Читать книгу Труды по россиеведению. Выпуск 5 - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 3

Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,

Слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,

Время покажет «кузькину мать», руины,

Кость посмертной радости с привкусом Украины.

Но не зеленок – виден, траченный изотопом,

Жовто-блакытный реет над Конотопом,

Скроенный из холста, знать, припасла Канада.

Даром что без креста, но хохлам не надо.

Горькой вошни карбованец, семечки в полной жмене.

Не нам, кацапам, их обвинять в измене.

Сами под образами семьдесят лет в Рязани

С залитыми глазами жили как каторжане.

Скажем им, звонкой матерью паузы метя строго:

Скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.

Ступайте от нас в жупане, не говоря – в мундире,

По адресу на три буквы, на стороны все четыре.

Пусть теперь в мазанке хором гансы

С ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.

Как в петлю лезть, так сообща, суп выбирая в чаще,

А курицу из борща грызть в одиночку слаще.

Прощевайте, хохлы, пожили вместе – хватит!

Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит.

Брезгуя гордо нами, как оскомой битком набиты,

Отторгнутыми углами и вековой обидой.

Не поминайте лихом, вашего хлеба, неба

Нам, подавись вы жмыхом, не подолгом не треба.

Нечего портить кровь, рвать на груди одежду,

Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.

Что ковыряться зря в рваных корнях покопом.

Вас родила земля, грунт, чернозем с подзомбом,

Полно качать права, шить нам одно, другое.

Эта земля не дает, вам, калунам, покоя.

Ой, ты левада, степь, краля, баштан, вареник,

Больше, поди, теряли – больше людей, чем денег.

Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза

Нет на нее указа, ждать до другого раза.

С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи,

Только когда придет и вам помирать, бугаи,

Будете вы хрипеть, царапая край матраса,

Строчки из Александра, а не брехню Тараса.

Добровольческий спелый

обреченный снежок.

Знать, у косточки белой

перед нами должок.

Потускнели медали,

и потерся погон,

но уносится ялик

прямиком на Афон.

Там на пастбищах юга

круглый год сенокос

и светлее округа

от молитвенных слез.

Там прощаются дóлги.

Средь сокровищ иных

в темной ризнице – полки

с черепами святых.

…Нам чужого не надо,

мы пойдем прямиком

по следам продотряда

прямо в Иродов дом.

Покартавь с ходоками,

Ирод, как на духу.

Мы своими руками

из тебя требуху

…………………………

В разоренные ясли

Вифлеемской ночи

только иней на прясле

опускает лучи.

Надо пасть на колени,

чтоб к намоленной меди креста

где-нибудь на Мезени

примерзали уста.

Снова в мозгу крещендо: глупость или измена?

В залах еще играют на последях Шопена

честно чистюли в черном, фрачном с лампасами.

А уж окрест гуляет голь с прибамбасами.

Мы остаемся в мире что-то совсем одни,

будто в пустой квартире кто-нибудь из родни

с крымского побережья, отданного взаглот

братьям из незалежной.

Ящерица не ждет

возле шурфов с боспорским

мраморным крошевом,

с запахом роз приморских,

тьмой приумноженным…

Предали мы Тавриду-мать, на прощание,

будто белогвардейцы, дав обещание,

слушать ночами ровный

шелест волны вдали

в гальке единокровной

с слезной сольцой земли.

Где чайки, идя с виража

в пике, прожорливы,

за радужной пленкой лежат

– мечта государей – проливы.

Но возле полуденных стран

нас, словно куницу в капкане,

с опорой на флот англичан

смогли запереть басурмане.

Эгейская пресная соль

под небом закатным.

Еще, дорогая, дозволь

побаловать нёбо мускатным.

На линии береговой

напротив владений султана,

быть может, мы тоже с тобой

частицы имперского плана.

Но, Господи, где тот генштаб,

его не свернувший доныне,

чтоб мысленно мог я хотя б

прижаться губами к святыне!

Дай жаждущей рыбиной быть,

чье брюхо жемчужине радо,

и тысячелетие плыть

и плыть до ворот Цареграда.

Конечно, русский Крым с прибоем под скалою,

С простором голубым и маленькой горою,

Лежащей, как медведь, под берегом крутым.

Конечно, русский Крым, со строчкой стиховою,

И парус на волне, и пароходный дым.

Конечно, русский Крым. Михайлов и Просухин,

Кого из них убьют в смертельной заварухе?

Но прежде, чем упасть, – вся жизнь пройдет пред ним.

Любовь его и долг невыплаченный, – глухи

И немы, кто убит. Конечно, русский Крым.

И в ялтинском саду скучающая дама

С собачкой. Подойти? Нехорошо так прямо.

Собачку поманить, а дальше поглядим…

Случайная скамья, морская панорама,

Истошный крик цикад. Конечно, русский Крым.

Конечно, Мандельштам, полынь и асфодели.

И мы с тобой не раз бывали в Коктебеле,

И помним Карадаг, как нами он любим

На зное золотом. Неужто охладели

Мы, выбились из сил? Конечно, русский Крым.

Мне русские милы из давней прозы

и в пушкинских стихах.

Мне по сердцу их лень, и смех, и слезы,

и горечь на устах.

Когда они сидят на кухне старой

во власти странных дум,

их горький век, подзвученный гитарой,

насмешлив и угрюм.

Когда толпа внизу кричит и стонет,

что – гордый ум и честь?

Их мало так, что ничего не стоит

по пальцам перечесть.

Мне по сердцу их вера и терпенье,

неверие и раж…

Кто знал, что будет страшным пробужденье

и за окном – пейзаж?

Что ж, век иной. Развеяны все мифы.

Повержены умы.

Куда ни посмотреть – всё скифы, скифы.

Их тьмы, и тьмы, и тьмы.

И с грустью озираю землю эту,

где злоба и пальба.

И кажется, что русских вовсе нету,

а вместо них толпа.

Я знаю этот мир не понаслышке:

я из него пророс,

но за его утраты и излишки

с меня сегодня спрос.

Н.В. была смешливою моей

подругой гимназической (в двадцатом

она, эс-эр, погибла), вместе с ней

мы, помню, шли весенним Петроградом

в семнадцатом и встретили К.М.,

бегущего на частные уроки,

он нравился нам взрослостью и тем,

что беден был (повешен в Таганроге),

а Надя Ц. ждала нас у ворот

на Ковенском, откуда было близко

до цирка Чинизелли, где в тот год

шли митинги (погибла как троцкистка),

тогда она дружила с Колей У.,

который не политику, а пенье

любил (он в горло ранен был в Крыму,

попал в Париж, погиб в Сопротивленье),

нас Коля вместо митинга зазвал

к себе домой, высокое на диво

окно смотрело прямо на канал,

сестра его (умершая от тифа)

Ахматову читала наизусть,

а Боря К. смешил нас до упаду,

в глазах своих такую пряча грусть,

как будто он предвидел смерть в блокаду,

и до сих пор я помню тот закат,

жемчужный блеск уснувшего квартала,

потом за мной зашел мой старший брат

(расстрелянный в тридцать седьмом), светало…

А. Кушнер

Они во всем едины,

Они не разделёны,

Они непобедимы,

Большие батальоны.

Они идут, большие,

Всех шире и всех дальше,

Не сбившись, не сфальшивя:

У силы нету фальши.

Хоть сила немудрена,

За нею власть и право.

Большие батальоны

Всевышнему по нраву,

И обретая имя

В их грохоте эпоха,

И хорошо быть с ними,

А против них быть плохо.

Но всю любовь и веру

Все ж отдал я не богу,

А только офицеру,

Который шел не в ногу.

Всё было пасмурно и серо,

И лес стоял как неживой,

И только гиря говномера

Слегка качала головой.

Не всё напрасно в этом мире

(Хотя и грош ему цена!),

Не всё напрасно в этом мире:

Покуда существуют гири,

И виден уровень говна!

Каким бы полотном батальным ни являлась

советская сусальнейшая Русь,

какой бы жалостью душа ни наполнялась,

не поклонюсь, не примирюсь

со всею мерзостью, жестокостью и скукой

немного рабства – нет, о, нет,

еще я духом жив, еще не сыт разлукой,

увольте, я еще поэт.