Читать книгу Штамм. Начало - Группа авторов - Страница 18

– Мух нет, – отметил Эф.

– Что? – спросила Нора.

Они стояли между рядами мешков с трупами, выложенных возле самолета. Четыре фургона-рефрижератора уже закатили в ангар. Их борта были аккуратно занавешены черным брезентом, скрывающим эмблему рыбного рынка. Все тела опознали, ко всем мешкам прикрепили бирки Управления главного судебно-медицинского эксперта Нью-Йорка. На их жаргоне эта трагедия относилась к классу катастроф в «замкнутой вселенной» – количество жертв было легко определимо, – в отличие от той, что произошла при обвале башен-близнецов. Благодаря сканированию паспортов и имеющимся спискам пассажиров идентификация покойников не вызвала никаких затруднений, тем более что и состояние останков было, если можно так выразиться, идеальным. А вот определить причину смерти пока не удавалось никак.

Брезент под ногами печально поскрипывал, когда люди в костюмах биозащиты со всей предосторожностью – даже какой-то торжественностью – прикрепляли стропы к противоположным концам синих виниловых мешков и поднимали их в соответствующие рефрижераторы.

– Должны быть мухи, – заметил Эф.

В свете прожекторов было видно, что воздух над трупами абсолютно чист, если не считать одного-двух ленивых мотыльков.

– Почему нет мух?

После смерти человека бактерии пищеварительного тракта, ранее жившие в мире и согласии с телом, начинают заботиться только о себе. Сначала они принимаются за кишки, потом проедают себе дорогу в брюшную полость и набрасываются на внутренние органы. Мухи могут улавливать газы, выделяющиеся при разложении трупа, на расстоянии до полутора километров.

В ангаре лежали двести шесть мушиных обедов. Казалось бы, насекомые должны были слететься со всей округи.

Эф направился к двум офицерам, которые застегивали молнию очередного мешка, перед тем как отнести его к рефрижератору.

– Подождите, – остановил он их.

Офицеры выпрямились, а Эф опустился на колени и расстегнул молнию, снова явив свету покоившийся там труп.

В мешке лежала девочка, которая умерла, держа мать за руку. Эф безотчетно запомнил местоположение этого трупа на полу ангара. Умерших детей запоминаешь всегда.

Светлые волосы пригладились к голове. В ямке на шее лежал медальон в виде улыбающегося солнышка, прикрепленный к черному шнурку. В белом платье девочка выглядела почти как невеста.

Офицеры переместились к следующему мешку. Нора подошла к Эфу и стала наблюдать за его действиями. Затянутыми в перчатки руками Эф осторожно прикоснулся к голове девочки и повертел ее из стороны в сторону.

Трупное окоченение наступает примерно через двенадцать часов после смерти и в дальнейшем держится от двенадцати до двадцати четырех часов – прошла примерно половина этого срока, – пока в мышечных волокнах не понизится возросшая было концентрация ионов кальция, лишающая их гибкости. Потом тело вновь становится мягким.

– Гибкость сохраняется, – отметил Эф. – Никакого окоченения.

Он взялся за плечо и бедро девочки и перевернул ее на живот, расстегнул сзади пуговицы на платье, обнажив поясницу и спину с маленькими бугорками позвонков. Кожа была бледная, чуть тронутая веснушками.

После того как останавливается сердце, кровь продолжает наполнять сосудистую систему. Стенки капилляров, толщиной всего в одну клетку, вскоре не выдерживают давления и лопаются, выплескивая содержимое в окружающие ткани. Эта кровь скапливается в нижней, так называемой «зависимой» части тела (зависимой от того, в каком положении лежит труп) и быстро свертывается. Считается, что синюшность становится явной примерно через шестнадцать часов после смерти.

Этот срок тоже давно прошел.

Девочка умерла сидя, потом труп положили на спину. В связи с этим Эф ожидал, что скопившаяся в тканях кровь окрасит нижнюю часть спины в темно-фиолетовый цвет.

Он окинул взглядом ряды мешков:

– Почему тела не разлагаются, как положено?

Эф вновь перевернул девочку на спину, большим пальцем оттянул правое веко – это движение было у него заучено до автоматизма. Роговица помутневшая; склера – белочная оболочка глаза – сухая. Как и следовало ожидать. Эф осмотрел кончики пальцев правой руки девочки, той, которую она вложила в руку матери, – подушечки слегка сморщились: результат обезвоживания. Опять-таки ничего необычного.

Вот только синюшность. Точнее, ее отсутствие…

Эф сел на пятки и некоторое время не двигался, размышляя. Противоречивость картины ставила его в тупик. Потом он просунул большие пальцы рук между сухими губами девочки. Когда нижняя челюсть отошла от верхней, девочка словно выдохнула: это вышел газ, скопившийся во рту и верхней части горла.

В полости рта Эф поначалу не увидел ничего странного, но все же просунул внутрь палец и придавил язык, чтобы проверить его на сухость.

Нёбо и язык были действительно сухие и совершенно белые, словно вырезанные из слоновой кости. Этакое анатомическое нэцке. Язык обрел жесткость и, что удивительно, стоял торчком. Эф отодвинул его в сторону, чтобы посмотреть, что под ним, – там тоже все было сухо.

«Сухо? Обескровлено? – подумал он. – И что же дальше?»

В памяти всплыло: «Тела обескровлены… в них не осталось ни капли крови»[24]. А если эта строчка не так запомнилась, то вот другая – из телесериала «Мрачные тени» Дэна Кертиса[25], шедшего на экранах в начале семидесятых годов: «Лейтенант… эти трупы… они… они обескровлены!» И – органная музыка.

Усталость давала о себе знать. Ухватив жесткий язык девочки большим и указательным пальцем, Эф направил луч фонарика в белое горло. Оно выглядело как нечто гинекологическое. Порнонэцке?

И вдруг язык шевельнулся. Эф дернулся назад, вытащил изо рта пальцы:

– Господи Исусе!

Лицо девочки оставалось маской смерти, губы по-прежнему были слегка разомкнуты.

Стоявшая рядом Нора вздрогнула.

– Что это было? – спросила она.

Хотя пальцы были в перчатках, Эф все равно вытер их о брюки.

– Просто рефлекс, – сказал он, вставая.

Еще какое-то время Эф смотрел на лицо девочки, а когда больше не смог смотреть, наклонился и застегнул молнию, отрезав покойницу от окружающего мира.

– Что это может быть? – спросила Нора. – Что замедлило разложение тканей? Эти люди мертвы…

– Во всех смыслах. Вот только не разлагаются. – Эф встревоженно покачал головой. – Нельзя задерживать их транспортировку. Самое важное – доставить тела в морг. Проведем вскрытия. Может, эта история станет понятнее, если взглянуть на нее изнутри.

Он заметил, что Нора смотрит на ящик с резной крышкой, стоявший на полу ангара несколько в стороне от разгруженного багажа.

– Вряд ли. В этой истории вообще ничего не складывается.

Эф перевел взгляд вверх, на огромный самолет, возвышавшийся над ними. Ему захотелось вновь подняться на борт. Что-то они упустили. Ответ должен быть там.

Однако не успел Эф сделать и шага, как в ангар вошел директор ЦКПЗ Эверетт Барнс в сопровождении Джима Кента.

Барнсу было за шестьдесят, и выглядел он по-прежнему как сельский доктор с далекого Юга, где когда-то и начинал. Служба здравоохранения США, частью которой были Центры по контролю и профилактике заболеваний, когда-то принадлежала военно-морским силам, и, хотя служба давно уже оформилась в самостоятельное ведомство, многие высшие чиновники ЦКПЗ тяготели к военной форме, не исключая самого директора Барнса. Налицо было явное противоречие: с одной стороны, деревенский, очень домашнего вида джентльмен с седой козлиной бородкой, а с другой – отставной адмирал в приталенном кителе цвета хаки с цацками на груди. Более всего он напоминал полковника Сандерса[26], нацепившего боевые награды.

Выслушав короткий доклад Эфа и мельком осмотрев один из трупов, директор Барнс спросил о выживших.

– Никто не имеет ни малейшего представления о случившемся, – ответил Эф. – Они не в силах нам помочь.

– Симптомы?

– Головные боли, порой сильные. Мышечные боли. Звон в ушах. Дезориентация. Сухость во рту. Проблемы с координацией движений.

– В общем, примерно то же, что может испытать любой человек после трансатлантического перелета, – констатировал директор Барнс.

– Нет, Эверетт, это что-то необыкновенное, – возразил Эф. – Мы с Норой вошли в самолет первыми. Пассажиры, все до единого, были уже за чертой. Никто не дышал. Четыре минуты без кислорода – это предел, затем повреждение головного мозга становится необратимым. А эти люди, вероятно, оставались без кислорода больше часа.

– Получается, не так, – усомнился директор. – И что же выжившие? Они так-таки ничего тебе и не рассказали?

– Они задали мне больше вопросов, чем я им.

– Есть у этих четверых что-то общее?

– Я как раз это и выясняю. Хочу попросить у тебя помощи – нужно подержать их в изоляторе, пока мы не закончим работу.

– Помощи?

– Важно, чтобы эти четверо пациентов сотрудничали с нами.

– Так они и сотрудничают.

– Пока. Я просто хотел бы… В общем, мы не можем рисковать.

Директор пригладил свою аккуратную седую бородку – верный признак, что он скажет какую-то банальность.

– Я уверен, что, умело обращаясь с больными, применяя тактику мягкого убеждения, мы сможем эффективно использовать их признательность судьбе за чудесное спасение от страшной гибели и добьемся от них максимальной покладистости.

Барнс улыбнулся, продемонстрировав безупречные искусственные зубы, эмалированные, очевидно, в несколько слоев.

– Как насчет Закона об охране здоровья в чрезвычайной ситуации?

– Эфраим, ты ведь знаешь, есть гигантская разница между тем, чтобы поместить несколько пассажиров в изолятор для профилактического лечения на условиях полной добровольности, и тем, чтобы принудительно удерживать их в карантине. Тут следует задуматься об очень серьезных аспектах. Буду откровенен, прежде всего – об аспекте публичной огласки.

– Эверетт, при всем к тебе уважении я вынужден не согласиться…

Маленькая рука директора мягко опустилась на плечо Эфа. Он несколько усилил свой протяжный южный выговор – видимо, чтобы смягчить удар.

– Давай не будем тратить время попусту, Эфраим. Объективно глядя на все случившееся, отметим, что этот трагический инцидент, к счастью – а можно было бы сказать, слава богу, – локализован. Скоро восемнадцать часов, с тех пор как этот самолет совершил посадку, и за это время больше никто не умер – ни в других самолетах, ни в других аэропортах по всему миру. Это положительный момент, и мы должны делать упор именно на него. Следует дать знать широкой общественности, что наша система воздушных сообщений в полном порядке. Я уверен, Эфраим, что стоит воззвать к чувству долга и гражданской ответственности наших четверых счастливчиков, как они сразу согласятся на полное сотрудничество с нами.

Директор убрал руку и улыбнулся Эфу, как мог бы улыбаться кадровый военный, подтрунивающий над своим сыном-пацифистом.

– А кроме того, – подытожил Барнс, – налицо явные признаки утечки какого-то дьявольского газа. Все жертвы были обездвижены практически мгновенно – это раз. В замкнутой среде – это два. Выжившие быстро восстановили силы, после того как их удалили из самолета, – это три.

– Вот только вентиляционная система работала исправно вплоть до того момента, когда вырубилось электричество, – вставила Нора. – А это произошло сразу после посадки.

Директор Барнс кивнул и сложил руки на груди, словно обдумывая ее слова:

– Да, тут есть над чем поработать, не сомневаюсь. Но посмотрите еще вот с какой стороны – ваша команда, можно сказать, провела боевые учения. И вы отлично справились с задачей. Теперь же, когда ситуация, судя по всему, приходит в норму, давайте сделаем все, чтобы вы смогли докопаться до сути происшедшего. Но сначала надо провести эту чертову пресс-конференцию.

– Постой-постой! – вскинулся Эф. – Что ты сказал?

– Мэр и губернатор проводят пресс-конференцию с участием представителей авиакомпании, должностных лиц из Портового управления Нью-Йорка и прочих деятелей. Мы с тобой будем представлять федеральные органы здравоохранения.

– О нет! Сэр, у меня нет времени. Это может сделать Джим…

– Конечно, Джим может это сделать, но сегодня на пресс-конференцию пойдешь ты, Эфраим. Пора выступить человеку, который способен, как я только что сказал, докопаться до сути происшедшего. Ты – руководитель проекта «Канарейка», и я хочу, чтобы на пресс-конференции присутствовал кто-то, кто непосредственно контактировал с жертвами. Мы должны представить наши усилия в позитивном свете.

Вот откуда все это пустозвонство насчет «никакого удержания», «никакого карантина». Барнс выстраивал политическую линию.

– Но я действительно ничего еще не знаю, – сказал Эф. – И почему так быстро?

Директор Барнс улыбнулся, вновь сверкнув зубами:

– Принцип врача: «первым делом – не навреди». Принцип политика: «первым делом – выступи по телевидению». Плюс, как я понимаю, нужно учитывать фактор времени. Пресс-конференцию хотят провести до этого чертова солнечного затмения. Мол, солнечные пятна воздействуют на радиоволны, или что-то в этом роде.

– Солнечного затмения…

Эф совершенно упустил это из памяти. Около половины четвертого пополудни ожидалась большая редкость – полное солнечное затмение. Для Нью-Йорка – первое явление такого рода за четыреста с лишним лет, в сущности, за всю историю становления Америки.

– Господи, я совсем забыл!

– Мы должны донести до широкой американской общественности очень простую мысль. Погибло много людей, и ЦКПЗ ведет полномасштабное расследование. Это гуманитарная катастрофа, но инцидент локализован, событие явно единичное, поэтому нет абсолютно никаких поводов для тревоги.

Эф постарался скрыть от директора недовольство. Его заставляли встать перед камерами и заявить, что все тип-топ. Он покинул зону изоляции и, пройдя в узкую щель между створками гигантской двери ангара, вышел на свет обреченного дня. Эф все еще размышлял, как бы ему увернуться от тягостной обязанности, когда в кармане брюк завибрировал мобильник. Вытащив телефон, Эф увидел на экране иконку-конверт. Текстовое сообщение с мобильника Мэтта. Эф открыл его.

Янкиз 4 Сокс 2. отли4ные места, жаль 4то о5 без тебя, З.

Эф разглядывал электронное письмо от сына, пока оно не начало расплываться перед глазами. Он еще постоял, рассматривая собственную тень на бетоне, и ему показалось, что она, если только воображение не играло с ним злую шутку, уже немного изменила оттенок.