Читать книгу Современный терроризм. Социально-психологический анализ - Группа авторов - Страница 5

Терроризм с древних времен до Второй мировой войны. В исторической ретроспективе группа людей, которая однозначно с современных позиций рассматривается как террористическая, – это зилоты первого века от рождества Христова в Иудее. Они противостояли римскому владычеству и стремились освободиться от него. Отдельные зилоты-экстремисты убивали римлян и иудеев, сотрудничавших с римской властью. Цель их сопротивления состояла в том, чтобы «катализировать» сопротивление среди гражданского населения и повлиять на освобождение от римского владычества в долговременной перспективе. Что превращало эти убийства в акты террора и в инструмент социального влияния – это выбор места их совершения: публичные места с большим скоплением людей. В отсутствие средств массовой информации в те времена единственно правильный путь быстрого оповещения о шокирующем акте насилия состоял в том, чтобы совершить его в массовых публичных местах. Зилоты понимали, что их акты насилия никогда не окажут какого-либо разрушительного влияния, не станут военным потрясением для оккупационных властей Рима. Но они надеялись, что эти акты, тем не менее, смогут привести к желаемым политическим изменениям. Кроме этого, террористы обычно стремились оказать влияние не только на непосредственных «зрителей» совершения террористического акта. Насилие зилотов выступало как средство для «сообщения» определенного послания конкретной целевой аудитории – римской власти, прямым и потенциальным еврейским коллаборационистам и другим евреям – о возможности освобождения от имперского ярма (Gerwer, Hubbard, 2007).

Для римлян это было выражением целенаправленного сопротивления и отказа от повиновения; для реальных и потенциальных коллаборационистов – угрожающим предупреждением; для рядовых евреев – приглашением к объединению и сплочению, чтобы совершить священный акт восстания.

Исторический пример террористической активности зилотов во многих аспектах может выступать прототипом современного терроризма и террористов:

– по своему содержанию – это форма экстремального насилия;

– с точки зрения инструментальной, это способ идейно-политичесой борьбы в условиях противостояния государства и «населения», отдельных социокультурных групп государства;

– по целям – направленность борьбы на достижение независимости, сохранение и защиту своей социокультурной идентичности и/ или справедливого государственного устройства;

– по информационному аспекту это устрашающий инструмент «убеждающей коммуникации»;

– по отношению к психологии субъектов террористической деятельности это либо борцы за свободу, либо преступники, подрывающие устои государства (т. е. понимание терроризма содержит в себе неустранимый элемент идейно-нравственной оценки явления).

Другой исторический аналог современного терроризма и террористов прослеживается в деятельности «Народной воли» в царской России в последней четверти XIX в. (подробнее см.: Будницкий, 2000). «Народная воля» объединяла часть анархистов, которые следовали по стопам известных анархистов-революционеров, таких, как Михаил Бакунин и Сергей Нечаев. В то время как многие социалисты и анархисты верили в «мирное» революционное изменение, Бакунин и те, кто за ним следовал, считали, что насилие является ключевым элементом начала мощной волны политического хаоса, который расшатает устои государственного управления.

Как справедливо отмечает О.В. Будницкий, «…в переходе народников от пропаганды к террору в конце 1870-х годов решающую роль… сыграли факторы не логического, а скорее психологического порядка. Настроение революционеров, отчаявшихся вызвать какое-либо движение в народе, толкало их к более решительным действиям… Народовольцы, признавшись в безрезультатности пропаганды в крестьянстве, стыдливо объявили террор одним из пунктов своей программы» (Будницкий, 2004, с. 15–16).

Народовольцы совершили ряд громких политических убийств, включая убийство царя Александра II, которые произвели колоссальный психологический эффект как на широкие массы населения, так и на государственные структуры, что и являлось их объективной целью. Цареубийство 1 марта 1881 г. стало не только поворотным моментом в истории терроризма в России, но и колоссальным сдвигом в сознании лидеров и членов многих террористических групп в Европе и других регионах мира с точки зрения подтверждения «эффективности» терроризма как инструмента идейно-политической борьбы.

Цареубийство «…доказало, что хорошо организованная группа обыкновенных людей может достичь поставленной цели, какой бы невероятной она ни казалась. Убить «помазанника Божия» в центре столицы, объявив ему заранее приговор! И вся мощь великой империи оказалась бессильной перед «злой волей» этих людей. Сообщения газет о раздробленных ногах божества сделали для подрыва «обаяния» правительственной силы больше, чем тысячи пропагандистских листков, вместе взятых» (там же, с. 16).

Террористическая идея надолго стала господствующей в умах и душах русских революционеров, а также приобрела привлекательность с психологической точки зрения для террористов в других странах мира. Идея революционного насилия, попав на благоприятную почву нищеты и озлобленности, воплотилась в наиболее жестокие и безнравственные формы, привела к нарождению «нового типа революционера». Произошло «освобождение революционной психики от всяких нравственных сдержек» (Струве, 1911, с. 516). На смену «разборчивым убийцам» пришли люди, стреляющие без особых раздумий – и не обязательно в министров и карателей, а в тех, кто подвернулся под руку и не вовремя (Камю, 1990, с. 249).

«Жизнеспособность» терроризма в России объяснялась не только тем, что он оказывался временами единственным возможным средством борьбы революционной интеллигенции за осуществление своих целей. Терроризм оказался наиболее эффективным средством борьбы при ограниченности сил и средств. Катастрофические события 1917 г. продемонстрировали возможность очень быстрого распространения насилия при благоприятных обстоятельствах. «Государственный террор, унесший в 1917 году миллионы жизней, – отмечет О. Будницкий, – имеет генетическую связь с террором дореволюционным – как лево– и правоэкстремистским, так и правительственным. И если мы хотим понять, каким образом политические убийства государством своих граждан стали нормой на десятилетия, необходимо обратиться к идейным истокам политического экстремизма в истории России» (Будницкий, 2004, с. 17).

Специалисты, занимающиеся проблемой насилия как способа коммуникации (см., например: Schmid, de-Graf, 1982; Schmid, Jongman, Stohl, 1988 и др.), отмечают, что маргинальные группы, стремящиеся к ускорению политических изменений, с появлением средств массовой коммуникации получили новые возможности для совершения актов «экспрессивного насилия». В этом «коммуникационном акте» крайняя жестокость и немедленные последствия являлись непосредственным инструментом для достижения цели. В случае терроризма цель – это всегда экстремальная форма социального влияния: радикальное изменение установок и поведения социальных объектов, на которых направлено это влияние. Исторические примеры зилотов и «Народной воли» являются хорошими иллюстрациями того, что терроризм является выразительным компонентом «экспрессивного насилия», превращающим его в акты «убеждающей коммуникации» или «пропаганды действием».

Антиколониальный и международный терроризм: с окончания Второй мировой войны до 1980-х годов. Терроризм стал обычным явлением на десятилетия после Второй мировой войны. Главными силами и процессами, обусловившими эту эволюцию, явились холодная война, антиколониализм и интенсивное развитие средств массовой информации, особенно телевидения.

В результате холодной войны открытой конфронтации между супердержавами восточного и западного блоков удалось избежать по простой причине – необходимости предотвращения прямого столкновения, которое могло превратиться в глобальный ядерный конфликт. Это привело к росту замещающих кровавых конфликтов на всем земном шаре с массивными потоками материальных и военных ресурсов. Кроме насаждения, поддержки и вооружения авторитарных деспотических режимов, способных осуществлять государственный террор (например, поддержка Соединенными Штатами шаха Ирана и других деспотических режимов на Ближнем и Дальнем Востоке), это привело также к возникновению мятежных вооруженных групп на территории Латинской Америки, Африки, Европы и Азии (например, «Красные бригады», «Фракция Красной армии» и др.[1]). Многие из этих групп стали использовать в своей борьбе весь спектр террористических действий, поскольку они стремились разрушить взаимоотношения существующих правительственных режимов со своими сторонниками среди широких слоев населения и в то же время создать свою базу социальной поддержки и подобие легитимности в глазах населения. Будучи замещающими проводниками столкновения двух мировых сверхдержав, эти группы были способны генерировать волны международного шока и получать «политические дивиденды» психологического одобрения от простых людей как действенное средство постоянной поддержки.

Близко связанным с холодной войной было крушение колониальных империй и возникновение националистических групп, стремящихся прогнать иностранных хозяев из своих стран. В своих колониальных бастионах-анклавах в Латинской Америке, на Ближнем Востоке и Юго-Восточной Азии империалистические государства внезапно обнаружили «беспокойное» и непокорное население. Для националистических, антиколониальных групп, стремящихся к восстановлению суверенности или достижению власти в своих собственных странах, назрело время радикальных перемен. Однако их ресурсы были ограниченны, и обычная война против стран, победивших во Второй мировой войне, была бессмысленной. Отсюда обращение к терроризму как неадекватному, но единственному средству «слабого» против «сильного». По представлениям этих групп, террористические акты можно было использовать как эффективное средство, чтобы заставить колониальные державы переосмыслить цену колониального владычества и одновременно «бросить» объединяющую идею широким народным массам о поддержке их целей в освободительной борьбе.

Важным фактором роста террористической активности в послевоенный период вплоть до окончания холодной войны явилось бурное развитие средств массовой информации. Дело в том, что с развитием радио и телевидения в XX в. возникла возможность информировать большие массы населения очень быстро. Более того, побудительной силой, лежащей за фасадом массмедийного сообщества, являлся мотив наживы и прибыли и связанная с ним потребность «завоевать» и «удерживать» в фокусе своего внимания массовую аудиторию (см.: Грачев, 2004). По известной журналистской поговорке: «Плохие новости – это хорошие новости, хорошие новости – это плохие новости, а отсутствие новостей – это также плохие новости». Террористические акты – это эмоционально возбуждающие и определенно плохие новости, поэтому, говоря на журналистском жаргоне, – это «хорошее пастбище для продажи», для читателей, слушателей и выразителей различных точек зрения.

Важным примером терроризма в этот период была террористическая активность сионистских групп в Палестине. Как вспоминает в своей автобиографии «Восстание» М. Бегин (Begin, 1972), сионистские группы, изучая опыт Великобритании в борьбе против ирландского сепаратизма, пришли к выводу, что кампания террора ослабит внутреннюю поддержку Британии, ее колониальному присутствию в Палестине. Более того, эти акты террора смогут одновременно побудить как еврейскую часть населения к образованию независимого еврейского государства, так и повергнутое в страх палестинское арабское население – к уходу с этих территорий. Сионистские группы правильно рассчитали, что кампания террора будет широко освещаться по британским СМИ, аудитория которых устала от продолжающегося конфликта в отдаленном форпосте своей империи и готова была от него избавиться как имеющего незначительную ценность для государства. Сионисты были убеждены, что общественное мнение Великобритании однозначно окажет давление на правительство, чтобы разрешить ситуацию в «нужном направлении». В итоге действительно британское правительство обратилось в ООН за вынесением окончательного решения, которое освободило бы его от возрастающих затрат на сохранение колониального контроля «…и тем самым стало повивальной бабкой гражданской войны, возникшей в Израиле» (Gerwer, Hubbard, 2007).

Другими примерами терроризма в поствоенное время являются боевые действия Алжирского фронта национального освобождения против французского колониального господства (1954–1962), борьба Вьет-Конга против вмешательства США во время Вьетнамской войны (1962–1975). В обоих случаях небольшие группы мятежников, бросающие гранаты в скопления военных и мирное население, стремились добиться наибольших человеческих жертв.

Целью этих террористических актов, по-видимому, было не нанесение какого-то ощутимого военного ущерба оккупационным властям. Скорее цена человеческих жизней, приносимых на «алтарь» террористической активности, была средством коммуникации для населения Франции и США, которое, в свою очередь, по представлениям террористов, будет оказывать нужное давление на своих лидеров и правительства.

Рост религиозного терроризма в период с 1980-х годов до настоящего времени. Светский терроризм – это форма насильственной коммуникации, направленная как на соответствующие сегменты населения, имеющего право голоса, так и на население противника в целом. Религиозный терроризм привлекает для обоснования своих деяний другую «аудиторию» – Бога. В этом случае террористическая активность рассматривается как священная, осуществляемая от имени религиозной преданности, призванная удовлетворить нормам религиозных законов или вызвать к жизни апокалиптические сценарии. Это существенно изменяет оценки терроризма: многие секуляризированные ограничения и критерии обоснования действий нерелигиозной «аудитории» теряют свое значение и фактически не принимаются во внимание. Они полностью замещаются доводами абсолютизма и «чистотой» религиозных догм. Как отмечают многие отечественные и зарубежные исследователи (см., например: Антонян, Белокуров, Боковиков, 2006; Hoffman, 1995 и др.), секулярные или националистические группы действуют преимущественно в рамках международной политической основы и стремятся изменить существующий порядок другим, более «справедливым» со своих идейно-политических позиций[2]. Поскольку их террористическая деятельность объективно рассчитана на секуляризированную, атеистическую аудиторию, нерелигиозный (светский) террор обусловливает необходимость в большей или меньшей степени придерживаться международных норм, связанных с пропорциональностью и допустимой оправданностью применения насилия. Однако эти нормы не действуют в случае религиозного террора. Победа в этом случае не измеряется в земных нормах и представлениях (политических, социальных или экономических), но может рассматриваться в телеологических понятиях и критериях, которые тяготеют к абсолютным, бескомпромиссным категориям и не являются предметом нормативных ограничений. Для религиозных террористов убийство, как священный акт, не является политическим актом. Вместе с тем религиозный терроризм включает в себя компонент социального воздействия и влияния, хотя цель политического и социального влияния редуцируется до простой дихотомии – объединяющего принципа или вдохновляющей идеи, а элемент религиозного изменения становится доминирующим: жертвенность на религиозной почве, апокалиптические состояния сознания.

Другими словами, риторика религиозного терроризма является бескомпромиссной и вызывающей рознь и разногласия, основанной на догматах веры и упрощенной в терминах «добра – зла». Для верующих или потенциальных религиозных сторонников религиозный терроризм – это возможность присоединиться к силам «добра», для колеблющихся – это только конфронтация или молчаливое согласие и подчинение, поскольку компромисс невозможен.

В этой связи показательной является разница между двумя большими террористическими группами – Тамильскими тиграми освобождения (Шри-Ланка) и движением Хамас (Палестина). Первая группа, будучи изначально секулярным этнонационалистическим движением, стремилась к переговорам с правительством Шри-Ланки. Группа Хамас, будучи жестко религиозной и антисионистской, почти никогда не находила общих оснований для переговоров с израильским правительством. Эта группа, исходя из религиозных оснований, редко была способна или даже стремилась найти общий язык с израильскими властями.

Еще одним примером религиозного терроризма в настоящее время явилась деятельность террористической группы Аум-Сенрике (1989–1995), которая распространяла свою активность на территорию и России, и бывших республик Советского Союза. Эта японская террористическая организация осуществила убийства порядка ста человек и нанесла увечья тысячам людей с намерением начать священную войну с использованием химического, бактериологического и ядерного оружия, которая уничтожит миллионы. Их целью было возвестить людям о начале новой эры, включающей крах современной цивилизации и строительство с «чистого листа» нового «утопического» успешного общества. Однако японские власти энергично взялись за организацию противоборства этой религиозной террористической организации и получили поддержку тысяч простых людей, финансовую помощь бизнес-структур и средств массовой информации во многих регионах мира. Акты терроризма, осуществленные членами Аум-Сенрике, не ограничивались никакими социальными или идейными нормами, кроме «воли и одобрительной санкции» Бога (Шоп, 1999.)

Естественно, обсуждение религиозного терроризма не может упустить из вида деятельности организации Аль-Каида и ее сторонников. Чтобы понять поляризованную идеологию, язык и действия Аль-Каида, необходимо проанализировать пространные высказывания и полемику, «озвученные» бен Ладеном и его сообщниками, включая его «Декларацию джихада против Соединенных Штатов» (см., например: Atwan, 2006; Mohamedou, 2007; Rabasa, 2006).

Пример религиозного языка бен Ладена, взятый из его послания «Фетва» (bin Laden, 1998), иллюстрирует принципы религиозного терроризма, главным образом, для понимания того, что секуляризированная мировая аудитория и ее нормы не являются руководящими принципами и ориентациями для террористических действий:

«Право убивать американцев – гражданское население или военнослужащих – это личная обязанность для каждого мусульманина, способного это делать в любой стране, где это возможно делать. Мы с Божьей помощью призываем каждого мусульманина, верящего в Аллаха и стремящегося получить вознаграждение во исполнение Божьего миропорядка, убивать американцев и грабить их деньги там, где это возможно» (цит. по: Gerwer, Hubbard, 2007, p. 96).

Аль-Каида и ее сторонники используют «священное насилие» как инструмент социального влияния. Тем не менее, их «послание» миру является предельно жестким и сеющим распри и разногласия. Их деятельность исходит и базируется на основных принципах ислама, представители которого «принимают власть Ладена» и ее обоснование террористической деятельности. Население «враждебных стран» всегда будет объектом террористических атак, большинство из которых демонизированы или «обесценены», с точки зрения религиозной идеологии Аль-Каиды. Другая аудитория Аль-Каиды – священная – характеризуется теологией Аль-Каиды, имеющей право именно на такие дихотомичные мировоззренческие представления и неограниченные насильственные действия.