Читать книгу Сахар на дне чашки. Повесть, рассказы - Группа авторов - Страница 7

Пыльная аудитория, слепой свет ламп, за окном глубокая ночь. Препод, похожий на сонного воробья (если бывают сонные воробьи), бог знает его имя, говорил о Платоне, Демосфене, Черчилле, Гитлере, короле Георге, Тэтчер и Далай-ламе – обо всех сразу, хоть и через паузы. Это называлось курс риторики, первое занятие первой парой.

Вместо того, чтобы спать дома, пятеро студентов спали на столах. Поздняя осень второго курса. Лишь только Таня не спала: она сидела рядом с Мишей и на время лекции перестала дышать. Вдобавок к этому Танины глаза стали совершенно круглыми, что, как с удивлением обнаружил Миша, выглядело жутко неестественно. Да просто – жутко.

– Ты чего? – спросил Миша, толкнув Таню в бок, – Жука проглотила?

Таня не ответила. Миша задумался.

– Хорошо, что эта байда всего на месяц, – сказал он и внимательно посмотрел на Таню.

– Сам ты байда! – оскорбленно ответила Таня и посмотрела на него своими круглыми глазами, – Мне очень интересно.

«Вы, конечно, знаете, что словом можно исцелить и можно убить», – говорил препод гнусавым голосом. Миша фыркнул: вот ради этих прописных истин он сюда притащился. Больше не придет. С такими преподами он сам может лекции читать. Вот Таня не дышит – пусть она и ходит.

Потом, спустя, может, пару недель, Миша наблюдал, как Таня, встретив сонного воробья в коридоре, нарочно уронила тетрадку ему под ноги. Детский сад: оба кинулись поднимать, столкнулись лбами, Танька засмеялась каким-то диким смехом, препод смутился. Ну просто детский сад.

В дни, когда была эта риторика, Таня приходила вся накрашенная, пахнущая сладкими духами, и нервная. Очень быстро Таня совсем изменилась: перестала бешено краситься, зато придумала себе новую причёску – убрала волосы в тугую кичку и открыла лоб, изображая невесть кого. Причем, в исполнении Тани открытый лоб выглядел просто бесстыдно, почти непристойно.

Конец осени и почти всю зиму Таня приставала к Мише с просьбами «принести че-нибудь почитать», натурально глотала книжки, так что в итоге Миша перетаскал ей все свои домашние запасы и был вынужден выслушивать ее впечатления о прочитанном.

В то время Танька, хоть и бесила его, и дикий этот открытый лоб носила, и красной помадой рот красила, и каблуки на ней, как ходули, но была она словно подсвеченная изнутри.

– Ты что, тренируешься на мне? Репетируешь выступление? – спросил он однажды, раздраженный не столько Таниной глупой рецензией на «Сагу о Форсайтах», сколько ее интонациями – надменными и в то же время заискивающими. И, как обычно, попал в цель: Таня замолчала, захлюпала носом, убежала куда-то, два дня держала бойкот, а «Форсайтов» так и не вернула.

На зачёте Танька разливалась соловьем. После зачёта не ушла со всеми, а зачем-то осталась, сказав, что хочет попросить дополнительную литературу.

А вот к весне что-то там у нее опять изменилось. Она была по-прежнему суетлива и загадочна, по-прежнему крутилась возле кафедры, где работал этот товарищ, но благостность, которую замечал Миша раньше, стала как-то подзатухать. Сквозило в ней что-то настолько незнакомое, морозящее и печальное, что лучше было об этом вовсе не думать – лучше было шутить, глумиться и ерничать.

Короче, не надо было быть Шерлоком, чтобы протянуть ниточку от «а» к «б», от «Т.» к «О. О.».

Сейчас все обещанные пароли-явки, почтовый адрес, телефон и состав семьи «О. О.», который оказался не старым, а просто потрёпанным и лысым мужиком, лежали на Мишином столе. Они с Денисом встречаются через два часа у станции метро «Обводный канал» и идут на мужскую встречу с «О. О.». Вообще-то его звали иначе, но Миша решил, что такие инициалы больше подходят преподавателю риторики.

Ланка велела узнать «всё» – отличная инструкция. Особенно для Миши и Дениса, которые никогда не ходили на мужские встречи и вообще никогда не ходили в гости без приглашения.

Миша взял на себя пароли-явки, а Денис обещал подготовить текст: здрасте, мы такие-то, пришли потому-то, ну и дальше все очень по-мужски.

«Не подкачай, ответственный Дениска», – думал Миша, шастая по квартире туда-сюда, зная наверняка, что они с Денисом опозорятся.

На две недели Миша остался дома один – родители устали за зиму (мать жаловалась на бледность и раздражительность, отец потерял сон) и позавчера укатили в морской круиз. Можно зарыться в книги и фотки, курить в туалете.

Овощи обреченно томились в пароварке. Морозильная камера забита пельменями, лазаньями и наггетсами. Пока Миша питался хлебом, колбасой и сыром, все в нарезке, купил сам. Запивал лимонадом и иногда пивом. Сейчас ему не нужно было ничего больше.

Он с восторгом крошил хлеб на пол, туда же сплевывал колбасную кожуру, читал что-то в Интернете, размышлял о Тане, склеивал факты, пытался понять ее летнюю «Пустоту» и тут же отгонял эти мысли. Потом начинал нервничать и опять шастал по квартире – из кухни в гостиную, из гостиной – к себе, и обратно.

Пароль от Таниного аккаунта во «Вконтакте» он подобрал быстро. Дата рождения плюс та самая предсказуемая, хоть и неприятная «пустота» – как ключ, отпирающий дверь в не очень уютную комнату. Ничего, в общем, особенного в Таньке, все обычно (он бы даже сказал «тривиально»), если бы не желание убежать и спрятаться в теплом месте, которое разливалось по телу Степанова всякий раз – не только сейчас, но и раньше! – когда он пытался представить Таню спокойной и счастливой, скажем, лет через пять.

А «Вконтакте» у Таньки – всякое барахло, котики и цветочки. Переписка с Ланой. Губастая девица вместо себя на аватарке. Из важного, пожалуй что, только несколько сообщений от незнакомых Мише парней с предложением встретиться. Парни, как на подбор, блондины в спортивных куртках. В отправленных сообщениях – Танины «ок». Наверное, встречи были. «Пусть Таранта с ними разбирается, – решил Миша, три раза переписывая пароль от Таниной страницы, – Или Мокроусову пусть на них натравит».

Из дома нужно было выходить через 20 минут. Измучившись ожиданием и всякими мыслями, в очередном приступе беспокойства, от которого урчало в животе, Миша отправился в родительскую спальню. Обследовал туалетный столик матери, заваленный тюбиками и баночками. Понюхал все духи, поморщился. Подумал, что никогда не обращал внимания на ее запах. Обнаружил платформу сердечных таблеток на прикроватной тумбочке, там же средство от облысения. Значит, с этой стороны спит отец, и таблетки тоже отцовские.

Посмотрел фотографии на подоконнике: на всех четырех – мать, отец, он; дружная семья. Заметил, что на снимках он всегда посередине, и нет ни одной, где бы мать с отцом держались за руки или как-то иначе касались друг друга. Еще раз посмотрел на кровать. Широкая. Очень широкая. Можно вчетвером улечься и с комфортом выспаться.

Дохаживая-доживая последние бесцельные десять минут, после чего можно уже одеться и выйти из дома, пытаясь унять дрожь и спазмы в животе, Миша присел на корточки перед очередной тумбочкой (сколько их мать понатыкала!) и открыл нижний ящик.

Зачем он это сделал, он так никогда и не понял. Лазал ли он в этот ящик раньше, не помнил и не вспомнил. Просто открыл – и всё; в те дни, когда Таня исчезла, они все что-то искали.

В ящике лежала прозрачная папка с документами. Миша достал ее, уселся на пол, скрючился поудобнее – живот совсем разболелся – и высыпал бумажки на пол. Копии загранпаспортов, три штуки. Документы на машину, на квартиру, на какой-то дом, еще на какую-то квартиру. Свидетельство о браке. Хм, получается восемнадцать лет в браке, странно. Мишино свидетельство о рождении с пометкой «дубликат». Ну да, Миша помнит, мать рассказывала, что потеряла оригинальное, из сумки выпало, что-то в этом роде. Миша еще тогда удивился, зачем рассказывать – ну потеряла и потеряла, а она настойчиво так говорила: «Потеряла!» – и шампанское глушила. Это было, когда Миша паспорт получал, и они сидели отмечали.

– Вот ведь сволочь – не потеряла! – громко сказал Миша, так, что подобие эха прокатилось по пустой родительской спальне.

Миша лег на пол, буквально распластался на полу, как в окопе. Он держал в руках другое, оригинальное свидетельство о рождении, где в графе «отец» стоял прочерк. Дубликат, где отцом значился «Степанов Алексей Вадимович», был выдан в том же месяце, что и свидетельство о браке.

Миша подскочил, потом снова плюхнулся на пол.

– Надо же выкидывать улики… – прошептал Миша.

Он не любил своих родителей – ни мать, ни отца. Он считал мать некрасивой и жадной теткой, зацикленной на покрывалах и маникюре. Он видел, как мать заискивает перед статусными подружками, и всякий раз Мишу тошнило. А отца он презирал. Он знал, что отец ненавидит свою работу, но продолжает туда ходить. Знал, что отец подворывает и подсиживает. Про таких, как отец, Миша много читал в книжках еще по школьной программе.

Мише казалось, что своим тихим презрением и нелюбовью он отделяет себя от родителей. Он презирает – значит, он умнее и сильнее. Значит, он больше понимает.

«Больше понимает». А вот и фигушки. Обманули его, Мишу.

Миша медленно поднялся с пола. Швырнул листочек на родительскую кровать. Стукнул по отцовской подушке, а подушку матери кинул на пол. Заплакал. Посмотрел на себя, плачущего, в зеркало: сморщенный, красный и злой младенец.

Он вытер слезы кулачком. Хлопнул дверью родительской спальни так, что слетела со стены картина и со звоном разбилась.

Все еще хлюпая, он напялил джинсы и свитер. Умыл лицо и даже причесался. Еще раз посмотрел в зеркало.

– Во-первых, у меня нет полной информации. Во-вторых, возможно, это к лучшему: вор и гад – не мой отец, – сказал он своему отражению.

Миша обхватил плечи руками и постоял так. В пересчете на земные минуты он постоял так совсем недолго.

Когда Денис скурил три сигареты подряд, обкусал все ногти и дважды повторил заготовленный текст, явился Миша.

– Двадцать минут! – закричал Денис, – Кто там у нас самый пунктуальный! Еще ведь отрепетировать!

– Все хорошо, – тихо ответил Миша, – Мы же еще ничего не знаем.

Пока они шли к нужному дому, Миша несколько раз, как заводной, повторил: «Все хорошо, мы ведь ничего точно не знаем», – от чего Денис дергался еще больше.

– Чего «ничего»? – в конце концов, спросил он, – Думаешь, Танька к нему сбежала?

Вместо ответа Миша споткнулся на ровном месте, чуть не упал, потом завис на секунду и удивленно так ответил:

– Понятия не имею! Откуда мне знать?

– А чего трындишь тогда? – сердито сказал Денис, – И, кстати, где твои очки?

– В смысле? – переспросил Миша.

– Первый раз тебя вижу без очков.

И Степанов, как полный идиот, в самый неподходящий жизненный момент, стал щупать себя за нос и уши. Не обнаружив очков ни на носу, ни за ушами (разумеется!), он вдруг выдохнул, всплеснул руками и визгливо рассмеялся.

– Ты чего, ну что с тобой?! – чуть не плача спросил Денис. Степанов сейчас напоминал бабушку и всех ее подружек разом. Таким Денис его никогда раньше не видел.

– А я-то тоже думаю, что со мной! – заголосил Миша, усилив ассоциации с бабушками, – Думаю, что мутно все перед глазами, и голова кружится? Очки забыл! О май гад.

В довершение сцены Миша кинулся жать Денису руки, полез обниматься, да так крепко стиснул, что Денис невольно подумал: «Сильный мужик».

– Всё, пришли, – хмуро сказал Денис, отбрыкавшись от нежностей, – Ты как?

– Спокоен и бодр, – ответил Миша.

Денис посмотрел на него пристально: да, вроде бы действительно опять нормальный, руки не заламывает, в бабулю не играет. Что ж за истерика была на почве очков…

– Пожалуйста, стань нормальным злым Степановым, – на всякий случай попросил Денис.

– Без проблем.

Ну вот, наконец-то: старая добрая Мишина ухмылочка «Я один умный, все дураки», кулаки в карманах и такой как бы уставший взгляд юного горожанина.

– Молодец, – похвалил Денис, – Ладно. Я предлагаю начать так…