Читать книгу Южное солнце-3. С живой душой, в одежде камня - Группа авторов - Страница 2

Мелодия, звенящая несмело,

подхваченная налетевшим ветром,

уносит сердце в дальние пределы

в закатном освещении неверном.

Мелодию роняя сиротливо,

распущенные, словно косы, ветви

плакучая склонила низко ива,

прислушиваясь: может, кто ответит.

Мелодия запуталась в тумане,

поникла, как в осеннем поле колос.

Тоской невысказанной тихо раня,

похожа на печальный детский голос,

Поющий одиноко, нежно-тонко.

Закат дождем заплакал, догорая.

Мелодия коснулась сердца… только

коснулась. И заполнила до края.

Соткала Ананка-пряха

вихри черные тоски,

дни лихие, ночи страха,

снов безликие тиски.

В амбразуре горизонта

промелькнул багряный диск.

Вдоль невидимого фронта

прокатились капли искр.

На границе тьмы и света

кружат в танце День и Ночь.

В платье пепельного цвета

мглой змеится Мрака дочь.

Ветер хлещет, искры вертит,

вьются сполохи огней:

танец жизни, пляска смерти -

свет всё ярче, ритм быстрей.

Жрицы Солнца – желтый пеплос,

красный – дочери Огня…

Возрожденная из пепла

в небе вспыхнула Заря.

Осенний день встревожено румян,

черны столбы.

Бросаю хлеб голодным голубям

под шум толпы.

Безрадостный людской круговорот.

Невмоготу.

Так одиноко. Тени – хоровод

сквозь пустоту.

Терпеть тоску, что люто сердце жжет -

мне по плечу.

Путь избранный оценят в эшафот -

я заплачу.

Густой закат пронзительно румян:

я в нем тону,

Бросая, словно крошки голубям,

любовь в толпу.

Каждый миг пыткой, вечностью кажется.

Ветер гонит дожди оголтело,

великаны дубы рвет, как саженцы,

с корнем, словно садовник умелый.

С треском молнии хлещут по улицам,

вихрь несется от дома до дома,

речка дыбится, волны беснуются.

Стоны, крики, мольбы, грохот грома.

Сокрушительна мощь наводнения -

не сдержала стихии плотина…

За любовь, что короче мгновения,

я всей жизнью своей заплатила.

Сад полон птичьего щебета,

в озере тает звезда.

Так обнимать жадно-трепетно,

кто научил и когда?

Солнце в окно брызжет струями.

Кто же тебя научил

так осыпать поцелуями,

щедро, как сотня мужчин?

Нежности шелком окутывать,

в ласках встречая зарю,

кто научил так беспутного?…

Искренне благодарю.

Так иногда случается,

так иногда бывает,

лето всё не кончается,

в августе утопая.

Душное да горячее,

на облака скупое.

Травы допьют горящие

капли росы запоем.

Выжжены вихрем огненным

наши простые души.

Чем же мы были сломлены?

Что же вокруг всё рушим?

Сколько в сердцах отчаянья!

Будет ли весть благая?

Лето всё не кончается,

в августе утопая.

Ветер. Москва. Колокольня. Монах:

полы сутаны – два черных крыла.

Глыбой, внушающей трепет и страх,

храма громадина душу рвала.

Старый звонарь бил в набат что есть сил.

Кровью небесной залив облака

пурпур заката над городом плыл,

алые воды катила река.

Морок туманом окутывал мир.

Колокол с дрожью взрывал тишину.

Черный монах черной птицей парил.

Звон заклинал – не зовите войну.

Бессонница жарких ночей

беспамятства злей и отчаянней.

Безжалостно мучая в зной,

тебя оставляет растерзанной.

И суд инквизиции в ней,

но только ужасней, таинственней,

и конницы мчащийся рой

монгольской, степной, тамерлановой,

и голос неведомо чей

зовет в омут песней русалочьей.

Во тьме устрашения для

ожили фантазии Гоголя.

Бессонница жарких ночей

огня преисподней черней.

Куда подевался мир, когда жили детство и сны,

Куда подевался мир, когда этим миром был ты.

Куда исчезает то, что ты так когда-то любил.

Мелькнуло как тень в окне лучами погасших светил.

Чего ждал в шестнадцать лет, о чем горевал в двадцать пять.

Не взять ничего в сейчас, а надо ли всё возвращать.

Куда разбрелись слова, мечты, что не вспомнить потом.

Где этот ушедший миг, не он эхо в доме пустом?

Все так же кружит листва, все тот же восторг тишины.

Вдруг жизнь только россыпь грез, а осень врывается в сны.

Куда подевался мир, тот до изумленья иной.

Куда подевался ты, когда-то забытый собой.

Морозной ночью страшно умирать:

мороз дохнуть бессмертьем может.

Кому – пуховая в шелках кровать,

кому – окоп последним ложем.

Морозной ночью страшно потерять

тех, кто всего и вся дороже.

Секунды малой не воротишь вспять,

лишь стужу в сердце вьюга множит.

И в этом правда – смерть не лжет, не льстит.

Картины – ярче, мысли – строже.

Морозной ночью холод шелестит,

да наши души бедные тревожит.

Марципановые ночи,

фиолетовые тучи.

И рокочет, и хохочет,

и взлетает – выше, круче,

вскриком боли и кручины,

ярче крови и рассвета,

в чем загадка, где причины:

в стоне вьюги, громе лета,

тьме разнузданно-кромешной,

в акварельной пелерине

убаюкано-неспешно

неба ласкового сини?

Разрыдаться без ответа,

звездам в душу заглядеться.

Где же, кто же, что же это?

Бьется сердце.

В далеком призрачном краю

Чужой планеты

Чужие ангелы поют.

Ну, где рассветы?

Не спится мне, не спится им,

Луна мешает.

Над городом Нахараим

Зеленой шалью

Струится бледный нежный луч,

Неразделимо

Сплетается с грядою туч

И мчится мимо

Моей судьбы, моих тревог,

Моей печали.

А я всё жду, и видит Бог,

Как мы устали.

В далеком призрачном краю

Чужой планеты

Чужие ангелы поют.

Ну, где рассветы?

Люблю весенний трепет пробужденья,

фиалок россыпь в парке под сосной,

тягуче-жаркий привкус наважденья

в пропахший хвоей терпкий летний зной,

дожди с прохладой бережно-печальной,

в туманной дымке бледную зарю,

осенний клин, курлычущий прощально…

Вот только зимы больше не люблю.

Есть прелесть в белоснежности наряда,

но к холоду привыкнуть не могу.

Меня убили. Утром. Взрывом ”Града”.

На белом в черных рытвинах лугу.

Уютный парк, притихший и пустой,

омыт дождями, ветрами взъерошен,

усыпан желто-огненной листвой.

А кажется, он тайной припорошен.

Вальяжно галки бродят по траве,

уже увядшей, но еще зеленой.

Ищу покоя в яркой синеве

душе, прощаниями обожженной.

Надолго улетели журавли,

на ветке тополя синица дремлет

под шепот засыпающей земли…

В осеннем парке притаилось время.

Жестко? Удар по нервам? -

времени нет для жалости.

Нет и последних – первых,

нет даже срока давности.

Каждая мысль и слово,

каждое дело взвешены.

И не начать все снова,

и не послать всех к лешему.

Нам ли кричать о благе?

К звездам ли через тернии?

Истина в полушаге…

Жалости нету времени.

Лунным сиянием берег, как златом усеян.

Голос богов на Земле одинокой осмеян.

И безутешно тоскуют средь ценностей бренных

одновременно живущие в разных вселенных,

Млечным Путем уходящие в дали небесны,

чьи имена остаются так часто безвестны.

Шепот миров в дуновении ветра чуть слышен.

Белый рассвет превратился в цветение вишен.

Трава подернута рыжим.

Деревья ветром колышет.

И небо – все ниже, ниже,

почти ложится на крыши.

Листва – волнующе-пряным,

дразнящимся ароматом,

хмельным, щемяще-медвяным -

прощается виновато.

Дождя холодные брызги.

Туман тягуче-белёсый.

Каштаны колера виски

под ноги бросила осень.

Вдалеке от дорог, среди знойных степей,

где бескрайний ковыль катит золотом волны,

неба звонкий огонь – не пугайся, испей,

ощути это счастье – быть истинно вольным.

Брызжут солнца лучи, пламенеет восток.

Взят последний рубеж, вот и точка отсчета.

Чувств неведомых зов, неуемный восторг,

сердца бешеный ритм. Предвкушенье полета.

Ангел, милый мой, ты возьми меня

далеко – туда, где ветра звенят,

где поют мечи свою звонку песнь,

где я жил и жив, где велик я есмь.

Ангел, милый мой, коль не можешь взять,

научи меня, как без крыл летать.

Одинокому, как мне быть, скажи,

под ногами-то, не трава – ножи.

Ангел, милый мой, чьи закрыл глаза,

чьи, родимый мой? Не страшись сказать,