Читать книгу Святослав. Хазария - Группа авторов - Страница 4

Часть первая
Волшебный полёт
Глава 3
Падение Саркела

Оглавление

Сверкая на солнце островерхими шеломами, чешуйчатой бронёй и окованными червлёными щитами, будто серебряная река, огибая леса и рощи, текла Молодая Святославова дружина на восход.

Кончились дубравы и ельники, и стальные потоки вылились на степной простор. Короткий привал, – начальники перечли людей, каждый воин ещё раз проверил оружие, доспехи, подтянул и подправил конскую сбрую, – все знали, что теперь будут двигаться быстрее.

Затрубили турьи рога, зазвучали команды, взлетели в сёдла юные дружинники, за годы ратных трудов из угловатых, порою неуклюжих отроков превратившиеся в сильных и умелых витязей, выносливых в боях и походах.

Загудела, задрожала степная земля от десятков тысяч копыт, поднялась в небесную синь серая туча пыли. Потекла грозная киевская сила, горя единым желанием – покарать коварных кочевников за подлое убийство геройского темника Веряги и злодейскую попытку отравить князя Святослава. К тому же почти у каждого воина был свой счёт к хазарам – за убитого брата или отца, уведённую в полон сестру, невесту, жену, за сожжённую ниву и дом. Много чего накипело у русов на сердце, и теперь, уверенные, что время расплаты пришло, они текли на врага с ярой Правью в душе. И стяги трепетали на ветру над каждым полком и тьмой, а впереди всех развевалась белая княжеская хоругвь, на которой в золотом солнечном коло со струящимися лучами было вышито изображение двурогого кресала, исполненного в виде сокола с полусложенными крыльями, стремглав падающего на добычу, – родовой знак династии Рароговичей, потомков Сокола. Эта птица выше всех поднимается в сваргу, к самому солнцу, зрит оттуда на мир, и, подобно молнии, разит врагов, и когтит добычу. «Рарог – светоносный Дух твоего Рода из племени русов-ободритов. А дух сей возжигает кресало, из которого возгорается пламя и мирного очага домашнего, и грозного Огнебога-Семаргла, – так пояснял Святославу волхв Велесдар. – Высекая искру булатным кресалом, мы получаем толику солнечного Огня, что пылает в небе. А, возжигая священный жертвенный пламень, мы тем самым почитаем богов наших – Хорса, Яра, Купало, Сурью, Свентовида, Даждьбога, кои все есть – русское Солнце, а мы – дети его. И потому надо жить с искрой солнечной в сердце и беречь её, как дар божий. А во время войны эта искра разгорается огнём праведной яри и под покровительством Священного Сокола – Огненного Духа Сварога – даёт силы одолевать врагов».

У Святослава этот родовой знак был также на щите. А в перемётной суме, в отдельном кошеле, лежали круглые костяные пластины с княжеским двузубом – их Святослав вручал тому человеку, которого наделял особыми полномочиями от своего имени. У большинства же воинов на доспехах и щитах было изображено Русское Солнце.

Степные обитатели: быстроногие сайгаки, неутомимые охотники волки, гордые пардусы, сторожкие зайцы, дрофы, стрепеты, куропатки – все бежали и летели прочь от непонятного гула и содрогания земли, что волной катился по знойной, разбуженной звенящей сталью степи.


А в это время в Белой Веже, называемой хазарами Шаркелом, под тенью лёгкой резной веранды, на пёстрых коврах с замысловатым узором, поджав под себя скрещенные ноги, сидел один из младших сыновей кагана Исаак, или, как именовали его русы, Яшак. Коротконогий столик перед ним был уставлен серебряными и золотыми чашами с разными лакомствами: тягучим тёмным шербетом, засахаренными в меду фруктами, стояла расписная амфора с греческим вином, а в золочёной чаше пенилось хмельное кобылье молоко.

Рослый черноокий хазарин, состоявший при Исааке личным поваром, с поклоном поставил перед ним глиняную миску с дымящейся бараниной, вперемешку с кусками варёного теста, и пиалу с наваристой шурпой, поверхность которой была на два пальца покрыта слоем жира.

Пятясь назад и кланяясь, повар остановился в пяти шагах от владыки и замер в согбенной выжидательной позе.

Исаак призывно свистнул и, взяв сверху кусок мяса, бросил его в сторону. Большой жёлтый пёс, дремавший в тени, на свист хозяина навострил уши и привычно схватил мясо на лету. Проглотив кусок, он сел, облизнулся, слегка вильнул хвостом и устремил взор на миску в ожидании нового угощения.

Исаак коротким кивком отпустил наконец прислужника, который всё это время стоял застывший и онемевший и, казалось, даже уменьшился в своём могучем росте. Выбрав кусок пожирнее, Исаак с удовольствием вгрызся в него молодыми крепкими зубами.

Ниже возвышения, на котором восседал сын Кагана, расположились видные хазарские военачальники, которые сидели полукругом, будто у костра в степи, и также угощались бешпармаком. Чуть в стороне от них трапезничали два византийских стратигоса, которые, не имея навыков сидеть со скрещёнными ногами, полулежали по-римски, облокотившись на шитые золотом подушки.

На низеньких столиках красного дерева перед ними, разнося повсюду дивный аромат, стояли пиалы с крепким чаем, кувшин с вином, на серебряном блюде лежали краснобокие персики, инжир. Во дворе тихо журчала вода, перетекая из одного небольшого бассейна в другой, и там иногда показывалась спина то чёрной, то красной рыбины.

У бассейна, невзирая на жгучее полуденное солнце, одетые в тёплые стёганые кафтаны и малахаи, сидели несколько старых хазар, состоявших при Исааке советниками.

– Молод хазарский архонт, да осмотрителен, – вполголоса обратился младший грек к старшему на своём языке, – мясо сначала псу дал проверить, не отравлено ли…

– У владык всегда много врагов, да и от своих рабов чего угодно ожидать можно, – отвечал старший, с аппетитом поглощая баранину с тестом и запивая её жирной обжигающей шурпой.

Младший, брезгливо покосившись на облепивших еду мух, с трудом одолел небольшой кусок мяса и приналёг на фрукты.

Старший усмехнулся:

– Здесь не принято возжигать благовоний для отпугивания мух, их просто не замечают, как жару, вшей, вонь от одежды кочевников и их месяцами не мытых тел. Я ведь почти пять лет среди хазар, притерпелся ко многому, даже нахожу удовольствие в их еде. – Стратигос демонстративно облизал пальцы, его коротко стриженная борода и усы лоснились от жира. Затем он пододвинул пиалу с чаем и налил в неё вина из кувшина. – Здесь я научился разводить вино не холодной водой, как у нас, а горячим чаем, совершенно удивительный вкус!

– Странно, – отвечал младший, совсем недавно попавший в Хазарию, – здесь и так жара, как в Аиде, а все едят и пьют горячее, жирное, одеты в стёганые кафтаны и даже шапок с головы не снимают! – указал он очами на стариков.

– Не снимают, потому что солнце напечёт, а много одежд опять же для защиты от жары. Ничего, поживёшь – обвыкнешься. Чтоб их порядки понять, много ума не надо. Вон иудеи пришли и сказали, будто их Яхве и хазарский Великий Хар – одно и то же. Теперь они живут среди хазар и правят ими, всю торговлю к рукам прибрали, а также пошлину, что составляет десятую часть от всех товаров, которые купцы везут через море Понтийское по Танаису и Ра-реке.

– Перед отплытием из Константинополя мне рассказывали, что вся власть в Хазарии находится в руках Бека, иудея по вере и родственным связям. И Каган тоже иудейской веры, но власти реальной он не имеет, это так? – спросил младший стратигос.

– Так, только народ – простые хазары, кочевники и воины – до сих пор верят в то, что Великий Каган – вместилище божьей силы, они же язычники, варвары. – Стратигос снова налил вино в горячий чай и, с удовольствием потянув ноздрями аромат, отхлебнул из пиалы. – А нам сам Бог велел варварами править, сталкивать их между собой и использовать в интересах христолюбивого базилевса нашего и Византии, крещённой Константином Великим! Кстати, что за странные слухи доходят до меня о скоротечной смерти императора нашего Романа? Четыре года прошло после неожиданной кончины просвещённейшего императора Константина Седьмого Багрянородного, вполне здорового мужа, а теперь вот двадцатипятилетний сын так же загадочно отправился за отцом на тот свет. Кто сейчас у нас во власти, по слухам, на императорский трон претендует какой-то Никифор Фока, простой полководец, даже не престолонаследник?

Младший настороженно покосился по сторонам и шёпотом тихо сказал, приблизив голову к собеседнику:

– Говорят, всё это дело рук Феофано. Злые языки обвиняют именно её в скорой смерти тестя и возведении на престол Романа. А затем она увлеклась Никифором Фокой, – как же, именитый полководец, одержавший несколько славных побед над арабами и отвоевавший у них Крит, с триумфом возвратившийся в столицу. Хотя иные поговаривают, что у Фоки была связь с Феофано ещё до его побед над арабами. – Он ещё раз осторожно оглянулся и зашептал ещё тише, почти в самое ухо старшему: – Более того, говорят, что она до сих пор не рассталась со своим старым ремеслом кабацкой девки, только теперь не берёт за это денег, а, напротив, иногда сама щедро одаривает тех, кто ей особенно понравился на греховном ложе портового притона. Так что неведомо, чья кровь течёт в её детях, будущих наследниках престола. А насчёт скорой смерти молодого императора Романа всем сказано, что он упал с лошади во время скачек, но этому никто не верит… Всё это так печально…

– Да, невесёлые творятся дела, – покачал головой старший. – Наш трон должен быть сильным, иначе как империя сможет управляться с варварами? – И он незаметно показал глазами в сторону хазарского предводителя.

Исаак, насытившись, откинулся на подушки и громко отрыгнул. Затем, обратившись к стратигосам, важно сказал:

– Вчера я смотрел учения нашей конницы и остался доволен. Благодаря вам мои воины теперь ещё лучше постигнут особенности воинского искусства урусов, а значит, будут непобедимы в бою!

Старший, хорошо понимавший хазарскую речь, перевёл слова Исаака. Второй из греков тоже смешал вино с чаем, и в воздухе разлился терпко-приятный аромат.

– Новый русский князь – хороший воин. Наши люди доносят, что его конница стала грозной силой, – осторожно пробуя напиток с необычным для него вкусом, изрёк младший стратигос.

Исаак сузил глаза и, не скрывая высокомерности, ответил:

– У меня столько храбрых и сильных воинов, сколько и не снилось урусскому князю! – На миг он запнулся, вспомнив, как едва спасся бегством от русского княжича ещё пять лет тому и подписал унизительный для себя мир, отдав Северские земли. Поиграв желваками скуластого лица и зловеще улыбаясь самыми уголками рта, – грек знал, что Исаак делает так, когда задето его самолюбие, – сын Кагана продолжил: – Их Перун сохранил жизнь князю урусов только для того, чтоб этот, как его, Сффентослаф собственными очами увидел, как я обращу Киев в пепелище и утоплю его в море крови!

Исаак помолчал.

– Зато нет теперь одного из самых опасных русских батыров, – взглянул он в сторону своих советников. – Благодаря твоей хитрости, Беленджар, Великий Яхве в этот раз оказался сильнее их Перуна, а?

Старый хазарин, будто дремавший до этого с чашей хмельного кумыса, встрепенулся и заулыбался князю, обнажив щербатые зубы. Заскорузлыми пальцами оглаживая жиденькую бороду, он произнёс с некоторым бахвальством:

– Если б те батыры, что хотели купить жеребца, отведали моего кумыса, то мёртвых темников в Киеве могло быть больше… И откуда взялся тот неизвестный богач?

– Надо ещё подумать, архонт, – заговорил старший стратигос, – как лучше использовать послушные Каганату народы – башкир, курагузов, койсогов и прочих, да и тех же славян, в прошлую войну их неплохо использовали, но можно лучше. Пусть вместо одной хазарской головы падёт десять инородных!

Исаак согласно кивнул, потом надкусил сочный персик и сказал:

– Помните, о чём все мы, – я с моими военачальниками и вы, стратигосы, – говорили недавно в Большом дворце Бека в Итиле? Пора выступать на Киев. Войско Великого Кагана уже почти готово к походу, через несколько дней будет здесь. И тарханы с северных земель вот-вот присоединятся к нам. Нельзя ждать, пока князь урусов наберёт силы, молодых щенят надо топить, пока они не превратились в собачью свору!

Под одобрительные возгласы присутствующих Исаак с удовольствием выпил большую чашу кумыса и положил в рот несколько кусочков фруктов в меду.

В конце песчаной дорожки, ведущей через двор к веранде, послышались возбуждённые голоса. Потом по ней торопливо прошёл богатырского сложения начальник стражи. Подойдя к краю веранды, он склонился в низком поклоне и доложил:

– Наши дозорные схватили урусских гонцов! Те говорят, что едут в Итиль с посланием от киевского князя к Великому Кагану…

– Хо! – удивлённо вскинул брови Исаак. – Веди!

Он тут же принял величественную позу: скуластое лицо стало непроницаемым, а глаза ещё более сузились пронзительно-уничижающим прищуром.

Стражники подвели трёх стройных молодых русов в полном воинском облачении. Один из хазарских воинов нёс отобранные у них тяжёлые мечи. В запылённых кольчугах, настороженные и порядком уставшие, предстали русы перед хазарами и византийцами. Какое-то мгновение обе стороны молча глядели друг на друга. Потом Исаак кивнул советнику, и старый хазарин спросил по-русски, по обыкновению широко улыбаясь своим ущербным ртом:

– А куда так торописся, русский витязя? Вижу, устал совсем, мало-мало отдыхал, много-много скакал, куда и зачем?

Вперёд выступил светловолосый широкоплечий рус и заговорил на хорошем хазарском, глядя прямо в глаза Исааку:

– Мы гонцы от киевского князя Святослава, прибыли не к тебе, Яссаах, – он произнёс имя так, как говорили хазары, – а посланы в Итиль к Кагану, чтоб передать слова князя нашего, вот они: «Иду на вы! Сдавайся или защищайся!»

На открытой веранде и во дворе повисла неожиданная тишина. Стало слышно журчание воды и гудение мух с осами, улыбка исчезла с лица старого хазарина. Старший стратигос шёпотом перевёл другому слова гонца. Сын Кагана тоже не сразу пришёл в себя. А когда справился с первой растерянностью, то ей на смену пришли обида и злость уязвлённого самолюбия. Вскочив с подушек, он крикнул, потрясая руками:

– Недостойны вы, псы поганые, лицезреть самого божественного Кагана! Я сам разделаюсь со Сффентослафом! Стража, возьмите их и отрубите всем троим головы!

Опомнившись, он сел на место, досадуя теперь ещё и на то, что вышел из себя не только в присутствии этих наглых урусов, но и византийцев.

Когда стражники увели пленных, старый советник подошёл и тихо сказал Исааку:

– Великий шад, эти люди всё равно в твоей власти, и казнить ты их можешь в любой момент. Прикажи сначала пытать их, чтоб узнать, какими силами идёт на нас русский князь, да заодно и проверить, так ли крепка телом и духом хвалёная Святославова дружина, скоро ли взмолятся о пощаде и развяжут языки…

– Пусть будет так, – нехотя согласился Исаак.

Через некоторое время со стороны внутреннего двора стали доноситься удары плетей и глухие, сдерживаемые стоны.

– Я совсем недавно был в Киеффе и владею самыми свежими данными о дружине россов, – заговорил младший из стратигосов, – они не могут так скоро собрать силы. Им нужна седмица или даже две, чтобы подготовить к выступлению всю дружину. Ещё нужно время, пока войско дойдёт до Саркела, не говоря уже про Итиль. Кроме того, русы – не хазарские воины, что вольными птицами летят по степи, – в этом месте речи стратигоса Исаак горделиво вскинул голову, – они везут с собой обозы и пешую рать. А войска Великого Кагана и северных тарханов прибудут со дня на день. Мы выступим всей мощью и опередим россов.

– Ну, что там урусы рекут? – кликнул Исаак начальника стражи.

– Ничего не рекут, повелитель, только стонут да молят своего Перуна о скорейшей смерти.

– Ужесточить пытки! – велел Исаак.

Начальник стражи с поклонами удалился.

Через два дня на третий в окрестностях Саркела и самом граде начались шум и суета.

К Саркелу приближалась дружина Святослава.


Как только от дозорного полка примчался запылённый посыльный с тревожной вестью, Исаак немедленно кликнул к себе советников и греческих стратигосов.

– Наш дозорный полк сражается с урусами на той стороне Бузана, совсем недалеко от Шаркела, – мрачно изрёк молодой хазарский князь. – Два дня назад вы все уверяли меня, что такого быть не может. Что скажете теперь? – Он грозным взором обвёл присутствующих.

– Великий шад, – начал осторожно старый советник, – я давно живу на свете, и давно знаю россов, и скажу точно, не может их дружина так скоро оказаться перед воротами Саркела.

– Даже если они выступили сразу, то налегке – без пешего войска и прочего снаряжения, – подал голос младший из стратигосов. – Иначе россы не успели бы так скоро оказаться здесь! Скорее всего, Святослав, пылая жаждой мести, взял только свою Малую дружину, ну, может, ещё несколько полков. И с такой силой идти на Итиль? Да один наш Саркел ему не по зубам!

– Архонт Киеффа глуп и наивен, – усмехнулся старший, – молодая кровь не даёт ему покоя, вот и решил поразмяться. Но Саркел встанет у него на пути, и одолеть его он не сможет, руки коротки. Эта крепость, – он сделал широкое движение рукой на мощные стены цитадели, – не зря строилась нашими лучшими византийскими зодчими по всем правилам военной науки. Да и город вокруг крепости с его дворами, улицами, переулками, и рвы, и валы с деревянными стенами. Пока россы будут скакать вокруг, как псы на цепи, подоспеют Итильские или Северные тьмы, и Святослав со своим жалким отрядом сам в осаде окажется… – Стратигос помолчал, что-то обдумывая, а потом закончил: – Я немедленно отправлюсь в Итиль, чтобы поскорее решить с Беком вопрос об уничтожении этой горстки полоумных россов. Мы раздавим несчастных, как давят на моей родине виноград для вина, а потом то же самое сделаем с остальным киевским войском.

Эти слова стратигосов ободрили всех и успокоили, на лицах опять появились улыбки, пошли грубые шутки и похвальба.

– Пусть урусские щенки вначале обломают свои молочные клыки о наши стены, а тогда мы им выбьем остальные зубы и утопим в реке, – злорадно произнёс Исаак, снова принимая величественную позу.

Между тем суета и беспокойство в граде всё возрастали. Многие взбирались на стены поглядеть, не показались ли наступающие русы. И видели, как с захода солнца поднималась, клубясь, серая туча пыли, а к воротам града во весь опор неслись остатки хазарского дозорного отряда. Некоторые из жителей окрестных селений также бежали в град, часть оставалась на местах, надеясь на милость русского князя, а иные, прихватив скарб, гнали повозки дальше, вверх или вниз по Дону, называемому у хазар Бузаном. Среди тех, кто стремился в Итиль, был и старший стратигос с тремя охоронцами.


Когда удалось перехватить и разбить хазарский дозорный полк и Святослав узнал, что его посыльные схвачены и по приказу Исаака пленены в Белой Веже, князь не на шутку разгневался.

– Горицвет! – кликнул он верного друга. – Отпусти троих из пленённых нами хазар, пусть немедля скачут к Яшаку и передадут ему моё слово: сдавайся или принимай бой! И ещё – я оставил жизнь его людям, пусть он в ответ освободит моих гонцов, иначе я его самого принесу в жертву Перуну!

Три освобождённых хазарина птицами полетели к крепости, переправились через Дон и вскоре скрылись за стенами северо-западных ворот.

Святослав велел переправиться вслед за ними и окружить крепость с суши. Дружина, войдя в воду выше по течению Дона, переплыла на левый берег и полукругом замкнула Саркел с восточной стороны. На правом берегу остался только засадной полк.

То тут, то там с мощных стен и башен срывались одиночные хазарские стрелы, но русское воинство по приказу князя не приближалось на расстояние их полёта, поэтому стрелы, пролетев над степью, бессильно втыкались в сухую землю.

Час проходил за часом, но ворота не открывались, и никто не отвечал Святославу.

Подъехал Горицвет.

– Что-то мешкают с ответом хазары, давай, княже, поглядим, откуда при случае это гнездо осиное ковырнуть сподручнее будет.

Святослав кликнул Свенельда, и они втроём поехали вдоль рва, заполненного водой, поросшего камышом и осокой. Видно было, что когда-то его прорыли, чтобы отделить мыс, на котором располагался град Саркел, от остального берега и сделать его островом. За рвом с застоялой водой высились валы и мощные деревянные стены с башнями.

– Издалече, наверное, брёвна возить пришлось, – подивился молодой Горицвет, – здесь же вокруг леса нет!

– Возить никто и не думал, – ответил Свенельд, внимательно вглядываясь в стены града, – по Дону из земель тех же данников хазарских – вятичей да радимичей – сколько угодно леса сплавить можно. Я другое вижу, – продолжал воевода, – жарко здесь, сухо, брёвна-то крепки, слов нет, да высохли, что солома на солнцепёке.

– И то верно, вуйко, – согласно кивнул Святослав, – коли заполыхают, то гореть на славу будут, не загасишь…

– Я велел толковых людей сыскать среди славянского населения, пусть расскажут, где чего в сём граде есть и как лепше к нему подступиться, – молвил Горицвет.

Вскоре воины доставили такого выходца из северской земли, что уже с десяток лет жил в окрестностях Саркела. Это был среднего роста, загорелый, как просмоленная вервь, рыбак.

– Я с сыном рыбу ловлю да частенько в граде торгую, и повар к столу самого Яшака иногда мою рыбу берёт. Окрестности и сам град добре знаю, а вот в крепость нашего брата не пускают, – охотно рассказывал рыбак. – Крепость там, на острове, недалеко от берега. Вон, глядите, вежа самая высокая, из белого камня. Из такого же белого камня возведён и дворец Яшака. Он находится в полуденной части, где и вежа, и от остальной части отделён внутренней стеной. Сама крепость, что сундук, ровнёхонька, по углам башнями усилена, стены высотой около пяти саженей.

– Стены толстые? – спросил воевода.

– Пожалуй, более полутора саженей будут, – ответил рыбак.

– А что в другой половине крепости? – уточнил Святослав.

– Там триста всадников обретаются, личная охорона Яшака, кузница, конюшни. В случае осады, конечно, больше поместиться может. А в самом граде воев сейчас изрядно, тысячи три или пять собралось, видать, в набег собираются, это как пить дать, я уж этих татей степных добре изучил. Перед самой крепостью ещё один ров с водой прорыт. Через тот ров мост перекинут к воротам, коли надобно, его поднимают, всё по византийской указке построено, хитро.

– Скажи, рыбак, а ров тот, что у крепостной стены, он с Доном соединён, разумею? – спросил Горицвет, и в очах его засияли лукавые искорки, как в тех случаях, когда он задумывал разыграть кого-либо из сотоварищей.

– Само собой, – ответил загорелый рыбак, – иначе откуда в нём воде взяться.

Посовещавшись с темниками и решив, как и что надо делать в случае штурма, Святослав велел пока дать отдохнуть лошадям и накормить людей.

Сам же он ничего не ел и всё чаще поглядывал на главные ворота хазарского града. Чем ближе становился вечер, тем больше мрачнело лицо князя, тем чётче проступала на нём наметившаяся жёсткая складка.

Едва сгустились сумерки, как русское войско пришло в движение. Неотрывно наблюдавшие за ними со стен хазары в темноте уже не могли видеть, что делает противник, а лишь слышали стук, скрежет, шум и глухие удары, похожие на падение деревянных и глиняных строений, что были за крепостью.

Боясь, что русы, пользуясь темнотой, подберутся к воротам или стенам, хазары при малейшем шуме извне пускали туда множество стрел, прислушиваясь, не раздастся ли стон или крик раненого.

Вместе с надвинувшимся мраком ночи всё большее беспокойство овладевало городом. Что там, оставаясь невидимыми, делают эти непонятные и непредсказуемые урусы? Хазары привыкли к тому, что они уже не одну сотню лет нападали на славянские грады и веси, сжигали и грабили, уводили в полон их жителей. И вдруг всё изменилось: теперь русы сами пришли и осадили их. И если раньше, когда не удавалось одолеть соседей, в любой момент можно было уйти в степь, рассыпаться по широким просторам, стать неуловимыми, то теперь деваться некуда – враг здесь, рядом, сразу за толстыми стенами, которые уже не кажутся такими надёжными, как уверяют греческие стратигосы. Теперь, когда беспокойство стало катиться по граду, многие позавидовали осторожным жидовинам, купцам и вельможам, которые под разными предлогами покинули град сразу после появления киевских гонцов.

Все теперь уповали лишь на то, что за надёжными стенами можно отсиживаться сколь угодно долго, а там или урусы уйдут, или подоспеет помощь из Каганата.

Около полуночи в неприятельском стане всё стихло. Хазары решили, что урусы наконец угомонились и теперь уснут до утра. Однако они ошиблись.

Тревожная тишина ночи в одночасье взорвалась криком тысяч глоток, звоном мечей о щиты, конским топотом и жужжанием калёных русских стрел, многие из которых несли просмоленную тлеющую паклю. Кое-где ворота, деревянные стены и башни, изрядно высохшие за лето, стали загораться. Хазары бросились их тушить, и многие тут же пали, сражённые русскими стрелами. Во тьму озлобленно полетели ответные тучи хазарских железноклювых посланцев; трёхлопастные бронебойные наконечники со стуком впивались в огромные, сколоченные из досок и дверей окрестных домов деревянные щиты-прикрытия, часто прошивая их насквозь. Укрываясь за щитами, русские дружинники подбирались к стенам града.

Со стороны Дона, обтекавшего с трёх сторон искусно насыпанный мыс, чей обрывистый берег лишь в низких местах был укреплён валами, напротив, не доносилось ни звука.

Неприступный днём, глубокий ров перед градом с наступлением ночи был засыпан сразу в нескольких местах и не был больше серьёзной преградой. Всё так же беззвучно, как тени, через свежие насыпи и завалы перебрались лучники и, выставив огромные щиты, укрылись за ними.

По знаку Святослава всадники стали подскакивать к стенам, бросать сушняк и вновь уноситься в темноту. Едва первые охапки легли к подножию, хазарские воины, услышав движение, стали прошивать всё пространство вокруг стрелами, сверху посыпались камни и полилась горячая смола. Но те, кто бросил траву, уже умчались прочь, на стены посыпался дружный град русских стрел, и под их прикрытием новые всадники швыряли охапки сена, обломки деревянных оград, какие-то узлы с паклей, одеждой и всем, что могло гореть.

Когда сушняка набралось достаточно, Святослав, отвернувшись от ветра, с молитвой Огнебогу возжёг своим булатным огнивом паклю, а от неё – просмоленную вервь, и птицей полетел на своём коне прямо к головным воротам. Над головой запели русские стрелы, оберегая князя от затаившихся на башнях вражеских лучников. В траву полетели другие куски зажжённых вервий, а о стену с хрустом разбилось несколько горшков с греческим елейным маслом.

В считаные мгновения радостный Семаргл-Огнебог, подзадориваемый полуденным Стрибожичем, осветил крепкую стену града, а затем под одобрительно-восторженные крики воинов протянул по масляным разливам на стене свои многоперстные огненные руки, жадно вцепился в дерево и взметнулся кверху, подбираясь жаркими языками к предложенной жертве.

Хазары вопили и метались по стене, несли воду в кожаных мехах и медных котлах, но мало кто достигал цели, – прилетавшие из тьмы стрелы метко разили их. В это время Огнебог, будто ловкий скоморох-канатоходец, взобрался на стену, пробежал по ней, а затем переметнулся на деревянную башню.

Лучники, стремясь не допустить гашения пожара, трудились неустанно, будто сеятели на пашне; лишь когда пустел колчан, одни уступали место другим.

Святославовы дружинники молили Стрибога с Огнебогом, чтобы они скорее поглотили крепкое дерево, и беспрестанно подкармливали их сушняком.

Наконец, прикрывая лица от горячего дыхания Семаргла, они приблизились к образовавшемуся в воротах проёму. Воины с длинными жердями и крюками на концах растащили горящие брёвна и освободили проход.

– За Верягу, темника нашего, за гонцов полонённых, за грады и сёла, врагом сожжённые, вперёд, братья! Слава Перуну!

Белый божественный конь Святослава рванул через тлеющий пролом и влетел во вражеский град, а за ним в едином порыве устремились дружинники.

В это время на противоположной стороне града, куда почти не доносился шум сражения, у ворот крепости возбуждённо кричал молодой посыльный, требуя пропустить его к владыке Исааку с важной вестью. Два больших факела, закреплённые в медные гнёзда у врат, неровным светом выхватывали искажённое криком лицо посыльного. Стража у ворот узнала посыльного и принялась опускать мост, приоткрыв одну створку ворот.

– Эй, перестань орать, скажи лучше, что там горит! – отзывались стражники, опуская мост.

– Всё горит: стены, жилища, само небо, урусы выскакивают прямо из огня, как злые дэвы, их нельзя остановить! – частил перепуганный гонец, пролетая галопом уже опустившийся мост.

Ни возбуждённый воин, ни охранники, забрасывавшие его вопросами, не заметили, как из воды под мостом, вынимая изо рта камышинки, стали подниматься один за другим полуобнажённые, измазанные тиной и илом русичи. Едва нетерпеливый посыльный влетел в открытую створку ворот и скрылся в глубине крепости, как пахнущие тиной фигуры, ужами выползая из-под моста, набросились на онемевших от неожиданности охранников. С башенного выступа над воротами кто-то окликнул охрану. Ответа не было, только сдавленные стоны, какая-то возня и плеск воды от падения чего-то в ров. Сверху послышался топот десятка ног по деревянным ступеням башни.

– Свиря, факел возьми, знак нашим, борзо! – хрипло скомандовал старший вышедших из воды.

Гибкий, что лоза, воин кошкой прыгнул к факелу, вырвал его из гнезда и вихрем помчался по мосту. Он уже пробежал большую часть пути, делая знаки факелом, но две вражьи стрелы одна за другой пронзили его сильное тело, и факел упал в воду.

Засадный полк ещё в полночь тайно переплыл Дон и схоронился в тени высокого берега в камышах, у пристани и под мостками. Полтора десятка лучших пловцов приготовились к тому, чтобы проплыть по наполненному водой рву у стен крепости и ждать удобного момента для захвата подъёмного моста и ворот.

– Как только ворота захватите, – тихо говорил воям сотник, – сразу знать дайте, там два больших факела горят, можете факелом знак дать, или иным чем зажжённым помашите.

– А как не опустят мост и врат не откроют? – засомневался один из воев.

– Откроют, непременно, как только наши деревянные стены подпалят да в град ворвутся, то к князю хазарскому немедля гонцы полетят, тогда не зевай! Мы же пока сидеть будем, как мыши за корой, чтоб не спугнуть дичь раньше времени. – Сотник напутственно хлопнул старшего отряда пловцов по голому плечу. – Да поможет вам Перун и Водяник с Русалками, пора!

Один за другим, без звука и плеска, вои растворились в тёмной мутной воде.

Страх, выношенный в ночи неизвестностью и усиленный пожарищем на городских стенах, с которых, перескакивая снопами искр с крыши на крышу полуземлянок, крытых камышом, Огнебог пошёл гулять по граду. Этот страх перешёл в ужас и панику и понёсся впереди пожарища и русской дружины по улицам и домам, лишая разума умных и отбирая волю к сопротивлению у сильных. Этот страх заставил многих броситься к городской пристани, куда обычно причаливали корабли с товарами, чтобы схватить первое, что попадётся под руку, и спуститься вниз по Дону. Немногочисленные воины, охранявшие ворота, ведущие из града к пристани, были просто сметены обезумевшими жителями, а ворота немедленно распахнуты. Но едва люди устремились к лодкам, как из подбережной темноты мрачными тенями возникли Святославовы вои засадного полка. Они кошками стали перебираться через частоколы и валы, бегом потекли в открытые ворота. Одна часть засадного полка помчалась к крепости, где несколько мокрых, измазанных тиной и речным илом русичей, что ещё оставались в живых, насмерть стояли супротив охраны, защищая опущенный мост и открытые ворота. Хазары уже оттеснили горстку полуголых бойцов от ворот, но поднять мост не смогли, – русы успели заклинить механизм подъёма. Ещё немного – и хазарами будут уничтожены последние пятеро защитников ворот, но в этот самый миг по мосту застучали сотни ног бегущих русов засадного полка, которые яростно вступили в схватку с отборными воями личной охраны Яшака, сминая их и врываясь внутрь крепости.

Другая часть засадного полка тем временем потекла по граду навстречу наступающим полкам основной дружины, разя убегающих хазар, поджигая по дороге всё, что могло гореть. И не ведали хазары, куда им бежать от огня и мечей русов, которые были везде.

Молодые вои Святославовой дружины неслись по узким улочкам Саркела, опьянённые жаждой справедливой мести, горячкой боя и запахом свежей крови. Летели с крыш домов и из-за глиняных стен хазарские стрелы, выскакивали обезумевшие от огня и паники хазарские вои и полуодетые жители града. Одни отчаянно сопротивлялись, другие просто бежали, охваченные ужасом. Только и те и другие неминуемо попадали кто на остриё копья, кто под меткую стрелу, меч или секиру русов. Вот сотня, в которой рубились Вышеслав с Овсениславом, столкнулась с отрядом хазар, отчаянно пытавшихся прорваться к распахнутым полусгоревшим воротам. Вновь завязалась кровавая жестокая схватка.

– Четыре первых десятка здесь, пятый, шестой и седьмой одесную обходят, восьмой, девятый и десятый ошую! – крикнул сотник Мерагор, потому что узкая улочка не давала возможности вступить в бой всей сотне. Братья Лемеши поскакали со своим десятским в левый переулок, который был ещё уже того, где шла отчаянная рубка. Вдруг с плоской крыши горящего дома что-то мелькнуло, и на спину Вышеслава дикой кошкой прыгнул молодой хазарин в изорванном обгорелом халате. Широкий кривой нож взметнулся к шее дружинника, и оба полетели наземь, прямо под ноги лошадям. Ещё с десяток пеших вражеских воев выскочили из-за глиняной стены-изгороди, а навстречу киянам скакали конные хазары. Овсенислав едва успел осадить коня, подняв его на дыбы, чтобы тот не растоптал брата. Взмахнул топором, но поняв, что может не попасть в сцепившегося с Вышеславом врага, крикнул: «Блуд, заслони!» и спрыгнул наземь. Блуд, прикрыв спешившегося соратника своим конём, с молодецким уханьем ловко заработал боевым цепом и круглым щитом. Держа топор в деснице, Овсенислав левой рукой ухватил коричневый халат и рванул его изо всей силы. И хотя прочная ткань, не выдержав мощного рывка огнищанина, с треском разорвалась, но на миг хазарин оторвался от Вышеслава, и этого было достаточно, чтобы засапожный нож русича вошёл по самую костяную рукоять в шею врага. Почувствовав, как обмякло тело хазарина, Овсенислав отпустил его, подавая руку старшему брату. Вышеслав стремглав вскочил на ноги и так же стремительно взметнулся в седло верного коня, который испуганно ржал и выгибал шею, но не тронулся с места после потери хозяина. Оглянувшись на брата, чтобы поблагодарить за помощь, Вышеслав увидел, как тот, струной вытянув шею, пытается дотянуться рукой до торчащей навылет стрелы. Потом застыл на мгновение и, не сгибаясь, как прямая доска, рухнул на спину. Со всех ног бросился огнищанин к брату, лежащему подле дувала с настигшей его хазарской стрелой. Из шеи Овсенислава хлестала кровь, из горла вырывался предсмертный хрип, и Вышеслав понял, что случилось непоправимое: стрела пробила сонную жилу. В это время рядом воткнулась вторая стрела. Подняв взор, Вышеслав увидел на той самой крыше, откуда на него спрыгнул цепкий хазарин, отрока с небольшим луком, который натягивал тетиву с новой стрелой. Вышеслав метнул в отрока топор, а вслед за ним и сам, ухватившись за выступающее из-под крыши деревянное основание, вмиг взлетел наверх. Небольшой лук с костяной накладкой и кожаный колчан валялись тут же, а оглушенный ударом топора в грудь отрок хватал широко открытым ртом воздух у самого края крыши. Подхватив топор, дружинник быстро оглянулся по сторонам и сверху во двор. Часть строений полыхала, и в сиянии огня всё было очерчено как-то особенно ясно. Вышеслав повернулся к зашибленному убийце своего брата, и вовремя: юный хазарин с кинжалом в руке бросился на него. Берестянский огнищанин левой рукой ударил нападающего с такой силой, что тот, отлетев, упал на самый край крыши и, не удержавшись, кулем свалился вниз. Вышеслав спрыгнул за ним. Приподняв голову на свёрнутой шее и убедившись, что юный хазарин мёртв, Вышеслав процедил сквозь зубы с глухим стоном: «Что ж ты натворил, нечестивец?» Подобрав валявшийся кинжал, Вышеслав побежал к приоткрытым воротам, где продолжалась яростная схватка. И тут сквозь треск пламени, звон оружия и хрипы умирающих он услышал призыв о помощи славянской речью. В два прыжка снова оказался у мёртвого тела и замер на мгновение, напрягая слух. Не только голос, но и глухие удары услышал он со стороны длинного строения, похожего на конюшню. Заднюю стену уже лизал огонь, а слева полыхала крыша. Один мощный удар боевого топора вышиб дубовый засов, широкая дверь распахнулась, и из неё выскочили, вышли и выползли пленники. Один из них, могучего сложения, весь в рубцах и ранах, вдохнув жадно несколько раз воздуха, вдруг развернулся и пошёл обратно в горящую конюшню.

– Куда, неразумный, кровля сейчас рухнет! – крикнул Вышеслав, но богатырь и ухом не повёл.

В этот самый миг упала задняя часть крыши, взметнув высокий сноп обжигающих искр. Из открытой двери ударила волна раскалённого воздуха, а ещё через несколько бешеных ударов крови в висках из открытых дверей появился израненный здоровяк с двумя почти безжизненными телами собратьев по заточению. Вышеслав и недавние пленники бросились помогать ему, и в это время обрушилась остальная часть крыши. Столб огня так полыхнул, что у тех, кто был поближе, опалило волосы, от искр задымилась жалкая невольничья одежонка, обжигая кожу через многочисленные прорехи.

– Как зовут тебя? – спросил огнищанин, торопясь к выходу.

– Булатом кличут, – ответил хрипло, переводя дыхание, богатырь.

Вышеслав выскочил в переулок, отметив, что его соратники уже истребили пеших хазар и потеснили конных дальше по переулку. Подбежав к поверженному брату, увидел, как кровь ещё сочится тонкой струйкой из уголков рта и из раны на шее, а неподвижные очи уже остекленели. Отломив наконечник, Вышеслав осторожно, хоть и понимал, что брат уже мёртв и ничего не чувствует, вытянул древко стрелы с оперением и положил рядом. Всё так же бережно взял тело брата на руки и внёс во двор, положив там, где его не мог достать огонь от горящих строений. «Что ж я мамке скажу? Прости, братушка! Меня от смерти спас, а сам…» Вышеслав, смахнув слезу, крепко обнял и поцеловал Овсенислава, ещё больше измазав своё закопчённое чело и руки кровью брата. Встав с колен, он трижды призывно свистнул, и в отворённые ворота вбежал его конь, а следом и конь Овсенислава. Уже в седле Вышеслав почувствовал, что кто-то тронул его за руку. Это был Булат.

– Дозволь коня и топор брата твоего взять, мне с хазарами посчитаться надобно, – сказал он тихо, как будто просил испить ковш воды в жаркий день. Огнищанин молча кивнул и, подхватив повод второго коня, передал его закопчённому невольнику. – Дякую тебе, брат, – услышал он вослед, уже выскакивая из ворот, и не уразумел, чей голос произнёс сии слова, Булата или Овсенислава. Он ринулся в самую гущу ярой сечи, не щадя ни себя, ни проклятых хазар, лишь иногда замечая, как в самый трудный миг оказывался рядом могучий Булат в обгоревших лохмотьях, на коне Овсенислава и с его секирой в руке.

Когда Святослав со щитом и окровавленным мечом в руке, во главе своей личной сотни влетел в открытые засадным полком ворота крепости, там полыхали конюшни и примыкавшая к ним кузница. Во дворе русичи отчаянно рубились с личной охраной хазарского князя. Рубка шла во дворе, на стенах и в башнях. Стоны людей, воинственные кличи, команды на хазарском и славянском, треск горящего дерева, ржание обезумевших коней, что метались внутри крепости или выносились прочь в объятый пламенем град, последние крики падающих с пятисаженной высоты стен или из высоких башен. Весь в копоти и крови, Святослав с ходу врезался в личных охоронцев Яшака, разя их обоюдоострым мечом и наводя страх Перуновой яростью, которая была не менее грозной, чем карающий булат. Вскоре с обороняющимися было покончено. Часть русов уже сражалась с остатками охраны хазарского князя на стенах и башнях другой половины крепости, а иные, подхватив толстое бревно, что недавно поддерживало навес в углу крепостного двора, уже с размаху били им в малые ворота, ведущие в цитадель Яшака. Может, ворота не выдержали отчаянного натиска, а может, кто-то уже проник через башни и откинул засов, так или иначе, но створы распахнулись и, смяв охрану единым ударом, вышибая двери, славяне во главе со своим храбрым князем ринулись внутрь терема. Исаак, окружённый телохранителями и советниками, замер с мечом в руке, когда Святослав с дружинниками оказался прямо перед ним. В свете пылающих факелов они сразу узнали друг друга и на миг застыли в молчаливом единоборстве взглядов. Исаак первым отвёл глаза и нехотя бросил свой слегка искривлённый меч на мозаичный пол. Охрана и военачальники так же молча сложили оружие у ног русского князя.

От высокомерия и властного величия Исаака почти ничего не осталось. Позор столь молниеносного поражения раздавил хазарского бея и парализовал его волю. А старый советник Беленджар, без обычного малахая, согбенный и плешивый, выглядел и вовсе несчастным, слегка тронутым стариком, который сидел на подушках и что-то бормотал про себя.

– Где мои гонцы, отродье степное? – зарычал Святослав.

Воин из его сотни повторил вопрос по-хазарски.

Ни Исаак, ни его военачальники ничего не ответили, только хазарский князь дёрнулся и невольно сжался, а его тёмные зрачки, наоборот, расширились.

– Княже, здесь они, в яме нашли! – крикнул вбежавший дружинник.

– Возьмите! – указал Святослав мечом на хазар. И тут взор его натолкнулся на византийского стратигоса, который выделялся из прочих красной мантией и блестящей, позолоченной кирасой.

– Грек? – вскинул бровь Святослав. – И тут без вас не обходится. Сего допросить особо! – бросил он и устремился вслед за дружинником, опрокинув на ходу два горящих светильника на богатые ковры и подушки. Из одного разлилось масло, и он, зашипев, погас. Второй, упав на бок, коснулся тонкого полога, и робкий огонёк побежал по умащенным маслом подушкам и покрывалам, постепенно разгораясь ярче. Дружинники, не церемонясь, связали пленных и, будто кули, подхватив Яшака со стратигосом, погнали их вместе с подручными, словно толпу овнов, прочь из терема.

Последний дружинник на миг задержался и, сорвав со стены ещё один светильник с бараньим салом, поднёс его к занавесу, что закрывал вход в гридницу, и, когда тот загорелся, швырнул светильник на ковры.

В ярком свете горящих построек на заднем дворе Святослав увидел своих гонцов. Их истерзанные тела дружинники уже осторожно уложили в арбу на мягкую соломенную подстилку, покрытую бараньими шкурами. Двое были вовсе без признаков жизни, только один слабо стонал. На телах не осталось живого места от многочисленных побоев и пыток. Ногти на руках и ногах были вырваны, пальцы изломаны, суставы вывернуты, ступни обуглены от огня, которым их поджаривали. На спине и груди жуткие рубцы от калёного железа, волосы опалены и частично вырваны. С одного пленного была полностью содрана кожа, и он был похож на окровавленный кусок мяса. Даже видавший виды Свенельд глухо застонал, а некоторые из молодых дружинников не могли сдержать слёз от такого зрелища.

Святослав стоял молча, только желваки ходили под кожей.

– Что ж это за семя такое проклятое, что глумится над беззащитными посланцами, подло травит богатырей, коих и десятеро одолеть не могут, с живых людей снимает кожу, что ж это за народ в граде сём? У-ухх! – застонал князь, воздев очи к небу. – Отче наш, Перун Златокудрый, обещал я тебе в жертву Яшака хазарского принести, так слово своё держу. Прими, Отче, в жертву Яшака мерзкого и град его проклятый, весь, до последней живой твари!

Святослав с мечом в руке и пылающими огнём очами подошёл к Исааку и его воеводам. Дружинники никогда не видели лик князя таким страшным, у многих даже мороз по спине побежал, когда Яшаку и его первому воеводе велели встать на колени и склонить голову.

Два взмаха меча – и головы хазар отскочили в стороны, а тела рухнули на землю, обливаясь чёрной кровью. По велению Святослава дружинники лишили жизни всех оставшихся хазар.

– Всем передать мой строгий наказ: истребить сей град до последнего, чтоб не осталось в нём ни старого, ни малого, ни даже пса бездомного, никого!

Святослав повернулся и пошёл к своему коню, которого держал под уздцы стременной.

– Одного таки оставьте! – приказал князь, уже сев в седло. – Выпорите плетьми, потом посадите на коня и отправьте в Итиль, к Кагану, пусть поведает ему всё, что видел…

Все в копоти и гари, будто ужасные дэвы из хазарских преданий, текли по горящим улицам киевские витязи. А хазарские воины, подобно степным волкам, вдруг угодившим в тесную пылающую западню, шарахались из стороны в сторону, ища выхода, но натыкались лишь на безжалостное пламя и грозные мечи русов. Те же, кто отчаянно защищался, понимая, что это его последняя в жизни схватка, клали русов и гибли сами под их яростными десницами. Те, кто пытался уйти через ворота и дыры в стенах, также натыкались на русские острия, которые беспощадно разили беглецов. И каждый из русов сражался с праведной ярью, неся в душе образ темника Веряги, образы изувеченных гонцов, лики друзей, братьев, отцов, родственников, убитых, замученных или навеки угнанных в рабство. И потому месть русов была страшной и неистовой. И хазары чуяли ту праведную ярость и ничего не могли с ней поделать, только огрызались отчаянно, как загнанные в угол дикие звери.

– О, Великий Хар! Всемогущий Яхве! Христе, Боже! Аллах Милосердный и Милостивый! Приди и защити! – то тут, то там раздавались стоны и крики хазар, призывающих старых и новых богов. Но не было во всём граде ни единого места, где они могли бы найти защиту.

Сотня Мерагора, преследуя противника, вышла из городских улиц к окраине града со стороны полуночного восхода. Прижатые к деревянному частоколу, отделявшему град от обрывистого берега Дона, хазары отчаянно сопротивлялись, а потом прыгали и скатывались вниз, чтобы укрыться под спасительным крутым берегом. Покончив с хазарами у частокола, кияне принялись стрелами «догонять» тех, кто пытался уплыть или убежать.

– Дякую тебе, Булат, – молвил сотник, кладя руку на плечо недавнего невольника, – крепко ты нам помог в сече.

Богатырь тряхнул обгорелыми русыми космами.

– Я долги хазарам отдавал, и только.

– Все, что ли, раздал? – ухмыльнулся Блуд.

– Не все ещё, вон там, за поворотом реки, – он махнул рукой в темноту, – там ещё отдать надобно. Если тот, кому долг получить положено, не ушёл в Итиль… – Булат повернулся к Вышеславу: – Дашь коня для этого дела?

– Конь твой, брат, твой навсегда. И секира, и щит Овсенислава… – Огнищанин помолчал, сглотнул горький ком и сказал: – Я с тобой пойду, только сотника упредить надобно.

– Я тоже, – откликнулся непоседливый Блуд.

– И я пойду, – отозвался ещё кто-то из киян.

– А ну тихо, что торжище устроили! – оборвал их Мерагор. – Пойдёт весь десяток, мало ли на кого наскочить можно на вражьей земле. Десятника ко мне!

– Убит десятник, – ответил Блуд, и чело его, озарённое пожаром, нахмурилось.

– Значит, тебя десятником пока назначаю, – строго молвил сотник. – Идти осторожно, вернуться живыми не позже утренней зари.

– Будет исполнено, сотник! – сразу повеселел Блуд. Он тронул коня, чтобы вести десяток через пылающий град.

– Погоди, – остановил его Булат, – так крюк большой, водой лепше. До косы переплывём, а там по берегу рысью.

– Высоко, и берег крут, как бы лошади ноги не поломали, – возразил кто-то сзади.

– Тут калитка есть, и тропа прямо к берегу выходит, – отозвался Булат, направляя скакуна вдоль частокола.

В самом деле, шагах в тридцати оказалась калитка, затвор которой после удара секиры отскочил со звоном. Спустившись к берегу, десяток поплыл на другую сторону залива и через полчаса вышел на песчаную косу.

– Добре ты места здешние ведаешь, – заметил Вышеслав.

– Я четыре раза из неволи бежал, а перед тем старательно запоминал всё: тропинки, обрывы, течения, поселения, – тихо и бесстрастно отвечал великан.

Около часа ехали вдоль донского берега, потом Булат остановил коня.

– Там, за холмом, – он указал рукой, – амбар стоит, наподобие того, из которого Вышеслав меня вызволил. В нём тоже невольники славянские, охрана – десяток-полтора конных хазар, хозяин – жидовин, с сыном в доме отдельно у берега проживает, там же пристань и трое личных охранников.

– Так давайте налетим, разом проклятых порубаем! – воскликнул нетерпеливый Блуд.

– Вокруг амбара груды сушняка и травы уложены, – возразил богатырь, – в случае чего, охорона тут же подожжёт, и сгорят братья наши живьём, пока мы с хазарами биться будем.

Русичи замыслились, как бы сделать так, чтобы пленные не пострадали.

– Думаю, так, – молвил Блуд, который больше других имел опыта, как проникать незаметно в чужие дворы, – коней стреножим, оставим тут, сами по-тихому охорону снимаем, и тогда пошли по хазарским юртам, режем их, пока не очухались, после того пленников выпускаем, а жидовина к ногтю…

– Лады, – согласился Булат, – только вокруг амбара несколько собак бегают, их стрелами снять аккуратно надо. А я, пожалуй, жидовина тем временем навещу, собак на себя отвлеку и стражу, если получится…

– Вышеслава с собой возьми, а отсюда двинетесь после того, как мы на месте заляжем и совой крикнем, – согласился Блуд.

Стреножив лошадей, кияне молчаливыми тенями ушли в обход холма.

– Так ты четырежды бежал отсюда, а что же хазары с жидовином? – тихо спросил Вышеслав.

– Били крепко, и последние два раза до смерти, думали, что я сдохну после таких побоев. А я выживал, и они стали звать меня Булатом, потому как, говорят, обычный человек из костей и мяса не может остаться живым после такого. Большие деньги жидовин хотел на мне заработать, а после последнего побега полумёртвого продал меня другому торговцу в Саркел, где ты меня и вызволил. За гроши продал, потому как не верил купивший меня саркелский жидовин, что я выживу.

– Погоди, что, рабами у хазар жидовины, что ли, одни торгуют? – удивился огнищанин.

– Большей частью да, потому что рабы – самый выгодный товар. А в Хазарии то, что наиболее выгодно, – торговля рабами, сборы с купцов за товар, налоги всякие – в руках жидовинов. Старым языческим богам поклоняются воины да скотоводы, которые для жидовинов и добывают товар живой в набегах, и животом своим рискуют, и головы свои под наши мечи кладут. Тот же из хазар, кто побогаче да поважнее, либо иудеем становится, как их Каган и Бек, царь по-нашему, либо христианином, ежели от Византии зависит, либо Аллаху в мечеть идёт молиться, коли интерес его арабы поддерживают… Погоди, ага, сова кричит. Пора!

У большого дома на берегу Дона пара здоровенных псов залаяла дружно и зло. Сонный охоронец, недовольно ворча на нежданных гостей, подошёл к воротам. Две молчаливые фигуры на лошадях, подсвеченные луной, казались огромными.

– Кто такие, что надо? – кликнул страж по-хазарски.

– Ты не узнал меня, Айгыр? Это я, Булат, – тоже по-хазарски ответил богатырь.

Вышеславу показалось, что даже собаки на какое-то время перестали лаять, а хазарин и вовсе онемел и замер, будто окаменел.

– Б-б… Бу-лат, – заикаясь, наконец заговорил охранник, – ты пришёл из страны духов? – Он повернулся и на плохо сгибающихся ногах побежал к дому с криком: – Хозяин, здесь Булат! Он пришёл!..

Айгыр не успел добежать до двери – стрела, выпущенная огнищанином, пронзила его с десяти шагов насквозь. Вторая поразила злобно лаявшего пса прямо в оскаленную пасть. Русичи все так же молча, прямо с коней, быстрыми тенями перемахнули через ворота. Второй большой пёс из-под тени ворот бросился на Вышеслава сзади, но могучая рука Булата схватила его в конце прыжка за взъерошенную холку и так швырнула куда-то за ограду, что после удара о землю послышалось жалобное повизгивание. Могучий рус огромными прыжками бросился к дому, где у порога его уже ждали два дюжих хазарина с обнажёнными клинками острых палашей. Огнищанин бросился следом, но помочь не успел, – увесистый боевой топор Овсенислава в могучих руках Булата казался маленьким и невесомым, а потому мелькал в свете полной луны с неимоверной быстротой, и когда Вышеслав подоспел к двери, оба охоронца уже лежали изрубленные, а богатырь кинулся в дом работорговца. По отработанной во многих схватках привычке огнищанин на миг обернулся и увидел, что ко двору бегут несколько хазарских воев, а в соседнем дворе, среди юрт, русы уже скрестили мечи с хазарами. Когда Вышеслав вбежал в большую светлицу, то едва не натолкнулся на широкую жилистую спину сотоварища. Под левой подмышкой Булата беспомощно болтал ногами, что-то вопя на хазарском, тучный лысый жид, а у раскрытого окна, приставив кривой нож к горлу русоволосой девицы, вращал перепуганными большими очами молодой холёный жидовин.

Булат, скрипя зубами, что-то отвечал молодому жидовину. Вышеслав не разумел хазарской речи, но и без того понял, что молодой, наверное сын работорговца, хочет свою жизнь, а может, и жизнь своего отца обменять на жизнь славянки.

– Булатушка, – разбитыми в кровь губами просила девица, – пусть он меня порешит, пусть горло перережет, только убей его! После того, что он со мной сделал, мне всё одно не жить! – Слёзы текли по её лицу.

– Молчи, Светана, жизни всех этих хазар и жидовинов не стоят одного твоего вздоха, молчи, родная! – застонал Булат и с омерзением, будто что-то очень грязное и смрадное, отшвырнул от себя зажатого под мышкой пленника.

Жидовин кулем перелетел через большой, на низких ножках стол, на четвереньках по-собачьи прополз к стене и с необычным для тучного тела проворством кинулся в неширокое отворённое окно. Послышался глухой удар оземь и жалобные завывания. Следом молодой, прикрываясь девицей, отступил к окну и в мгновение ока исчез в нём, а Булат ястребом перелетел через стол и изловчился подхватить падающую без чувств Светану. Вышеслав услышал движение сзади и едва успел отклониться от лёгкого, чуть изогнутого хазарского клинка, тут же наотмашь ответив ударом топора. Схватка в узком проёме двери не позволяла хазарам вместе навалиться на руса. А Булат всё зачарованно глядел на русоволосую девицу в своих могучих руках, как на высшую на всём белом свете драгоценность, видно ещё не веря этому счастью. В этот миг послышался молодецкий посвист и азартные выкрики Блуда, который, будто железная мельница, обрушился на растерявшихся хазар, оказавшихся вдруг между двух огней. Перешагивая через поверженные тела, Блуд ворвался в дом и, застыв на мгновение, ахнул от неподдельного изумления, увидев могучего Булата с девой на руках. Блуд восхищённо оглядел ладную стать девицы.

– Хитёр ты, однако, Булат, нам перепоручил хазар вонючих да псов, а себе – девицу-красавицу прямо в руки. Вот почему он в дом подался к жидовину, – начал, по обыкновению, балагурить Блуд, повернувшись к сотоварищам.

Но Вышеслав цыкнул на него:

– Это суженая его, не болтай лишнего, иначе Булат за неё и тебе голову оторвёт, как цыплёнку.

– Ладно, – нахмурился десятник, – светает уже, пора нам. Сотник велел к заре на месте быть.

Всю ночь в граде продолжалось пиршество смерти, и даже Яма устал пить кровь убитых, а Мор с Марой всё сметали хазар под русские мечи и собирали страшную жатву.

И когда утром взошло солнце, солнце кровавой Святославовой славы, то увидело Белую Вежу дымящуюся, увидело только чёрную груду и камни; ничего не осталось от града: ни мужчины, ни женщины, ни старика, ни даже собаки с кошкой – всё было уничтожено русами.

И стала та земля безлюдной, а прах пожарища – прахом вечного забвения града, что носил гордое имя Саркел.

Святослав. Хазария

Подняться наверх