Читать книгу Святослав. Хазария - Группа авторов - Страница 5

Ещё дымились, источая едкую гарь, руины Саркела, а Святославова дружина, наскоро смыв пот, кровь и копоть, выстроилась в чистой степи встречать восход златорунного Хорса. Едва блеснул первый луч, князь выехал вперёд и, повернувшись ликом к востоку, воскликнул, вздымая меч:

– Слава Хорсу!

– Слава! Слава! Слава! – прогремели полки.

– Слава Перуну, богу Битв и Борьбы, даровавшему нынче нам победу!

– Слава! Слава! Слава! – потрясали мечами воины.

– Слава всем богам русским, киевским!

– Слава! Слава! Слава!

– Сей град, – рёк дальше Святослав, указав мечом на догорающий Саркел, – некогда был славянским градом Белой Вежей, откуда наши праотцы ушли к Непре-реке и основали Киев. А потом был захвачен хазарами и отстроен византийскими зодчими для угрозы Киеву. Отсюда хазарские полчища творили набеги на землю Русскую, сюда приводили они пленённый славянский люд. Горе и смерть сеял сей град русам. И потому мы пришли сюда и совершили святую месть, отдав Саркел ненасытному Яме. В ночном бою полегли друзья наши, братья по ратному делу, пали храбро, как подобает русским витязям, – в сече правой с именем Перуна на устах. Принесли себя в жертву во имя того, чтоб не гулял больше Яшак по землям нашим, не засевал наши нивы драконьими зубами боли и пеплом пожарищ. Окажем теперь погибшим братьям последние почести и предадим их сожжению, дабы тела не остались на глумление ни зверям диким, ни людям разбойным, а души вознеслись на жарких языках священного пламени прямо в небесный Ирий и соединились там воедино с Богами и Пращурами!

Святослав говорил, умело перемежая высокие, звенящие от напряжения фразы с проникновенными, сказанными негромко, но удивительным образом долетавшими до самых крайних рядов его дружины словами. Волховская наука говорить кратко и образно, с внутренней силой, которой обучали его старый Велесдар, Великий Могун и другие кудесники, делала своё дело. Дружина стояла, будто заворожённая, внимая исполненному душевной силы сочному голосу молодого князя.

Вложив меч в ножны, Святослав протянул руку, и ему подали пылающий факел.

В полной тишине князь подъехал к огромному кострищу, сложенному из остатков строений Саркела. Сухая трава и тонкие жерди перемежались со слоями толстых брёвен, образуя подмостки для тел погибших воинов, которые лежали наверху тесными рядами, молодые и прекрасные, ибо их не коснулась костлявая рука Мары, а Перуница, незримо спустившись с небес, напоила водой вечной жизни.

– Слава вам, русские витязи! – провозгласил Святослав, объезжая кострище и поджигая его с нескольких сторон.

– Слава! Слава! Слава! – эхом прогремело окрест.

Погребальный костёр заполыхал быстро и жарко, затрещал, запел на разные голоса. В считаные минуты нестерпимо яркий огненный столб, вперемешку с чёрным дымом, поднялся в степи, вознося в чистую сваргу души погибших воинов.

Какое-то время стояла напряжённая тишина, в которой царствовал только треск кострища и шум неистового Огнебога, превращавшего предложенную ему жертву в горячий пепел.

Замкнулся круг справедливой Мсты – кровь за кровь, смерть за смерть. Жестокие часы, суровая жизнь, и люди, сущие в ней, так же суровы и беспощадны.

За спинами Молодой дружины дымился Саркел, а вместе с ним в жарком огне времён сгорала и прошлая жизнь. Хотя мало кому думалось о том, что нынче кончилось детство и юность, прошла пора возмужания и постижения ратной науки и началась совершенно иная жизнь – жизнь воина, трудная, яркая, для кого-то очень короткая, будто вспышка Перуновой молнии.

Воспитанные на вере Пращуров, они не ведали страха перед смертным часом, зная, что, отдав жизнь за Русь, обретут бессмертие души в Ирии. Им выпало жить в жестокое время, они не щадили врагов и любили друзей, оставаясь чистыми и суровыми, как их древнеславянская вера.

Закатилась навек звезда хазарского Саркела, и в тот же миг поднялось и воссияло солнце Святослава.

В этом киевском князе слились воедино ведическая вера предков, бескорыстная славянская душа, волховское чутьё и суровая варяжская воинственность, безжалостность к себе и врагу.

Когда погребальное кострище сгорело дотла, дружинники собрали священный прах и предали его Донской воде, и та понесла его на своих струях вниз, к самому Синему морю.

После этого Святослав собрал темников на совет. Лик князя был суров, но глаза блистали чудным огнём, будто в них продолжали пылать отблески пожарищ Саркела.

– Ну что, темники, – спросил он, – погоним отступающего врага и на его плечах ворвёмся в Итиль?

Большинство молодых темников одобрительными возгласами поддержали князя. Тогда слово взял Свенельд.

– По словам византийского стратигоса и других пленных, в Итиле собрано большое войско. Хазары думали, что потравят наших лучших темников и тебя, княже, и пока Киев в растерянности пребывать будет, смогут разорить его и земли киевские подчинить. Но боги славянские защитили тебя, княже, и темников, одного только Верягу прибрала Мара. Мы подоспели вовремя, Итильские тьмы с Яшаком соединиться не успели. Но идти в логово зверя, не имея крепкого тыла да малым числом, подобно самоубиению. Надо ворочаться назад.

Горячие темники зашумели, выражая своё несогласие с осторожным воеводой.

– Чего ворочаться, Старая дружина скоро подоспеет, вместе мы Итиль проклятый с землёю сравняем, вперёд идти надо! – восклицали они.

Всегда разговорчивый, а иногда и горячий в суждениях, Горицвет, потерявший две сотни воев из своей тьмы, против обыкновения, сидел сегодня молча. Подняв руку, он попросил слова.

– Братья темники, великий Перун помог сохранить жизни старых темников и живот князя нашего, а сегодня одолеть злое гнездо вражеское, что догорает за моей спиной. Для грядущих великих побед Руси то Богом нашим сотворено. – Темники дружно и одобрительно загудели. – Только кроме помощи богов должен быть чистым и холодным разум наш, иначе их подсказок разуметь мы не сможем. Сам я часто горяч бываю, потом жалею об этом. Нынче мы, может, будущее Руси решаем, потому горячиться права не имеем. – Молодые темники невольно примолкли, дивясь неожиданно спокойному и рассудительному тону сотоварища. Горицвет продолжал: – Я повелел изведывателям своей тьмы на правом берегу Дона выспросить у местных жителей всё о хазарских силах. По сим сведениям выходит, что к Яшаку князья хазарские, владеющие Радимичскими и Вятскими землями, присоединиться должны. Так что, идя прямо на Итиль, мы неминуемо угодим между двух огней. А дружина Старая не раньше чем через седмицу выйдет из Киева, тогда нас выручать уже поздно будет. Добре у нас с Саркелом вышло, потому как не ждал нас Яшак. А теперь, пока Перун нам победу даёт, то же надобно повторить и с князьями хазарскими, что сюда идут. Надобно их не ждать, а самим идти в земли Вятские да Радимичские и по отдельности гнёзда осиные, как Саркел, изничтожать под корень. Так я мыслю, – закончил Горицвет и сел на место.

Наступила тишина, все взоры обратились к Святославу. Князь тоже молчал, думая трудную думу. Наконец он встал и решительно объявил:

– Дружине трубить сбор, идём к полуночи! Негоже, чтоб славянские земли хазарам дань платили, прошло то время. С нами Перун, братья темники, всё!

Молодые начальники садились на коней и разъезжались по своим поредевшим тьмам.

– Горицвет, погоди, – кликнул друга Святослав. Когда темник подошёл, спросил: – Твои изведыватели со славянским людом местным беседовали, наверное, приглядели человека надёжного, мне поговорить с таким нужно.

Горицвет думал недолго и ответил уверенно:

– Есть, княже, такой человек. В бою себя показал, среди первых в сече был, а главное – душа чистая, славянская.

– Давай его поскорее!

Вышеслав с Булатом сидели на земле подле своих коней и вели неторопливую беседу.

– Понимаешь, брат Вышеслав, Светана моя не просто девица красная. Все, кто видел меня после наказаний за два последних побега, говорят: чудо, что выжил. Только я, да теперь и ты, потому как братом тебя считаю, знать будешь, что чудо это она свершила. Я чуял, как Светана меня, почти бездыханного уже, из объятий Мары вытаскивала. Когда над ней молодой жидовин измывался, – богатырь тяжело вздохнул, – я ведь тоже её чувствовал. Мы не просто суженые, мы одно целое…

– Понимаю, брат, – кивнул огнищанин. – Я на Беляну свою уж сколько годков наглядеться не могу, и чуем мы друг дружку на любом расстоянии. А как сейчас твоя Светана, полегчало ей?

– Тяжко переживает всё, молчит, а я стараюсь не донимать словом лишним. – Булат снова вздохнул. – Наши-то пленники, как только узнали, что жидовины улизнули, так коней хазарских похватали – и в погоню.

– Догнали?

– Хозяина удалось настичь, он, видать, как из окна вывалился, руку сломал, отлёживался в укромном месте. А молодой ушёл, наверное, в Итиль подался. Но я его рано или поздно найду, это долг мой перед Светаной…

В это время подскочил запыхавшийся Блуд, осадил коня и крикнул:

– Булат, к князю, живо! Он за крепостью у берега, там, где дорога на пристань!

Вышеслав с Булатом недоверчиво уставились на Блуда, зная его манеру приврать или подшутить, но Блуд был серьёзен.

Когда Булат, подъехав, спешился и хотел по привычке опуститься перед князем на колени, тот удержал его.

– Так это тебя Булатом кличут? Крепко, гляжу, тебя хазары с жидовинами пометили знаками своей «любви», – заметил князь, отмечая многочисленные шрамы на могучем теле руса и одобрительно глядя на его богатырскую стать.

– Я им тоже вчера свою «любовь» выказал от всей души, – ответил Булат.

– Дякую тебе за подмогу в сече нелёгкой. Земля по Дону, что ещё пять лет тому назад Киеву отошла, теперь возвращена, – молвил князь, кивнув в сторону сожжённого Саркела. – Хватит хазарам на ней хозяйничать. Хочу назначить тебя, Булат, начальником сторожевого полка сего рубежа. Полк сам соберёшь из славян, что здесь обитают, из бывших невольников, кто Руси служить пожелает. Поручаю тебе дань собирать с купцов, что товар через границу везут, а их через Дон, сам знаешь, немало переправляется. Дань эту, после вычета полкового довольствия, в Киевскую казну отправлять. В случае опасности какой, вражьих вылазок супротив Руси, немедля знать давай.

Ошеломлённый от неожиданности Булат стоял перед князем и не мог вымолвить ни слова в ответ. Он был привычен к ударам судьбы, ожидал от беседы с князем чего угодно, но такого…

– Не, княже, – наконец выдавил с трудом богатырь, – не смогу я, какой из меня начальник, да я же…

– Сможешь, брат, такой тебе мой наказ. Не зря же тебя Булатом назвали! Держи, вот тебе мой знак княжеский. – Святослав достал из небольшого кошеля на поясе круглую костяную пластину с вырезанным на ней двузубцем в солнечном коловрате и протянул её бывшему невольнику. Затем князь махнул рукой, и громко затрубили рога, приказывая дружине становиться в походный порядок.

Уже сидя на коне, Святослав крикнул ещё не опомнившемуся Булату, который держал в одной руке повод коня, а в другой сжимал княжеский знак:

– Скоро из Итиля войско хазарское пойдёт, ты уж его не трогай и дани не бери, с теми хазарами мы сами рассчитаемся!

Дружинники раскатисто рассмеялись.

– Прощай, Булат! – крикнул, перекрывая конский топот, Вышеслав, проезжая мимо всё ещё стоящего на месте богатыря.

– Прощай, брат… – услышал он едва уловимое и снова не понял, чей это был голос.

Молодая дружина Святослава походным порядком шла к полуночи. А в сторону Киева, поднимая колёсами степную пыль, потянулся обоз из хазарских арб, на которых везли раненых, собранное и нуждавшееся в починке оружие, а также весть о первой победе Святослава – уничтожении ненавистного Саркела и гибели дерзкого Яшака, который больше никогда не придёт к стенам киевским. Везли и скорбный список погибших – горькие слёзы матерям, вдовам и близким. А к темнику Притыке был послан гонец с повелением князя Старой дружине пока Киев не покидать, поскольку он, Святослав, уходит к полуночи бить местных тарханов, дабы не могли они соединиться с Итильскими ратями.

По ковыльной степи гон шагом, гон вскачь текла Святославова дружина в земли Северские. Степной Стрибог, неся терпкие запахи полыни и молочая, овевал их враз посуровевшие за прошедшую ночь лица. По-иному глядели теперь молодые русичи на старые курганы и древние могилы безвестных народов, в которых вечным сном спали чьи-то цари и князья. Проходили тут когда-то несметные полчища обров, костобоких, языгов, было здесь великое царство готов и гуннов. Теперь по этим степям Святослав шёл на хазар. Лишь сильный народ и сильная держава сохранит себя и приумножится. Саркел – только первый шаг на этом великом пути, думал Святослав. Он будто сквозь времена зрел степь, ставшую местом и древних побоищ, и нынешних сражений, и мысли его текли так же вольно и широко, как ветер в ковылях стлался по бескрайним просторам. Ноги, руки и всё тело работали привычно и согласно с бегом коня, мерное движение помогало раздумьям, будто открывало невидимый третий зрак, и нынешнее виделось в единой связи с прошлым и грядущим. Святославу вдруг ясно вспомнилось видение в волшебной кринице: воин, летящий впереди на белом как снег коне. «Тот воин ты еси, князь Святослав!» Силён был в прозрении грядущего старый волхв Велесдар.

– Княже, впереди степная криница! – подскочив, доложил дозорный.

Святослав кивнул, выходя из раздумья, в который раз подивившись про себя тому, как мысленный образ вдруг из Нави перетекает в Явь. Только что он подумал о кринице, и вот она явилась почти в тот же миг. Подобное случалось часто, но как-то больше само собой, Святослав ещё не в полной мере владел «явлением образов», как это умеют делать волхвы. Они говорят, что Явь, Правь и Навь связаны между собой золотой пряжей, по которой одно перетекает в другое, и тот, кто владеет этой связью, владеет Истиной.

Утомлённая конница перешла на шаг. Святослав подал знак, и тотчас турьи рога весело пропели «отдых». Всадники начали спешиваться, разминать затекшие ноги и спины.

Святослав, оказавшись на земле, потрепал своего коня по крутой шее, погладил умную морду.

– Дякую, Белоцвет, за бой ночной нелёгкий и скачку полуденную, хорошо, брат, очень хорошо!

Молодой стременной подскочил, желая помочь расседлать жеребца.

– Я сам! – остановил его Святослав. – Лучше воды свежей принеси.

Стременной скинул рубаху, развязал мех и с удовольствием окатил себя нагревшейся на солнце водой. Затем, подхватив второй пустой мех, побежал к кринице.

Дружина организованно располагалась на отдых – по десятку вокруг каждого костерка. Кто-то уже высекал булатом огонь, кто-то с наслаждением разминал сухожилия и мышцы с помощью известных каждому всаднику упражнений. С каждым таким упражнением напряжение уходило из суставов и позвонков, по телу разливалась приятная истома, сменяющаяся бодрой лёгкостью.

От небольших костерков из сухой травы потянуло дымком.

Святослав, омывшись принесённой стременным холодной водой, взял полоску конского мяса из тех, что положил под седло утром у Саркела, разрезал её засапожным ножом и стал насаживать на сухой одревесневший стебель перекати-поля. Жёсткое утром мясо теперь стало мягким, просолилось лошадиным потом и легко насаживалось на такой походный вертел. Стременной, напоив коня и задав ему овса из перемётной сумы, достал своё кресало и высек огонь. Весёлые языки Семаргла заплясали по степной траве, трепеща от каждого дуновения Стрибога. Святослав стал обжаривать мясо над костром. В это время подоспел второй гридень, прислуживавший Святославу. Вытирая травой засапожный нож, он выложил найденные в степи головки дикого лука, чеснока и корни сладкого катрана. Вместе со стременным они омыли найденные травы водой и уже чистыми сложили на попону перед Святославом, добавив сухарей из поторочной сумы.

– Ловкие у тебя, княже, гридни! Гляди, уже трав намыли, костёр развели. А мой как ушёл копать, так доселе и не вернулся! – с обычной весёлостью воскликнул Горицвет, появляясь, по своему обыкновению, неожиданно, будто порыв степного ветра.

Святослав невольно улыбнулся, впервые за последние сутки, – присутствие неунывающего друга всегда разгоняло мрачные мысли.

– Садись, брат Горицвет. Пока твой увалень обернётся, мы уже отполдничаем, – предложил Святослав.

Горицвет и не думал отказываться.

«Воин, что молодой волк, должен быть поджар, подвижен и всегда голоден», – говорили им опытные наставники. Эти слова пришли на ум Святославу, когда он увидел, с каким удовольствием все – от простых воинов до темников – поглощали свою нехитрую еду, обжигаясь горячим полупрожаренным мясом, со смачным хрустом жуя головки степного лука, чеснока, сухари и коренья, запивая всё это чистой криничной водой, вкуснее которой, кажется, не бывает на свете.

Тут подошёл и гридень Горицвета – полная противоположность своему начальнику: ширококостный, молчаливый и, словно девушка, легко впадающий в смущение.

– Давай, что принёс, да и сам поешь! – махнул ему Горицвет, принимая коренья и протягивая дымящуюся конину, насаженную на острие ножа. – Князя вон благодари да гридней его ловких, что нас с тобой жалуют да подкармливают, не то давно бы от голода извелись… – шутливо-строго журил он увальня.

Гридни Святослава прыснули со смеху. Горицветов прислужник сконфуженно засопел, не поднимая очей, сел неподалёку и стал быстро поглощать мясо. Вдруг Горицвет замер, перестал жевать и, прикрыв глаза, потянул носом:

– Эх, благодать какая, жареной дичиной потянуло!

– Это гридень воево… – стременной Святослава запнулся и тут же поправился, – гридень советника Свенельда двух перепелов подстрелил, я видел, когда за водой ходил…

– Видал? – обернулся Горицвет к своему слуге. – Двух перепелов! А ты и корня вырыть не успеваешь, вот как! – с деланой укоризной сказал молодой темник.

– Так я же… это… – краснея, как девица, оправдывался богатырь. – Сам ведь сказал, лишнего не надо, а то я раздобыл бы дрофу или стрепета…

– Ладно, в другой раз добудешь, тогда мы уж князя на трапезу пригласим, гляди, не оплошай у меня! – продолжал балагурить Горицвет.

Святослав понимал, что глубоко в душе друга лежал тяжёлый камень из-за дружинников, павших в ночном бою. Но другим было не легче, и Горицвет шуткой и весельем старался отвлечь друзей и развеять тоску.

Насытившись, Святослав собрал крошки и бросил их в тлеющий костерок – малая жертва Огнебогу.

– Сменить дозоры и всем отдыхать, пока Полуденник не смягчит жары! – велел он. И сам тут же улёгся на землю, свободно раскинув руки и ноги.

Сквозь прикрытые веки радужными бликами пробивалось солнце. Тело привычно расслабилось, потеряло ощущение веса, и вскоре возникло чувство полёта, будто он не лежал на земле, а парил в выси, подобно птице. Святослав перестал слышать, что творится вокруг; голоса, звуки, ржание коней – всё куда-то ушло, как вода в степную пыль. С высоты птичьего полёта он увидел весь лагерь – себя, лежащего с раскинутыми руками, дружинников, что ходили, сидели, лежали, лошадей, щипавших траву. Поднявшись ещё выше, увидел дозорных, стоящих на холмах. А потом, воспарив в самую небесную синь, обозрел всю степь в округе и не обнаружил ни войска чужого, ни лазутчиков, ни поселений. Насладившись ещё немного вольным парением, он устремился назад, к себе, лежащему неподвижно и почти бездыханно, и вошёл в своё тело. И лишь после этого уснул настоящим крепким, безо всяких волховских видений, сном.

Через два часа пение рогов разбудило лагерь.

Начальники выстроили сотни и тьмы. Снова древние курганы и могильники плыли навстречу, а поравнявшись, уходили назад, как возникает, некоторое время существует, а затем исчезает всё сущее в явском мире.

Никого, кроме уносящихся прочь степных обитателей, войско не встретило до самого вечера. А когда уже проскакал Вечерний Вестник и усталое Солнце двинулось к Сварожьему Поясу, чтобы покинуть там свой золотой воз и уснуть, дружина достигла поля, сплошь усеянного человеческими и конскими костями. Пожелтевшие от времени, ветра, дождей и солнца, они стали хрупкими. Некогда прочная броня доспехов проржавела, и сквозь латы и челюсти прорастала степная трава.

Святослав придержал коня, чтобы тот не наступил на человеческий череп. За ним остановилось и всё войско, озирая бранное поле. Сломанные копья, мечи и стрелы порой торчали, воткнувшись в дёрн, иные застряли в ржавой броне, навеки пригвоздив к земле воинский скелет, а то просто валялись там и тут. У останков, лежавших перед Святославом, стрела торчала меж шейными позвонками, а костлявая рука ещё сжимала ржавый меч, почти неразличимый в жухлой траве.

– Верно, злая сеча шла на поле сём, – промолвил Святослав.

– Гляди, а шелом-то русский! – воскликнул кто-то из воинов, указывая на островерхий шишак в траве.

Другой, спешившись, тоже внимательно оглядывал останки.

– И кольчуга, похоже, нашего плетения! – указал он на куст степной колючки, что проросла сквозь костяк и слегка приподняла его, как бы на обозрение. – А меч как будто варяжский, – продолжал воин, разглядывая широкий обломок. – А вот эти наконечники от стрел – хазарские, и меч однолезвийный согнутый. Похоже, тут хазар кто-то крепко бил! – заключил воин.

– Отец мне сказывал, как при княжении светлого князя Игоря, – молодой Горицвет взглянул на Святослава, – хазары коварно истребили наше пятитысячное войско, что из земли Ширванской ворочалось с добычей великой. Может, это они?

– Те русы полегли у моря Хвалынского. Мыслю я, сие поле сечи есть Руриково, я о нём от деда слыхал, – отозвался подъехавший Свенельд. – Деда моего тоже Свеном звали, и он, княже, с твоим дедом Руриком бился с хазарами за нашу Киевщину. Через неё ведь идут торговые пути из Тьмуторокани, Синдики и Хвалыни к фрягам, готам и иным народам, что далеко за Лабой живут. Хазары издавна хотели те пути перенять и уже осели в Киеве, но Рурик с Ольгом, слава Перуну, избавили Русь от этого зла. Объединённые силы варягов-руси со словенцами и прочими народами выступили тогда против хазар и дали решающий бой, освободив земли до Дона-реки…

Святослав слушал молча, потом, повернув коня, князь стал лицом к войску и громко изрёк:

– Поелику здесь кровь русская лилась, воздадим же, друзья, почести нашим отцам и дедам-прадедам, что на поле сечи умерли, но землю Русскую не отдали врагу, а нам, детям и внукам своим, оставили. И нам, на них глядя, так же поступать следует!

С этими словами он вынул меч и прислонил к правому плечу. Уже порозовевшие солнечные лучи бликами отразились на княжеском клинке, а затем, множась, побежали по рядам воинов, по мере того как сотня за сотней, тысяча за тысячей обнажали свои булаты.

Вслед за князем полки стали обтекать священное поле, отдавая умершим последние почести. Багровеющее солнце блистало на обнажённых клинках, будто кровь павших стекала по ним с небес на землю.

Когда все полки прошли мимо скорбного поля, Святослав велел выстроиться широкой подковой, чтобы слова, сказанные им, услышали даже в последних рядах. Быстро заняв привычные места, дружина замерла.

– Друзья мои! – зычно провозгласил Святослав. – За моей спиной – поле русской славы. Я слышу, как Матерь-Сва бьёт крылами и поёт нам о подвиге отцов наших, дедов и прадедов. И ещё я слышу, как она воспевает имена наших собратьев, что отдали свои жизни прошлой ночью у стен Саркела, ибо слава наша – едина! Умирая с честью на поле брани, мы обретаем бессмертие в войске Перуновом, соединяемся с Богами и Пращурами, а слава наша перетекает к Матери-Славе и становится вечной! Потому здесь, у Священного поля, желаю я нынче отметить храбрость тех, кто отличился во вчерашней битве с хазарами, и перед ликом всех назвать их боярами. Темники! – обратился он. – Реките по порядку, кто из ваших дружинников был самым храбрым и умелым в сече.

Тронув коня, вперёд выехал Издеба-сын, молодой темник.

– В моей тьме много воинов проявили умение и отвагу. Но больше всех отличились простые воины – Блуд из Киева и Путята, сын сотника.

– Желаю видеть Блуда, воина из Киева! – громко рёк Святослав.

Его слова волной побежали по рядам, передавая из уст в уста, до самых крайних рядов, названное имя.

Стройный юноша с тонкими чертами лица и дерзкими выразительными очами, пришпорив коня, подъехал и стал рядом с князем.

Святослав окинул его быстрым внимательным взором, затем, вынув меч, повернулся к дружине.

– Слава храброму воину Блуду! – крикнул он, вздымая меч к густеющей сварге.

– Слава! Слава! Слава! – покатилось по рядам, и догорающая заря отразилась в зерцале поднятых клинков.

– За храбрость проявленную, – обратился Святослав к юноше, – данной мне княжеской властью отныне нарекаю тебя боярином, дозволяю иметь воина в услужение и ставлю темником! Для начала пойдёшь к Издебе, а как научишься, получишь тьму!

Вздох восхищённого изумления пронёсся по рядам: из простых воев – сразу в темники, такого ещё никто не слыхивал. Ай да князь!

Отпустив Блуда, Святослав вызвал Путяту и также нарёк его боярином и дал тьму. За ним отличившихся десятских и сотников нарёк тысяцкими и полутемниками и также поставил к старшим в учение.

– Будем тут, у Рурикова поля, три дня стоять, – сказал в заключение Святослав. – Воинам и лошадям отдыхать, новым темникам, полутемникам и тысяцким – учиться, чтоб через три дня всё разумели: какие отдавать команды, как держать порядок в строю, на скаку, в шаге и на отдыхе, а особенно – в сражении. А через три дня новые начальники покажут нам своё умение. Дозоры ночью менять чаще и проверять неустанно, ибо они – наши глаза и уши. Всё, разойтись! – закончил Святослав.

К этому времени уже совсем стемнело. Усталые люди, наскоро перекусив, завернулись в попоны и уснули тут же, рядом с лошадьми, которые впервые за последние дни могли спокойно попастись, а их хозяева – отоспаться после напряжённых суток штурма крепости, ночного боя, погребения убитых и борзой скачки в степи до самого вечера.

Три дня стояло войско Святослава у Рурикова поля, набираясь сил. Новые начальники водили свои тьмы и тысячи пред очами старших товарищей, отдавая команды сухими срывающимися голосами.

Наконец, кто лучше, кто хуже, оплошав от волнения, сдали трудное испытание, и на вечерней поверке третьего дня Святослав назвал их темниками, полутемниками и тысяцкими.

А наутро следующего дня, едва червонная Заря встала среди древних могильников, заиграли «зорю» и русские турьи рога.

Отдохнувшие и сытые кони, напасшиеся пырея, щерицы, деревея и жёлтого буркуна, били копытом, вставали на дыбы и ржали, предчувствуя поход. Воины взлетали в сёдла и выстраивались за начальниками. Густо чернели в предутреннем небе русские тьмы и тысячи, над каждой из которых трепетали стяги. И среди прочих впереди стояли новые темники, простые вчерашние воины, – Блуд из Киева и Путята, сын сотника.

Ещё первые беженцы не добрались до хазарской столицы, как слухи о том, что князь урусов идёт на Саркел, поползли по всем окрестьям. Обрастая с каждым прибывшим купцом или посыльным новыми подробностями, а ещё более того небылицами, слухи захлестнули одновременно и правобережную, наиболее богатую часть Итиля, и левобережную, населённую менее зажиточными горожанами. Для слухов нет границ и стен, никакая самая бдительная стража не может остановить их проникновение. Поэтому на остров посредине волжского русла, где обитали Божественный Каган и Великий Бек, они тоже доходили, но чем невероятнее были слухи, тем меньше им верили во дворцах.

Но вот в Итиль с тремя охоронцами прискакал старший из двух греческих стратигосов, находившихся при молодом князе Исааке. Наскоро умывшись и сменив одежду в своём доме на правой стороне града, он явился во дворец Бека и развеял все невероятные слухи. Стратигос рассказал, что князь урусов действительно пришёл к Саркелу, но с небольшим числом конницы и потому взять город, а тем более крепость он, конечно, не сможет. А если и попытается, то напрасно потеряет много людей, и тем легче будет его разбить Итильскому войску, которое немедля должно выступить в поход. Потом к тому же Саркелу подойдут храбрые тарханы с полуночи, и тогда непобедимое хазарское воинство двинется на Киев и сразится с основной киевской дружиной, как и намечалось. Это сообщение несколько успокоило Бека, Кагана и весь город.

Хазарское войско уже готовилось к выступлению из града, когда дюжие охоронцы представили лику самого Бека неожиданного гонца. Едва держась на ногах, почерневший от копоти, пыли, русских плетей и щедрых затрещин Святославовых дружинников, оборванный, жалкий и страшный, он распластался ниц перед владыкой, не смея произнести ни звука.

– Говори! – глухим голосом велел Бек.

Согбенная спина посланника вздрогнула, будто по ней снова хлестнула русская плеть. И без того сухой язык вовсе одеревенел.

– Я… Я…

– Ну! – грозно повторил владыка. – Говори же!

От побоев, усталости и страха всё вдруг разом поплыло в мозгу посланника, и он, не ощущая больше измученного тела, приподнял голову и заговорил вдруг быстро, словно в бреду:

– Я остался один… из всех, кто были в Шаркеле… Князь урусов велел оставить в живых только меня… Он сущий дэв, проник сквозь стены… Шаркела больше нет… шад Яссаах казнён… Никого нет… только я… я один… О!..

Посланник ещё что-то бормотал, но правитель сделал нетерпеливый жест, и стража вмиг выволокла обмякшее тело из дворцового зала. Все знали, что за ужасную весть посланник расстанется со своей головой, но о несчастном почти сразу забыли. Весть о внезапном падении Шаркела застала всех врасплох. Приближённые никогда прежде не видели Бека в такой ярости. Теперь эту неприятную новость следовало сообщить самому божественному Кагану. Поскольку оба дворца владык располагались в непосредственной близости друг от друга, Бек отправился к Кагану на обычных носилках с пологом, которые несли крепкие рабы. Охрана осталась, как всегда, у входа, напротив охранников Кагана. По лицу Бека Каган сразу догадался – произошло что-то необычайное.

– Да продлит Великий Яхве твои благословенные дни, о, Божественный! – обратился с положенным приветствием Бек, опускаясь на колени и касаясь лбом мозаичного пола.

– Да будет благословен Великий Яхве, – ответствовал Каган. – С чем пожаловал, мелех?

Иосиф скосил глаза на двух слуг, что распростёрлись ниц. Каган понял взгляд своего заместителя и отослал прислугу.

– Случилось невозможное, – заговорил Бек, – урусы взяли Шаркел. Они его сожгли совсем, в живых никого, кроме одного посланного в Итиль с этой проклятой вестью, не оставили.

– А Яссаах? – вырвалось у Кагана.

– Он мёртв. – Бек помолчал, задумавшись, потом продолжил: – Нужно решить, кто теперь поведёт войско, которое должен был вести на Киев Яссаах.

– Уйзен, – с усилием выдавил старый Каган.

– Хоп, пусть будет так, – после недолгого раздумья согласился Бек.

Горе объяло старого владыку, едва удалился Бек. Любимый сын Яссаах, младший из правивших разными землями Хазарии сыновей, мёртв? Как могли урусы столь скоро взять укреплённый град? Крепость, построенную византийским спафарокандидатом Петроной специально для защиты и долгой осады? Или посланника действительно покинул разум и он нёс сущий бред? Но об этом его уже не спросишь… «О, Великий Яхве, неужто ты отвернулся от меня?»

Быстрые уверенные шаги послышались в зале. Каган поднял голову. Перед ним в походном снаряжении стоял его второй сын Уйзен.

– Отец, мы выступаем немедля! Я встречу Сффентослафа и перегрызу ему глотку, обещаю тебе!

Повинуясь знаку, Уйзен подошёл ближе и склонился в почтительном поклоне.

Короткая речь сына растрогала отцовское сердце, Кагану трудно было говорить. Положив руку на крепкое плечо Уйзена, он, сдерживая себя, лишь похлопал его и сказал:

– Да поможет тебе Великий Яхве!

Уйзен во главе Итильской конницы бросился к полуночному закату.

По мере приближения к Бузану хазары с часу на час ждали встречи с войском кагана урусов.

Но время шло, а неприятель не появлялся.

Разговоры среди итильцев сами собой прекратились, когда всадники достигли окрестностей Шаркела. Их очам предстали разрушенные и сожженные селения, в которых не осталось ни единой живой души.

Почти в полной тишине, без обычных криков и смеха, шли хазарские тьмы, озирая остовы домов, с которых лишь изредка срывались чёрные птицы, будто улетали прочь души несчастных умерших.

Когда же выехали к тому месту, где совсем недавно бурлила жизнь шумного Шаркела, поражённые хазары и вовсе остановились. Чёрные руины, пепел, обгоревшие головешки строений и тяжкий смрад разлагающихся на солнце трупов людей и животных, с которых нехотя взлетали тучи жирных чёрных ворон. Сама крепость пострадала мало, она была лишь кое-где разрушена и обожжена, но и в ней царил только дух мертвечины. Впервые ошеломлённые хазары увидели на своей земле то, что привыкли оставлять на чужой, и некое подобие страха шевельнулось в жёстких душах безжалостных степных воинов.

– Что ж это за дерзостный князь такой у урусов? – не удержавшись, воскликнул кто-то из темников. – Или очень смел, или вовсе глуп!

– Глупостью такую крепость, как Шаркел, в одну ночь не возьмёшь, – угрюмо возразил пожилой. – Будто не люди они, а дэвы…

Уйзен не проронил ни слова, только скулы резче выступили на его волевом лице да глаза блестели сквозь узкие прорези, подобно остриям стрел, готовых настигнуть и поразить врага.

Старший дозора подъехал к нему.

– Уйзен-шад, урусы вернулись на правую сторону реки и ушли туда! – Он указал на полночь. – Дня три-четыре тому назад.

– В погоню! – крикнул Уйзен, пришпоривая коня. И вполголоса добавил: – Посмотрим, какие они дэвы… Хоп!

– Хоп! Хоп! – разнеслось по рядам.

И вот уже распластались над ковылями в неудержимом беге выносливые хазарские скакуны, неся своих отважных седоков по следам русского воинства, мимо древних курганов и могильных холмов. Летят хазары, припав к шее коней, свистит в ушах сухой пронзительный ветер, и кажется, что нет во всей степи никого быстрее и сильнее их.

– Догнать! Догнать! Догнать! – дробно выстукивают копыта.

– Убить! Убить! Убить! – слышится в конском топоте хазарскому князю.

Он непременно настигнет этого дерзкого уруса и посчитается с ним! О том стучат копыта его боевого коня, о том поёт в ушах горячий степной ветер. «Яссаах был молод и самонадеян, я опытен, и у меня больше воинов».

Хороши хазарские кони, быстроноги и неутомимы в скачке. К вечеру войско Уйзена достигло Рурикова поля.

– Тут урусы долго стояли, дня три! – доложили опытные следопыты.

Это опять обескуражило хазарских военачальников. Когда совершают столь внезапный набег, то потом как можно скорее уходят в свои земли. А урусы сидят на одном месте три дня, будто не опасаются преследования. «Прав старый темник: они либо отчаянно храбры, либо непроходимо глупы», – подумал Уйзен, вновь пускаясь в погоню за странным врагом.

Когда из русского замыкающего полка увидели вздымающуюся сзади тучу пыли, к князю полетел гонец. Святослав тотчас развернул войско и выстроил его в боевой порядок.

– Издеба – начальник Шуйского Крыла, Горицвет – Десного, Сердце возглавит Притыка. Я всей сечей руководить буду, чтоб приказы мои вмиг исполняли, ибо промедление в бою дорогого стоит!

Хазары тоже перестроились по ходу движения: раскинули Крылья по обеим сторонам от Сердца и, не останавливаясь, грозной силой двигались на киевлян.

– Их числом побольше будет, – прикинул Святослав, – значит, смекалкой и быстротой брать нужно!

По его знаку сигнальщик затрубил в рог.

Тотчас Правое Горицветово Крыло стало смещаться в сторону противника, а затем, саженей за двести от Шуйского Крыла хазар и вовсе завращалось, будто его подхватил невидимый вихрь, и начало передвигаться вправо, будто пыталось уйти из сечи.

Озадаченные столь неожиданным поведением русов, хазары чуть замешкались, их левое крыло стало вытягиваться наперерез Горицвету. Русская тьма, продолжавшая вихрем вращаться по степи, вдруг развернулась и со всей яростью и лихостью ударила в истончившуюся часть хазарского крыла.

В смертельной битве схлестнулись опытные и сильные воины. Зазвенел булат, затрещали щиты, послышались стоны раненых, и на горячую пыльную землю стали падать первые окровавленные тела.

Горицвет быстро отсёк хазарское Крыло от Ядра и погнал к русам. Здесь оно было охвачено в Перуново коло и почти всё уничтожено.

Уйзен, решив не отвлекать главные силы на спасение Левого Крыла, между тем выстроил Сердце стрелой и всей мощью ударил в центр Святославовой дружины, намереваясь расчленить её надвое. Не уступая друг другу, в жестоком единоборстве гибли русы и хазары, но крепко стоял центр русского Сердца.

В это время Левое Крыло Издебы быстро сместилось и, обойдя врага, внезапно обрушилось на его Правое Крыло, отсекло от него три тысячи и замкнуло в коло. Началась жестокая сеча, много русичей сложили голову, но из окружённых хазар никто не ушёл.

Видя, что его Крылья большей частью уничтожены, а русы наседают с обеих сторон, Уйзен стал пятиться к полудню, чтобы не оказаться в окружении.

Святослав устремился за ним, велев Горицвету с Издебой обтекать хазар с двух сторон и сближать Крылья. Хорошо отдохнули за три дня русские кони, опережают притомившихся за время погони хазарских скакунов, чуть-чуть, да быстрее успевают совершить манёвр. Вот уже наполовину охватили степных воинов, те что было силы рванули, стремясь уйти, да поздно! Святослав уже свёл Крылья и сам во главе запасного полка ринулся на врага с грозной Перуновой печатью на челе. Заметались кочевники в смертельном коло, стали бросаться туда-сюда, а русы отсекали части от хазарского войска и истребляли их, поднимали на копья и разили мечами. Страшный гул жестокого сражения стоял над степью, земля дрожала от топота десятков тысяч конских копыт, от грома мечей и воинских криков.

Отчаянному койсожскому князю, что командовал Правым хазарским Крылом, удалось собрать остатки войска и выстроить его Лодией. Рубясь не на жизнь, а на смерть, они храбро бросались на русские мечи и копья. Отчаянные койсоги, устилая землю трупами, с нечеловеческими усилиями разорвали-таки Перуново коло и потекли к Дону.

Новоиспечённый темник Блуд дрался в этой сече отчаянно, как никогда прежде, не чувствуя ни усталости, ни жары, ни катящегося градом пота. До сих пор в ушах звучал тот сладкий миг, когда вся княжеская дружина провозглашала ему, простому воину Блуду, троекратную «славу». Он всегда был честолюбив, всегда стремился быть первым. Когда после долгих ратных занятий все падали без сил, он преодолевал усталость и старался выполнить то, что не получилось, ещё раз. Прилюдная похвала начальников за радение всегда была лучшей наградой и отзывалась внутри сладкой истомой. Он хотел стать сотником и даже тысяцким, но вот так сразу, в один миг – темником?! От одного сочетания «темник Блуд» в душе радостно пело, а за спиной будто выросли крылья. И потому нынче он рубился, наверное, за десятерых.

Впереди, в гуще прорывающейся койсожской Лодии, нет-нет да мелькал сам вражеский князь на великолепном коне в сверкающей золотом и серебром сбруе. Блуд выстроил Челюсть своей тьмы стрелою и, находясь на самом её острие, укладывая врагов направо и налево, подобно страшной мельнице смерти, ринулся прямо к месту, где за плотными рядами койсогов мелькал их богато снаряжённый князь. Ещё малость усилий – и великолепный конь будет его, Блуда, и слава того, кто живым полонит койсожского князя, троекратным рыком дружины, будто хмель, потечёт по жилам.

Осталось прорубиться лишь сквозь живое заграждение личной охраны койсожского начальника – и в этот самый миг хазарская Лодия прорвалась-таки сквозь русское коло и, как вода из мехов, потекла в степь, устремляясь к Дону.

– Врёшь, не уйдёшь! Возьму живым! – шептал про себя Блуд, устремляясь в погоню.

Вместе с ним в сумасшедшую скачку последовал личный полк его тьмы. Каждый скок коня в такой гонке может стать последним, попади его нога в ховрашью нору или оступись в промоине. Но никто об этом не думает, пришпоривая боевых скакунов. Азарт схватки и дух погони пьянит молодые головы почище греческого вина, и летят они, играя со смертью, этой черноглазой красавицей Марой, хмельные и радостные, будто в Ярилин день.

Медленно, но неуклонно настигают русские кони койсогов, обтекают с обеих сторон, хотят замкнуть их в малое коло.

– Возьму! Возьму живым! – твердит про себя молодой темник. – Дорогая броня и чудный конь будут моими по праву!

– Живым! Живым! – вторят копыта его коня.

И вдруг происходит неожиданное: личная сотня койсожского князя делает рывок и, легко оторвавшись от остальных, уходит вперёд.

Блуд стегает коня, пытаясь ускорить бег, да где там! Койсожские кони, будто птицы, улетают в сторону синего Дона, растворяясь в степной дали.

Только тут Блуд начал осознавать, что добыча, которую он уже считал своей, разом упорхнула из рук. Предвкушение столь близкой победы сменилось острой горечью разочарования и досады. Замкнув коло вокруг оставшихся койсогов, Блуд с остервенением принялся крушить их всех до последнего.

Тем временем сын Кагана Уйзен, по примеру койсожского князя, также выстроил остатки своего Сердца в русскую Лодию и стал пробиваться к полуночи. Но то ли хазары уступали койсогам в лихости, то ли русы крепче держали коло, не удалось Уйзену сделать то, что удалось койсогам. Раз за разом бросались хазары на русские мечи, пытаясь разорвать цепь то в одном, то в другом месте, но не могли вырваться из Перунова кола.

Уйзен видел, как гибнут его верные храсмы, отчаянно штурмуя русские ряды, и с каждой попыткой его покидала надежда вырваться и уйти живым. А когда узрел, как пробивается к нему витязь на белом коне, с очами, горящими яростью, как укладывает тот урус одного за другим его лучших воинов, понял, что это и есть князь Сффентослаф. И ещё понял Уйзен-бей, что близится его неминуемый конец. Хотя хазарские воины стеной окружили своего начальника, и гибли от русских мечей, и стояли бесстрашно и твёрдо, но их становилось всё меньше и меньше.

И тогда Уйзен, отыскав взором сигнальщиков, дал им знак, указав своим слегка искривлённым лёгким мечом вниз, на землю.

Протяжно и заунывно запели хазарские рога, прося победителей о милости.

Натиск урусов разом ослабел, они обращали вопросительные взоры к князю.

Святослав также знаком велел остановить сражение. Запели турьи рога, сеча пошла на убыль и скоро вовсе стихла.

Хазары расступились, и из середины, в сопровождении нескольких охоронцев, выехал Уйзен.

Через узкий проход, образованный расступившимися воинами, сын Кагана подъехал к Святославу.

Они смерили друг друга взглядами.

«Совсем молод, но твёрд, как камень, – отметил хазарин, – и войском управляет получше греческих стратигосов…»

Святослав безошибочным внутренним чутьём определил в противнике сильного и опытного воина, который весь клокочет от позора и унижения. Но внешне хазарин был спокойно угрюм, только подрагивание скул выдавало его нервное напряжение.

– Чего хочет князь урусов? – перевёл слова Уйзена толмач, говоривший на славянском совершенно чисто.

– Хочу, чтобы вся Хазария отныне мне подчинилась, а её земли до Волги отошли Киеву!

Хазарин вспыхнул, глаза его ещё более сузились, и в них блеснула ярость. Стараясь овладеть собой, он ответил хриплым от волнения голосом:

– Я, Уйзен-шад, сын Великого Кагана, брат Яссааха, и земли мои простираются до Бузан-реки. А от Бузана до Итиля земля не моя, отцовская, и отдать тебе её никак не могу…

– Земли у Дона я сам взял, – отвечал Святослав, – вернул то, что мне принадлежало. А Яшака покарал за то, что он слово своё нарушил.

На какое-то время залегла тишина.

– Значит, земли за Доном не твои, – задумчиво продолжил Святослав. – А как насчёт вятичей с радимичами?

– Эти земли мои, – мрачно ответил пленник, – коль победил меня, уступаю их тебе.

– Что ж, – отвечал Святослав, – ты храбрый воин и достойный противник. За это отпускаю я тебя, князь, и людей твоих и дарую вам волю. Только помни: ежели опять против нас пойдёшь, пощады не жди!

Святослав дал знак, и русы освободили хазарам путь.

Настороженно, не веря своим ушам и ожидая подвоха, Уйзен тронул коня и медленно поехал вперёд, за ним – остальные хазары. В полном молчании ехали они по живому коридору, каждый миг ожидая нападения либо тучи русских стрел в спину.

Наконец, всё ещё не веря, что остались живы и отпущены восвояси, хазары выехали в чисто поле. Затем пришпорили коней и, уже больше не оглядываясь на молчаливо застывшую русскую дружину, стали быстро удаляться.

Бывший воевода, подъехав, стал чуть позади князя и сказал, не особо скрывая досады:

– Зря, княже, отпустил противника, хоть и осталась их десятая часть, а всё ж зря! Хазары чести воинской не разумеют, обещание дадут, а сами, улучив момент, тут же в спину ударят!

– Может, оттого и не разумеют, что мы им не верим? Теперь поглядим!

– Гляди, княже, гляди… Эх, в Киев ворочаться надо, много людей потеряли, следует отдых войску дать… Тьмы пополнить…

– Нет, вуйко, – прервал его Святослав, – назад ворочаться не будем. Перун благоволит к нам и даёт скорую победу над врагом. Пойдём в земли радимичей и вятичей, там наберём и новые тьмы из подневольного хазарам люда, и корма для лошадей и дружины.

Старый воевода только крепче сжал зубы и, огрев коня плетью, умчался прочь, чтобы не сорваться и не наговорить князю лишнего.

Над полем печально запели рога – будто сама Жаля трубным гласом рыдала по храбрым воинам киевской Молодой дружины, что погибли в жестокой сече. Живые стали хоронить мёртвых и справлять по ним Тризну, вспоминая каждого воина по имени, прославляя его подвиги, силу и удаль, чтобы память о нём удержалась и перешла к потомкам, а боги славянские знали и видели, какой храбрый воин отныне будет пребывать в их небесной дружине.

И снова заклубилась пыль под копытами русской конницы. Позади – поверженный Саркел и разбитое войско Уйзена, и свежие, ещё без единой травинки, курганы над последними павшими, – в степи, где нет дерева, чтобы сотворить кострище, это единственный способ погребения. А что впереди? Святослав уверен, что его ждут только победы и ратная слава, и он спешит к ней, подгоняя коня.

Только дядька Свенельд хмур и молчалив, но Святослав не обращает на это внимания.

Уставшие кони перешли на шаг, и кто-то из воинов затянул песню, протяжную и печальную думу:

– Больно тоскливая песня, – заметил ему кто-то.

Воин замолчал, потом запел другую.

Чем дальше продвигалась русская дружина к полуночи, тем гуще становилась растительность, пошли кусты и деревья. Вот впереди неясно замаячил, а потом предстал во всей красе берёзовый лес. И когда первые полки с ходу направились к нему, Свенельд подскочил к Святославу и резко осадил коня, так что тот взвился на дыбы.

– Негоже, князь, законы науки воинской нарушать, – рассерженно заговорил он. – Мало того что дозоры вперёд не выслал, так теперь ещё и в лес без разведки идёшь? Тому ли я учил тебя, княже?

Святослав вспыхнул было, но сдержал себя, помня, что начальник не должен подавать виду, когда он рассержен либо раздражён. Слегка усмехнувшись, он велел:

– В лес не входить, выслать дозоры! – И, повернувшись к Свенельду, заметил: – Кто сейчас на нас посмеет напасть, вуйко? Теперь это наши земли, а скоро и Северские с Радимскими и Вятскими от ярма хазарского освободим!

Прискакали дозорные.

– Княже, с полуночного восхода идёт чья-то конница!

– В лесу кто есть? – спросил Святослав посуровевшим голосом.

– Кроме лесной дичи, ни души!

– В лес! – велел Святослав. – И пока сигнал не подам, ни шороха, ни звука!

Многотысячная дружина, будто вода в ветошь, «впиталась» в березняк. На опушке выстроилось Сердце во главе с князем.

Между тем хазарская конница – теперь уже можно было различить, что это хазары, – приблизилась к лесу, но, по-видимому, входить в него не собиралась, торопясь мимо. К Святославу вновь подъехал хмурый Свенельд.

– Может, княже, к хазарам гонца послать с вестью, что земля эта отныне Киеву принадлежит и им отсюда убираться надо подобру-поздорову, – предложил бывший воевода.

– Гонцов я уже посылал, хватит, – мотнул головой Святослав. – Хазары доброе слово только после битья понимают, посему пусть им меч вначале скажет, кто отныне на земле этой хозяин, а тогда и поговорим с теми, кто жив останется!

Вот уже Правое Крыло хазарское сравнялось со Святославовым Сердцем. Прозвучала команда – и русская конница рванула вперёд, по лицу стеганули ветки, но этого уже никто не замечал.

Команда – как прыжок в ледяную воду, все страхи и волнения накануне, а потом только бодрящий холод, лёгкость и сила в окрепших мышцах.

Удар был совершенно неожиданным для вражеской конницы. Сердце Святослава обрушилось на хазарское Крыло, враз отсекло его и принялось ожесточённо кромсать. Однако хазары быстро опомнились, видимо, их предводитель был опытным, – они на ходу перестроились и стали окружать русов. Теперь туго пришлось Святославу, благо Горицвет с Притыкой вовремя подоспели на выручку и в свою очередь начали обтекать хазарскую конницу. Страшная, жестокая битва закипела кругом: кричали люди, хрипели и ржали кони. Большие умные глаза животных теперь, как и у людей, выражали боль, страх, ярость и муку. А жизни воинов плясали танец смерти на остриях их булатных мечей, и только миг порой отделял Явь от Нави. Но бой был непродолжительный, хазары приложили все силы, чтобы прорвать русское коло, им это удалось, и основные тьмы во весь опор помчались в степь, а уцелевшая часть Правого Крыла в несколько потоков устремилась к лесу. Святославовы воины «на плечах» противника ворвалась следом, но настичь и окружить не смогли. Оставив в березняке часть своих людей изрубленными, хазары кинулись прочь, растекаясь по степной равнине.

Путята и Блуд с полками устремились вдогонку, но было видно, как скоро увеличивается между ними разрыв и степняки уходят всё дальше.

– Не догонят! – досадливо хлопнул по колену Святослав. – И что за кони у этих хазар, будто молнии!

– У них хорезмские кони, – проронил стоявший рядом Свенельд, – чистых кровей.

– Отчего ж мы таких не заведём? – спросил Святослав.

– Больно дорого стоят. Наша конница ещё князем Ольгом заведена была, и с тех пор мы покупаем коней у греков. Койсоги просят за коня два золотых быка, а греки за одного продают…

– Потому что не чистокровные, они только шагом хорошо идут, а вскачь быстро выдыхаются, – заметил кто-то из темников.

– Значит, – рёк Святослав, – надо менять скакунов, поскольку на поле сечи быстрый конь даёт половину победы. Отныне велю щадить хазарских скакунов и пересаживаться на них, слыхали? – повернулся он к темникам.

– Слыхали, княже, будет исполнено!

– А теперь ранеными займитесь! – велел Святослав.

Он был недоволен собой и старался скрыть раздражение. Если бы не замечание Свенельда, бой с хазарами мог быть намного кровопролитнее. Да и сам-то сечей командовать должен был, а полез в бой первым, кабы не быстрые и дружные действия Горицвета с Притыкой… Эх, да что там! Впору деду Велесдару на свои промахи жаловаться…

Святослав скользнул рукой к правому голенищу и сжал старую рукоять засапожного ножа, будто повинился перед мудрым волхвом. Затем, спешившись, он пошёл по недавнему полю битвы.

Тихий стон и жалобное ржание донеслось справа. Князь повернулся на звук. Буланой масти лошадь то склоняла голову до земли, то вскидывала её и, косясь встревоженными очами, била копытом и ржала, как почудилось Святославу, призывно и жалобно. «На помощь зовёт», – догадался князь и поспешил к ней. У ног кобылы, раскинув руки, лежал молодой сотник из Горицветовой тьмы. Глаза его были закрыты, и только тихий стон срывался иногда с искусанных до крови уст. Из раны на плече сочилась кровь. Святослав встал на колени подле раненого, осторожно развернул окровавленные края кольчуги. Кожаный мешочек с травами висел у сотника, как положено, на груди на шёлковом шнуре. Нож князя одним точным движением перерезал шнурок. Щедро посыпав рану измельчённой смесью трав и истолчённых в пыль каменьев, Святослав сотворил волховское заклинание, прося кровь-руду затвориться и не покидать боле тела, которое в ней так нуждается.

Видно, умелым и сильным воином был тот хазарин, что ранил сотника, – разрубить кольчугу непросто, наверное, и ключицу повредил…

Святослав стёр травой капли крови с ножа и водворил его за голенище, решив не трогать раненого, пока рана не закроется спасительной корочкой. Навстречу извилистой цепью по полю шли дружинники, ища среди поверженных живых. А со стороны Дона двигались всадники – из погони возвращался Блуд с людьми.

Святослав подобрал копьё, воткнул в землю, водрузив наверх шелом сотника.

– Жив, – сказал он подошедшему воину, – РУДУ остановил, рану присыпал, пусть пока полежит, чтоб рана закрылась…

– Добро! – кивнул воин и занялся другими ранеными.

Святослав вернулся к своему Белоцвету, но в седло садиться не стал, а, взяв под уздцы, повёл к лесной опушке, куда уже подъезжали всадники Путяты и Блуда.

Князь шёл по краю поля сечи, крепкой рукой удерживая повод, потому как конь то и дело нервно ржал и тряс головой, когда мёртвые тела встречались на их пути.

– Ну-ну, спокойнее, брат, спокойнее, тебе ещё много смертей видеть придётся, так что привыкай, – говорил Святослав, поглаживая коня по умной морде. – А не будем врага разить, так он изведёт нас всех, разве только те останутся, кто в рабстве трудиться станет, – так уж лепше смерть красная в бою правом, чем неволя…

Святослав дошёл до опушки, где уже гарцевал на добром вороном коне, снаряжённом дорогой сбруей, возбуждённый и запылённый Блуд. Очи его, несмотря на усталость, радостно сияли. Невдалеке стояли связанные по рукам пленные хазары.

– Ай да Блуд! – рассмеялся Святослав. – Как же ты их настиг? Мы ведь все видели, что они ушли от погони.

– И они думали, что ушли! У Дона остановились и стали коней поить да ладить, а тут мы и налетели ястребами. Давно я о таком коне мечтал! – Блуд похлопал мускулистую шею жеребца. – Хорош конь, ой как хорош! – довольно восклицал он. – Не скачет – ветром над степью стелется! Да и хозяин его – птица важная, троих наших уложил, пока взяли… – Блуд кивнул, и к Святославу подвели пленного воеводу.

«Видно, славянской крови в нём на треть, не менее, – отметил про себя Святослав, – кожа светлая, да и ростом для хазарина высок». Пронзительный взгляд из-под тёмных бровей мимолётно кого-то напомнил, но кого?

– Развяжите! – велел князь.

Освободившись от пут, пленный потёр запястья, разгоняя застоявшуюся кровь. Рядом со Святославом уже стоял толмач – тот самый русоволосый широкоплечий словенец, что первым перешёл на сторону киян у Перуновой Прилуки. После потери в том треклятом бою лучшего друга в одночасье осеребрились густые словеновы кудри, и все стали звать его за раннюю седину Сивый.

Никто не ведал, был ли он говорлив прежде, но теперь слыл молчуном. Может, за немногословность и ценил его князь, да ещё за то, что Сивый хорошо знал не только язык хазар, но все их повадки и привычки.

– Я князь Руси Киевской Святослав. Ты что же, не ведаешь, что один сын Кагана Яшак казнён, а второй – Уйзен – разбит мной и отпущен в Хазарию с малым войском. Вся эта земля отныне принадлежит Киеву, и кто здесь остаётся, должен признать меня князем.

– А я – Ходжар-тархан, – отвечал хазарский воевода, – вижу, что ты воистину велик и храбр. Но не могу тебе подчиниться, поскольку мой владыка – только Великий Каган, – продолжал хазарин, бросая короткие, бесстрашно-нагловатые взгляды то на князя, то на стоящих вокруг русов. – Ты ведь первым на меня напал, князь, я только защищался. Потому дозволь и мне, как Уйзен-шаду, уйти в Хазарию и дай волю моим воинам, поскольку они с твоей дружиной бились храбро и смело, а урусский князь, как всем ведомо, почитает храбрых противников!

Святослав окинул взором пленных хазар, потом поле недавней битвы и вновь остановился на Ходжар-тархане. «Кого же мне напоминает его взгляд?» – опять подумал он. Потом махнул рукой и сказал:

– Гряди, воевода, домой. Отпускаю тебя и всех пленников с условием, что не станете ходить против Киева!

– Даю слово, честной князь, слава тебе!

Освобождённые от пут хазары тут же вскочили на подведённых им коней. Ходжар-тархан повернулся к своим воинам и что-то коротко сказал.

– Благодарить велит, – перевёл Сивый.

Хазары, проезжая мимо Святослава, что-то восклицали, улыбались, прикладывали правую руку к сердцу, зная, что, по русскому обычаю, это выражает признательность, но лишь оказались за границей поля битвы, стеганули лошадей и были таковы.

– Что-то кони у них тяжко идут, – заметил глядевший вслед Горицвет.

– Пусть благодарят своего Яхве, что живыми ушли, да ещё и коней получили добрых! – воскликнул Блуд. Потом плутовато сверкнул очами и добавил: – Ну, может, не самых добрых…

– А скорее, вовсе худых! – рассмеялся Горицвет. – Ну и ловок ты, брат Блуд, на бегу сапоги снимать! Ха-ха!

Стоявшие вокруг темники тоже рассмеялись. А Святослава вдруг осенило: вот же он, знакомый бесстрашно-плутоватый взгляд! Блуд сейчас в точности, как Ходжар-тархан, зыркнул очами, и повадки у них схожи, хотя внешность совершенно разная. Выходит, натура, она, что киевская, что итильская, единой бывает… Хм…

– Эх, княже! – сокрушённо вздохнул Свенельд. – Зачем опять отпустил врага? Скажи, Сивый, – повернулся он к толмачу, – держат ли своё слово хазары? Ты их хорошо знаешь…

– Не держат, – коротко ответил толмач, провожая взглядом маленькие фигурки уносящихся прочь супротивников.

– Про то ведаю, – отвечал Святослав, – и хочу, чтоб теперь по-другому стало. Если увижу впредь, что солгал, отсеку голову. А нынче отпускаю на все четыре стороны, чтоб заставить уважать их слово честное, слово воинское, что твёрже камня и железа быть может! – Князь возвысил голос так, чтобы его было слышно. Потом обратился к темникам: – Только храбрый и честный враг достоин милости и уважения, а трусливого бейте без пощады, такой недостоин на свете жить! Всякий муж страх имеет, но лишь тот, кто его одолеет, есть настоящий воин.

Князь помолчал.

– Сколько мы потеряли в сражении с Ходжар-тарханом?

– Тысячу убитыми, три тысячи ранеными, тысячу раненых коней, а пятьсот убитых. Две сотни коней пришлось добить, поскольку у них были поломаны спины и ноги, на мясо пойдут… – доложил Горицвет.

– Воистину храбр тот воевода, – вздохнул Святослав, – сколько наших людей положил…

– То не простой воевода, – заметил Горицвет, – знает и прямые, и обходные маневры, и Крылья умеет рвать, и в русскую Лодию строиться, и из Перунова кола выходить…

– Значит, мы должны стать ещё лепшими! – возвысил голос Святослав. – Отныне, – он сделал выжидательную паузу, а затем заговорил так, будто каждое слово хотел вложить накрепко в память своих подчинённых, – друзья мои, темники, спрашивать буду с вас вдвойне! Держите воинский порядок незыблемым и в стане, и в походе, и на поле битвы. Высылайте дозоры, проверяйте и изучайте всякое место впереди и вокруг себя: где какие леса, какие реки, какова их глубина и где броды, где западня вражеская может быть уготована. Сколько гонов от одной горы до другой, от озера до реки, от реки до леса. Обо всём вы должны ведать и воинов своих учить непрестанно, дабы они были борзыми, как вихрь, и сражаться могли с дерзостью и геройством! – Святослав закончил горячую речь, помолчал немного и сказал тихим ровным голосом: – Горицвет, выдели сотню, пусть раненых пока по огнищанским домам для присмотра и выхаживания развезут, потом, при случае, в Киев обозом отправим.

Дав наставление темникам, Святослав отпустил их к тьмам, а сам остался поговорить о ратных делах с дядькой Свеном. Разговор, как и все предыдущие, с самого начала похода, был непрост и жарок. Свенельд настаивал на возвращении, а Святослав доказывал, что надо идти дальше.

– Мы провели три больших сражения, потеряли слишком много коней и воев, каждая новая сеча может оказаться последней! – горячился обычно невозмутимый Свенельд.

– Для воина каждая сеча может стать последней, на то мы и есть Перуновы дети, – стараясь сдерживать раздражение, отвечал князь.

– Да ежели нас тут порубят, кто Киев оборонять будет? Об этом думать надобно, а не о том, как поскорее свою буйную голову под булат вражеский сложить. Это дело нехитрое, на наши шеи вражеских мечей всегда в достатке найдётся! – повысил голос Свенельд. – Каган очень силён, мы ведь встречались только с отдельными его тьмами, а как он выставит всё войско? Думаешь, он, узнав о смерти одного сына и разгроме второго, будет сидеть и дожидаться, пока мы здесь нагуляемся? Надо возвращаться! Теми победами, что одержали, мы только растревожили осиное гнездо, и теперь на нас может обрушиться целый рой…

– Пока отец Перун благоволит к нам и даёт скорые победы над врагом, не должны мы от сечи уходить! – не повышая голоса и глядя куда-то перед собой, упрямо гнул свою линию Святослав.

Натянутая до предела струна в душе бывшего воеводы лопнула. Свенельд взвился со своего места, будто его в самом деле преследовал рой обозлённых ос. С неимоверной для своего возраста быстротой он оказался возле своего коня и взлетел в седло, выкрикивая при этом ругательства на родном свейском языке, и на том же языке прокричал Святославу:

– Не желаю больше с тобой спорить, упрямец! Скоро сам убедишься, кто из нас прав, да, боюсь, будет поздно!

И Свенельд, нещадно стегая коня, ускакал далеко в степь, только пыль завихрилась вослед.

Святослав остался сидеть молчаливый и неподвижный. Всё кипело и бушевало в нём не менее, чем у Свенельда, может, поэтому он не двигался, боясь, что ярость выплеснется наружу.

На рассвете третьего дня, после Тризны по погибшим, дружина отправилась дальше к полуночи. К вечеру подошли к малой северской веси, располагавшейся на покатом холме, подножие которого огибала небольшая чистая речушка. С полуночи и полуночного восхода к веси примыкал лес, а с остальных сторон расстилалась широкая степная равнина.

Передовая тьма ещё не достигла окраины, а старший дозора уже осадил коня подле ехавших рядом Святослава, Свенельда и молодых Горицвета с Притыкой.

– Всё подчистую хазарами разграблено, княже! Кто из жителей в лесу схорониться успел, только те уцелели… Три дня тому напал на них хазарский воевода со своими воинами, бил мужей, мучил жён и детей, забрал что было и отошёл к восточному полудню…

– Видишь, княже, – сквозь зубы процедил Свенельд, – отпустил волка на волю…

Святослав помрачнел челом.

– Пусть соберутся жители, слово скажу…

Когда собрались все уцелевшие жители веси, Святослав обратился к ним:

– Братья! Люди славянские, знайте, вы будете отомщены!

Северяне с поклоном поднесли хлеб-соль. Женщины предложили военачальникам молока, мёда, лесных орехов и ягод – всё, что имели. Мужчины вынесли несколько вязанок шкур, чтобы уплатить Киевщине первую дань.

– Откуда же запасы мёда и мехов? – удивился Горицвет. – Ведь только что хазары вас пограбили…

Седой, сухонький, но весьма подвижный старик, по всему – старейшина веси, ответил с горькой усмешкой:

– Так не первый век мы под хазарами, приноровились. Что в лесных схронах бережём, что в иных тайниках. Да и торопились они нынче, видно, крепко вы им пятки-то подсмолили…

– Оставьте меха! – велел Святослав. – Дань уплатите в следующие Овсени, когда на ноги встанете…

– Слава тебе, княже, справедливый и честный! – низко поклонился старейшина.

Святослав ничего не ответил старику.

Не задерживаясь более, дружина отправилась дальше к полуночи. Несколько молодых парней из славянской веси, у которых хазары увели жён и невест, присоединились к войску, горя нетерпением поквитаться с грабителями.

Всё дальше уходила русская конница, минуя деревни и небольшие города северян, где изрядно пограбленные, где ещё нетронутые. И в каждой Святослав молвил своё княжеское слово, объявляя, что отныне они свободны от хазар, подчиняются Киеву и будут иметь от него защиту. Пополняли припасы тем немногим, чем были в состоянии поделиться усердно обираемые из года в год местные жители. Молодёжь, набираемая в дружину, закреплялась за опытными бойцами, каким являлся теперь каждый вышедший из кровавых сражений воин Святослава.

У верховьев Дона начались земли вятичей. Поселения их как бы повторяли изгибы рек и озёр, располагаясь постройками в один ряд ликом к воде. Подворья были крепкие, основательные, – деревянные дома, конюшни, амбары, сараи, загоны для скота. В каждом селении кузница, поскольку в их земле добывалось болотное железо. Засеянные поля колосились рожью, пшеницей и просом.

– Кому дань даёте? – спросил Святослав у собравшихся поселян.

– Козарам, по шелягу от рала, – напирая на «о», ответствовал крепкий огнищанин, отбивая косу.

– А кто князь ваш?

– За князя у нас козарский тархан. А наш старейшина Звенибор в Дедославле обретается.

– И как только тут дома и посевы не пожгли хазары проклятые? – помыслил вслух Горицвет.

Свенельд скосил очи на князя и, помедлив, ответил:

– Не пожгли, потому как и дома эти, и землю, и людей добром своим привыкли считать. Вятичи – хазарские данники. А когда хозяева яйцо берут из-под курицы, гнездо не рушат!

Меж тем конница Святослава приблизилась к городищу, обнесённому валом с мощным частоколом и окружённому глубоким рвом с водой.

После расспросов «кто таковы» да «откуда», старейшина в сопровождении горожан вышел к князю.

– Рекут, Звенибор, вы хазарам дань платите? Отныне объявляю вас освобождёнными от хазар. Дань будете платить Руси Киевской и от неё защиту иметь! – провозгласил им юный князь.

Худощавый старейшина средних лет, с длинными русыми волосами, усами и бородой, переглянулся со своими то ли купцами, то ли советниками. Все они были одеты справно – в льняные и парчовые одеяния, в основном бело-красного цвета, кожаные постолы, на руках – многие перстни.

– Вятичи – значит «вятшие», великие. Мы большие люди, великий народ. Наши отцы пришли в сии края за вольной жизнью, и с тех пор мы храним свой уклад и сами за себя ответствуем…

– Так у вас же хазары начальники! – возмутился Горицвет.

– У нас с хазарами уговор, – продолжал Звенибор, – мы платим им дань, они не разоряют нашу землю, не мешают делам торговым…

– Дань будете платить мне, – с нажимом повторил Святослав, блеснув очами. – Отныне, реку вам, здесь будет земля Русская, и защита будет вам от Киева! – С этими словами князь вонзил в землю свой меч.

– Как скажешь, княже, – вздохнул старейшина. И тихо добавил: – Какая разница, кому платить, лишь бы мир был народу вятскому…

Тем временем остатки разбитых Святославом хазарских полков и тем стекались к Итилю.