Читать книгу Ходячие мертвецы. Дорога в Вудбери - Группа авторов - Страница 4

На следующий день Лилли играла с дочками Бингэмов под свинцово-серым небом прямо перед палаткой Чада и Донны, как вдруг среди деревьев эхом пролетел треск гравия с проселочной дороги, которая вела к площадке. Половина жителей палаточного городка замерла на месте, обернувшись по направлению к шуму приближавшегося двигателя, ревевшего на низких передачах.

Это мог быть кто угодно. По охваченной чумой земле ходили слухи о бандах вооруженных до зубов головорезов, которые скитались по окрестностям и грабили выживших, раздевая их практически догола. Несколько машин из лагеря как раз были на вылазке, но невозможно было знать наверняка.

Лилли подняла глаза от нарисованных девочками классиков – квадраты были нацарапаны палкой на небольшом участке голой глины кирпичного цвета, – а дочери Бингэмов замерли посреди игры. Старшая из них, Сара, глянула на дорогу. Она была худенькой пятнадцатилетней пацанкой с большими любопытными глазами, самой находчивой из четырех сестер, которая всегда верховодила ими. На ней был выцветший джинсовый джемпер и пуховый жилет.

– Неужели это… – тихо пробормотала она.

– Все в порядке, милая, – сказала Лилли. – Я уверена, это кто-то из наших.

Три остальные девочки принялись озираться в поисках матери.

Донны Бингэм нигде не было видно: она как раз стирала одежду в оцинкованном жестяном корыте позади большой походной палатки их семейства, которую Чад Бингэм аккуратно возвел на площадке четырьмя днями ранее, снабдив свое жилище алюминиевыми койками, несколькими холодильниками, вентиляционными трубами и работавшим на батарейках DVD-плеером с библиотекой детских мультфильмов вроде «Русалочки» и «Истории игрушек – 2». Пока Лилли собирала девочек, из-за палатки послышались шаркающие шаги Донны.

– Сара, возьми Рути, – сказала Лилли спокойно, но твердо.

Шум двигателя приближался, над деревьями поднимался дымок от горевшего масла. Лилли поднялась на ноги и быстро подошла к близняшкам. Девятилетние Мэри и Лидия были истинными ангелочками, как две капли воды похожими друг на друга – в одинаковых пальтишках, с хвостиками соломенных волос. Лилли повела девочек под навес палатки, а Сара подхватила семилетнюю Рути – чудесную маленькую фею с кудряшками Ширли Темпл[6], падавшими на воротник ее миниатюрного пуховика.

Донна Бингэм появилась у стены палатки как раз в тот момент, когда Лилли подталкивала близняшек к ее входу.

– Что происходит? – Донна напоминала серую мышку и в своей парусиновой куртке выглядела так, словно любой порыв ветра мог свалить ее с ног. – Кто это? Мародеры? Машина незнакомая?

– Не стоит волноваться, – сказала ей Лилли, придерживая полог, пока четыре девочки скрывались в тени палатки.

За те пять дней, что прошли с момента, когда выжившие разбили здесь лагерь, Лилли фактически стала нянькой и присматривала за многими детьми, пока их родители отправлялись на вылазки или на прогулки или просто хотели урвать немного времени наедине друг с другом. Так она могла отвлечься от тягостных мыслей и радовалась этому – особенно теперь, когда у нее появлялся отличный предлог не общаться с Джошем Ли Хэмилтоном.

– Просто побудь с девочками в палатке, пока не выяснится, кто это.

Донна Бингэм с готовностью последовала за дочерьми.

Повернувшись к дороге, Лилли увидела, как вдалеке из дыма появился капот знакомого грузовика «Интернэшнл Харвестер», который, пыхтя, как раз медленно проходил поворот. Лилли почувствовала облегчение. Несмотря на волнение, она улыбнулась и поспешила к пустому участку у западной кромки площадки, который поселенцы использовали как разгрузочную зону. Ржавый грузовик проехал по траве и, вздрогнув, остановился. Трое подростков, ехавших в кузове вместе с привязанными веревками ящиками, едва не налетели со всего маху на побитую кабину.

– Лилли Марлен! – крикнул водитель в открытое окно кабины, заметив, что Лилли подошла к грузовику.

Крупные грязные руки Боба Стуки – руки работника – покоились на рулевом колесе.

– Что сегодня в меню, Боб? – спросила Лилли, слегка улыбнувшись. – Опять «Твинки»[7]?

– О, сегодня у нас изысканный выбор с гарнирами на любой вкус, сестренка! – Боб обратил свое изборожденное морщинами лицо к ребятам в кузове. – Мы нашли заброшенный «Таргет»[8], и там была всего пара ходячих… Почувствовали себя настоящими налетчиками!

– Рассказывай.

– Что ж, посмотрим…

Боб дернул рычаг переключения передач, переведя его в режим парковки, и вырубил тарахтевший двигатель. Лицо мужчины было цвета дубленой кожи, усталые глаза покраснели. Боб Стуки был одним из последних выходцев с Нового Юга, которые все еще помадили волосы и зачесывали их назад, убирая с обветренного лба.

– Взяли доски, спальные мешки, инструменты, консервированные фрукты, светильники, хлопья, всепогодные радио, лопаты, уголь… Что еще? Еще достали кастрюли и сковородки, пару кустов помидоров – там на них и хиленькие помидорки есть. Плюс несколько баллонов с бутаном, десять галлонов[9] молока – срок годности вышел только пару недель назад! – дезинфицирующие средства для рук, «Стерно»[10], хозяйственное мыло, шоколадки, туалетная бумага, шалфей в горшке, книга об органическом земледелии, поющая рыба мне в палатку и полцарства в придачу.

– Боб, Боб, Боб… Ни «АК-47», ни динамита?

– Не умничай! Мы достали кое-что получше. – Боб потянулся к ящику из-под персиков, установленному на пассажирском сиденье рядом с ним, и подал его через окно Лилли. – Будь добра, отнеси это в мою палатку, пока я помогу этим троим работничкам разгрузить тяжелые вещи.

– Что это? – Лилли заглянула в ящик, полный пластиковых флаконов и бутылок.

– Медикаменты. – Боб открыл дверь и вышел из кабины. – За ними нужно следить.

Среди пузырьков с противоаллергическими средствами и кодеином Лилли заметила несколько бутылок с алкоголем и серьезно посмотрела на Боба:

– Медикаменты, да?

– Я очень болен, – усмехнулся он.

– Сразу видно, – прокомментировала Лилли.

К этому моменту она знала о прошлом Боба достаточно, чтобы понимать: помимо того, что он был милым, добродушным и в некотором роде пропащим человеком, а также бывшим санитаром полевого госпиталя, что делало его единственным обитателем палаточного городка, имевшим за плечами хоть какое-то медицинское образование, он был еще и неисправимым пьяницей.

В первые дни их дружбы, когда Лилли с Меган еще переезжали с места на место и Боб помог им выбраться из переделки на полной зомби придорожной стоянке, Боб тщетно пытался скрыть свой алкоголизм. Но к тому моменту, когда пять дней назад группа осела на этом заброшенном пастбище, Лилли уже стала регулярно провожать Боба до палатки по вечерам, чтобы его никто не ограбил, ведь угроза эта была вполне реальной для группы столь крупной и многообразной, в которой к тому же царило такое напряжение. Ей нравился Боб, и она не возражала быть и его нянькой тоже. Но это добавило ей переживаний, в которых Лилли вовсе не испытывала нужды.

В этот момент она точно знала, что Бобу нужно от нее что-то еще: она поняла это по тому, как задумчиво он потирал своей грязной рукой подбородок.

– Лилли, есть еще кое-что… – Он замолчал и неловко сглотнул.

– Выкладывай, Боб, – со вздохом сказала она.

– Это, конечно, не мое дело… И все же. Я просто хотел сказать… О черт! – Он сделал глубокий вдох. – Джош Ли – хороший парень. Я с ним болтаю время от времени.

– И что?

– Я просто хочу сказать…

– Продолжай.

– Просто… Слушай… У него сейчас не лучшие времена, понимаешь? Он думает, что ты на него злишься.

– Что он думает?

– Он думает, что ты рассердилась на него из-за чего-то, но точно не знает из-за чего.

– Что он сказал?

– Не хочу лезть не в свое дело. – Боб пожал плечами: – Не то чтобы я в курсе… Не знаю, Лилли. Он просто хотел бы, чтобы ты не игнорировала его.

– Я и не игнорирую его.

Боб взглянул на нее:

– Ты уверена?

– Боб, говорю тебе…

– Ладно, слушай. – Боб нервно взмахнул рукой. – Я тебе не указ. Мне просто кажется, что будет обидно, если у двоих вроде вас, у хороших людей, случится что-то такое – ну, понимаешь, в такое время… – Его голос прервался.

– Я ценю то, что ты сейчас сказал, Боб. Правда, – смягчилась Лилли.

Она посмотрела под ноги.

Боб поджал губы и на секунду задумался.

– Я видел его сегодня у поленницы. Он рубил дрова, как ненормальный.

От разгрузочной площадки до поленницы было не больше ста ярдов, но Лилли показалось, что она совершает Батаанский марш смерти[11].

Она шла медленно, с опущенной головой, и руки ее были засунуты в карманы джинсов, чтобы не было видно, как они дрожали. Ей нужно было миновать группу женщин, сортировавших одежду в чемоданах, обогнуть цирковой шатер, обойти мальчишек, чинивших сломанный скейтборд, и нескольких мужчин, которые осматривали оружие, разложенное перед ними на расстеленном на земле одеяле.

Поравнявшись с мужчинами – в их число входил и Чад Бингэм, взявший на себя командование, подобно деспотичному реднеку[12], – Лилли взглянула на одиннадцать тускло поблескивавших пистолетов разных калибров, марок и моделей, которые лежали аккуратно, словно столовые приборы в ящике. Рядом была пара дробовиков 12-го калибра из «Кеймарта». Всего одиннадцать пистолетов и эти дробовики да ограниченное количество патронов – таким был весь арсенал поселенцев, тонкой ширмой отделявший выживших от катастрофы.

По шее Лилли пробежали мурашки, а страх прожег дыру в ее животе. Дрожь усилилась. Ее словно лихорадило. Лилли Коул никогда не умела справляться с дрожью. Она вспомнила тот день, когда нужно было выступить с презентацией перед приемной комиссией Технологического института Джорджии. Она подготовила заметки на карточках и репетировала несколько недель. И все равно, оказавшись перед заслуженными профессорами в той душной комнате на Норт-авеню, она так дрожала, что задохнулась от волнения и уронила свою стопку карточек, которые вихрем разлетелись по комнате.

Теперь, подходя к изгороди, протянувшейся вдоль западной границы площадки, она чувствовала то же самое нервное напряжение, усиленное тысячекратно. Дрожал каждый мускул на ее лице, а руки готовы были выпрыгнуть из карманов: тремор был столь силен, что казалось, будто ее суставы вот-вот заклинит и она замрет на месте. «Хронический тревожный невроз» – так называл это врач из Мариетты.

В последние недели такой спонтанный паралич настигал ее сразу же после атак ходячих, и дрожь не прекращалась часами, но теперь внутри нее нарастал еще больший ужас, и шел он из каких-то темных, первобытных и первородных глубин. Она просто замкнулась в себе и вблизи разглядела свою израненную душу, измотанную тоской и потерей отца.

Услышав удар топора по деревянной балке, Лилли вздрогнула и посмотрела в сторону изгороди.

Около длинного ряда сухих поленьев собралась группа мужчин. Ветер раздувал опавшие листья и тополиный пух, поднимая их над кронами деревьев. В воздухе пахло влажной землей и прелой сосновой хвоей. В зелени плясали тени, из-за которых Лилли только еще больше накручивала себя. Она вспомнила, как тремя неделями ранее ее едва не укусили в Мейконе, когда зомби вывалился на нее из-за мусорного бака. Сейчас Лилли казалось, что все эти тени за деревьями были точь-в-точь похожи на закоулок за тем баком и таили в себе опасность, источая запах разложения и являя миру жуткое чудо – оживающих мертвецов.

Раздался еще один удар топора, и Лилли снова вздрогнула, а затем посмотрела по направлению к дальнему концу поленницы.

Джош стоял к ней спиной, короткие рукава его легкой хлопковой рубашки были закатаны, а между массивных лопаток проступила длинная полоска пота. Его мускулы так и ходили, кожа на коричневом затылке пульсировала. Он работал в постоянном темпе, наклоняясь, ударяя, отклоняясь назад, занося топор и снова наклоняясь – с громким «Бац!».

Лилли подошла к нему и прокашлялась.

– Ты все неправильно делаешь, – сказала она дрожащим голосом, попытавшись придать своему тону легкости и непринужденности.

Джош застыл, занеся топор над головой. Повернувшись, он посмотрел на нее; на его темном точеном лице сияли капельки пота. С секунду он выглядел шокированным, удивленно моргая.

– Знаешь, я уж и сам решил, что что-то не так делаю, – наконец сказал он. – За пятнадцать минут расколол всего сотню поленьев.

– Ты держишь топор слишком близко к лезвию.

– Я так и знал! – усмехнулся Джош.

– Позволь поленьям самим за тебя работать.

– Так и сделаю.

– Хочешь, я покажу?

Джош отступил и передал ей топор.

– Вот так, – сказала Лилли, изо всех сил стараясь выглядеть очаровательной, остроумной и смелой.

Дрожь ее была настолько сильна, что, когда она сделала слабую попытку расколоть полено и нанесла удар, лезвие тоже дрогнуло и соскочило, отколов щепку и войдя глубоко в землю. Лилли попыталась вытащить его.

– Теперь понял, – сказал Джош, добродушно кивнув.

Он заметил, как дрожала Лилли, и его улыбка сошла с губ. Он подошел к ней и положил свою огромную ладонь поверх ее рук, костяшки пальцев которых побелели от напряжения, пока она безуспешно старалась вынуть топор из глины. Нежное прикосновение Джоша успокаивало.

– Все будет хорошо, Лилли, – мягко сказал он.

Она отпустила топор и повернулась к Джошу лицом. Когда их глаза встретились, сердце Лилли заколотилось сильнее. Она похолодела и попыталась выразить словами свои чувства, но смогла лишь пристыженно отвести взгляд. В конце концов она выдавила:

– Можем мы поговорить где-нибудь?

– Как тебе это удается?

По-турецки скрестив ноги, Лилли сидела на земле под могучими ветвями дуба, которые отбрасывали нечеткие тени на ковер из прелых листьев, простиравшийся вокруг нее. Говоря, она прислонилась спиной к толстому стволу дерева и по-прежнему не отводила глаз от качавшихся в отдалении верхушек сосен.

Взгляд ее был отсутствующим, таким, какой Джош Ли Хэмилтон время от времени видел на лицах ветеранов войн и медсестер «Скорой помощи», – это был взгляд постоянного изнеможения, дикого изумления, полной отрешенности. Джошу захотелось заключить эту хрупкую, тоненькую девушку в свои объятия и не отпускать ее, гладя по голове и успокаивая. Но каким-то образом он почувствовал – он понял, – что момент был неподходящим. В этот момент нужно было слушать.

– Что удается? – спросил он.

Джош сидел напротив Лилли, тоже скрестив ноги, и мокрой банданой вытирал затылок и шею. Перед ним на земле стояла коробка сигар – последняя из его истощившихся запасов. Он даже немного побаивался выкуривать оставшиеся, суеверно полагая, что таким образом предопределит свою судьбу.

Лилли посмотрела на него:

– Когда наступают ходячие… Как ты справляешься, не пугаясь при этом до смерти?

Джош устало усмехнулся:

– Если научишься, научи и меня.

Она с секунду молча смотрела на него.

– Да ладно тебе!

– Что?

– Хочешь сказать, ты до смерти боишься, когда они наступают?

– Ты чертовски права.

– Ой, ради бога! – Она скептически наклонила голову. – Ты?

– Дай-ка я тебе кое-что скажу, Лилли. – Джош открыл коробку с сигарами, достал одну и запалил ее своей зажигалкой «Зиппо», после чего задумчиво затянулся. – Сегодня не боятся только глупцы да безумцы. Если ты не боишься, ты ничего не замечаешь.

Она посмотрела вдаль, поверх палаток, рядами выстроившихся вдоль изгороди, и с горечью вздохнула. Ее узкое лицо было печальным и бледным. Казалось, она пытается высказать свои мысли, которые упрямо не хотели соотноситься с ее словарным запасом.

– Я уже давно страдаю от этого, – наконец произнесла она. – И этим… не горжусь. Мне кажется, из-за этого многое в моей жизни оказалось испорчено.

Джош взглянул на нее:

– О чем ты?

– О том, что я слабачка.

– Лилли…

– Нет. Послушай. Мне нужно это сказать. – Она избегала смотреть на него и чувствовала, как горит от стыда. – До того как началась эта эпидемия… мне просто было из-за этого немного… неудобно. Я кое-что упустила. А еще кое-что – полностью запорола, потому что я самая настоящая трусиха… Но теперь ставки… Не знаю. Теперь из-за меня кого-нибудь могут убить. – Она наконец-то смогла взглянуть в глаза здоровяку. – Я явно могу подвести дорогих мне людей.

Джош понимал, о чем она говорила, и сердце его обливалось кровью. С того самого момента, когда он увидел Лилли Коул, он чувствовал то, чего не чувствовал с тех пор, как еще подростком жил в Гринвилле, – восторженное обожание, которое вспыхивает в душе мальчишки, когда тот видит изгиб девичьей шеи, чувствует запах волос девушки или замечает россыпь веснушек у нее на носу. Совершенно очевидно, что Джош Ли Хэмилтон был сражен. Но он вовсе не хотел испортить эти отношения, как испортил множество других, еще до Лилли, до чумы, до того как мир стал так чертовски уныл.

В Гринвилле Джош влюблялся в девчонок с поразительной частотой, но у него никогда ничего не выходило из-за чрезмерной спешки. Он вел себя, как огромный щенок, который терся об их ноги. Но не в этот раз. В этот раз Джош хотел быть умнее – умнее и осмотрительнее – и продвигаться маленькими шажками. Может, он и был всего лишь неотесанным деревенщиной из Южной Каролины, но глупцом он не был. Он готов был учиться на собственных ошибках.

Будучи по натуре одиночкой, Джош вырос в семидесятых, когда Южная Каролина все еще цеплялась за призрак времен Джима Кроу[13], все еще безрезультатно пыталась объединить школы и вступить в двадцатое столетие. Перебираясь со своей матерью-одиночкой и четырьмя сестрами из одной ветхой квартиры в другую, Джош нашел своим дарованным свыше размерам и силе хорошее применение на футбольном поле и играл в ученической команде школы «Мэллард-Крик», мечтая о получении спортивной стипендии. Однако ему не хватало той единственной вещи, которая продвигала игроков по академической и социально-экономической лестнице: животной ярости.

Джош Ли Хэмилтон всегда был добродушен – даже чересчур. Он позволял гораздо более слабым мальчишкам дразнить себя. В разговор со всеми взрослыми он вставлял «да, сэр» или «да, мэм». Он просто не любил драться. Поэтому-то в середине восьмидесятых его футбольная карьера и сошла на нет. Как раз в то время заболела его мать Рэйлен. Доктора сказали, что у нее эритематозная волчанка, и болезнь была не смертельной, но для Рэйлен стала смертным приговором: поразив кожу, она принесла в ее жизнь непрекращаюшуюся боль и в итоге почти парализовала бедную женщину. Джош взвалил на свои плечи заботы о матери, а его сестры покинули родной дом, несчастливо вышли замуж и уехали из штата, оказавшись в итоге на бесперспективных работах. Джош готовил, убирался и хорошо ухаживал за матерью, и через несколько лет он так поднаторел в готовке, что смог устроиться поваром в ресторан.

У него был природный талант к кулинарии, особенно к приготовлению мяса, и он продвигался по службе на кухнях стейк-хаусов Южной Каролины и Джорджии. К началу двухтысячных он стал одним из самых востребованных шеф-поваров на Юго-Востоке и руководил крупными командами су-шефов, обслуживал роскошные мероприятия и даже удостоился публикации своей фотографии в журнале «Дома и жизненные уклады Атланты». И при этом он руководил своими кухнями по-доброму – а это было редкостью в ресторанном мире.

И теперь, среди этих ежедневных ужасов, томимый неразделенной любовью, Джош мечтал приготовить что-нибудь особенное для Лилли.

Но до этого момента они питались исключительно консервированными горохом и ветчиной, сухими хлопьями и молоком – ничто из этого не могло стать подходящим фоном для романтического ужина или для объяснения в любви. Все мясо и свежие продукты в округе много недель назад ушли на прокорм червям. Но Джош надеялся на кролика или дикого кабана, которые, быть может, скитались по окрестным лесам. Он бы приготовил рагу или потушил бы мясо с диким луком, розмарином и тем пино-нуар, которое Боб Стуки раздобыл в заброшенном винном магазине. Джош бы подал мясо с приправленной зеленью кукурузной кашей и добавил бы еще что-нибудь. Дамочки из палаточного лагеря делали свечи из сала, которое они нашли в кормушке для птиц. Было бы неплохо. Свечи, вино, может, еще припущенная груша на десерт – и Джош был бы готов. В садах все еще валялись перезревшие плоды. Может, к свинине он подал бы яблочную чатни. Да. Точно. И тогда Джош устроил бы ужин для Лилли и сказал бы ей, что он чувствует, как хочет быть с ней, защищать ее и быть ее мужчиной.

– Я знаю, куда ты клонишь, Лилли, – наконец сказал ей Джош, стряхнув пепел со своей сигары на камень. – И я хочу, чтобы ты поняла две вещи. Во-первых, в том, что ты сделала, нет ничего постыдного.

Она опустила взгляд.

– Ты имеешь в виду, в том, что я сбежала, поджав хвост, когда на тебя напали?

– Послушай. На твоем месте я бы поступил точно так же.

– Брехня, Джош! Я даже не…

– Дай мне договорить. – Он погасил сигару. – Во-вторых, я хотел, чтобы ты убежала. Ты меня не слышала. Я орал, чтобы ты убиралась оттуда к черту. Смысла не было – до второго молотка было не дотянуться, мы бы оба завязли с этими тварями. Понимаешь, о чем я? Тебе не стоит стыдиться того, что ты сделала.

Лилли вздохнула, по-прежнему не поднимая глаз. По ее носу скатилась слеза.

– Джош, я очень ценю то, что ты пытаешься…

– Мы команда, так? – Он наклонился, чтобы видеть ее красивое лицо. – Так?

Она кивнула.

– Мы неразлучны, верно?

– Верно, – снова кивнула Лилли.

– Мы как хорошо смазанный механизм.

– Ага. – Она вытерла слезы тыльной стороной ладони. – Ладно.

– Давай все так и оставим. – Джош протянул ей свою влажную бандану. – Идет?

Она взглянула на бандану у себя на коленях, взяла ее, посмотрела на Джоша и выдавила из себя улыбку.

– Боже, Джош, да эта штука просто отвратительна!

Три дня палаточный городок вообще не подвергался атакам, спокойствие омрачило только несколько мелких инцидентов. Однажды утром группа детей наткнулась на подрагивавшее тело, валявшееся в придорожной канаве. Его серое, изъеденное червями лицо было обращено к верхушкам деревьев в бесконечной агонии, из горла раздавался хрип. Выглядело тело так, словно недавно встретилось с механической жатвенной машиной: там, где когда-то были руки и ноги, теперь торчали лишь неровные обрубки. Никто не мог понять, как это лишенное конечностей туловище оказалось здесь. Чад добил его единственным ударом топорика в прогнившую носовую кость. В другой раз, зайдя в общественный туалет, чтобы испражниться после обеда, один из престарелых обитателей лагеря вдруг с ужасом понял, что грешным делом справил большую нужду прямо на зомби. Ходячий как-то умудрился застрять в выгребной яме. Один из молодых мужчин без труда убил его одним ударом ручного бура.

Но эти события были друг с другом не связаны, и половина недели прошла без происшествий.

Передышка дала жителям лагеря время на то, чтобы организовать свой быт, закончить возведение последних убежищ, уложить припасы, изучить близлежащую территорию, привыкнуть к новому укладу жизни и сформировать группировки, коалиции и иерархии. Семьи – их было десять, – казалось, имели больше веса при принятии решений, чем одиночки. Какая-то солидность из-за того, что на их карту было поставлено больше, обязанность защищать детей, может, даже символизм, вкладываемый в воспитание семян будущего, – все это добавляло им некоторого негласного авторитета.

Среди патриархов этих семейств выделился фактический лидер – Чад Бингэм. Каждое утро он проводил собрания общины в цирковом шатре и распределял обязанности с серьезностью главаря мафии. Каждый день он важно обходил границы участка, заложив за щеку порядочную порцию табака и держа пистолет на виду. Зима была на подходе, а по ночам за деревьями то и дело слышались тревожные звуки, и Лилли волновалась из-за этого мнимого лидера. Чад следил за Меган, которая теперь переметнулась к одному из других мужей – на глазах у всех, включая его беременную жену. Лилли беспокоилась, что весь видимый порядок лагеря покоился на пороховой бочке.

Палатки Лилли и Джоша стояли всего ярдах в десяти друг от друга. Каждое утро Лилли просыпалась и сидела, смотря на застегнутый на молнию вход, поглядывала на палатку Джоша, пила быстрорастворимый кофе без кофеина и пыталась разобраться в своих чувствах к здоровяку Ее трусливый поступок по-прежнему мучил ее, преследовал, являлся к ней во снах. Ей снились кошмары, в которых она видела окровавленную дверь того захваченного автобуса в Атланте, но теперь на части раздирали не ее отца – теперь по забрызганному кровью стеклу на глазах у Лилли сползал Джош.

Она снова и снова, вздрагивая, просыпалась от его обвиняющего взгляда в насквозь пропитанной холодным потом одежде.

Преследуемая кошмарами, в такие ночи Лилли без сна лежала в заплесневевшем спальном мешке и глазела на покрытую плесенью крышу ее крошечной палатки – эту потрепанную походную палатку, вонявшую дымом, засохшей спермой и выдохшимся пивом, она раздобыла во время вылазки в заброшенный лагерь. И, лежа так, она неизбежно слышала звуки. Слабые, доносившиеся из темноты за холмом, из-за деревьев, эти звуки смешивались с шумом ветра, трескотней сверчков и шуршанием листвы: неестественные хрипы и неровное шарканье напоминали Лилли тот звук, с которым вертелись в сушильной машине старые ботинки, глухо ударявшиеся о стенки.

Когда Лилли слышала эти отдаленные звуки, перед ее затуманенным от ужаса мысленным взором проносились жуткие черно-белые судебные фотографии, образы изувеченных тел, сведенных посмертным окоченением, но все еще двигавшихся, лица мертвецов, которые оборачивались и смотрели прямо на нее, немые фильмы-снафф[14], где трупы танцевали, извиваясь как ужи на сковородке. Каждую ночь, лежа без сна, Лилли раздумывала, что на самом деле означали эти звуки, что происходило снаружи и когда следовало ожидать следующей атаки.

Некоторые из более пытливых жителей лагеря выстраивали целые теории.

Молодой парень из Афин по имени Хэрлан Стигел, ботаник-аспирант в очках в толстой роговой оправе, каждый вечер устраивал философские дискуссии у костра. Возбужденные от псевдоэфедрина, быстрорастворимого кофе и паршивой травки, с полдюжины отбросов общества пытались отыскать ответы на трудные вопросы, мучившие каждого: истоки эпидемии, будущее человечества и, возможно, самое важное для всех – закономерности поведения ходячих.

Этот мозговой центр пришел к выводу, что существовало только две возможности: (а) у зомби не было инстинктов, целей и поведенческих моделей, отличных от безотчетного поглощения пищи. Они представляли собой просто пучок нервных окончаний с зубами и отталкивались друг от друга, как смертоносные машины, которые просто нужно было «выключить». Или же (б) существовал сложный стереотип поведения, который ни один из выживших пока что не разгадал. Второй вариант поднимал вопрос о том, как зараза передавалась от мертвых к живым – только ли через укусы ходячих? – а также вопросы о стадном поведении, о применимости кривых обучения Павлова и даже более масштабных генетических закономерностей.

Другими словами, как выразился Хэрлан Стигел: «Движутся ли эти мертвецы по какому-то странному, извращенному, упоротому эволюционному пути?»

За последние три дня до Лилли донеслось немало из этих бессвязных рассуждений, но она не обращала на них внимания. Времени на догадки или анализ ситуации у нее не было. Чем дольше мертвецы не нападали на палаточный городок, тем более уязвимой она себя чувствовала, несмотря на все меры предосторожности. Теперь были установлены почти все палатки, а по периметру площадки выстроилась баррикада из припаркованных автомобилей, и стало спокойнее. Люди обосновались на новом месте и стали держаться особняком. Несколько костров и плит, на которых готовили еду, быстро гасили из-за опасений, что поднимающийся дым или запахи привлекут нежданных гостей.

И все же каждую ночь Лилли становилось все страшнее. Казалось, надвигался холодный фронт. По ночам небо прояснялось, облака расходились, и каждое утро неровная земля, ограды и брезентовые палатки покрывались инеем. Похолодание резонировало с мрачными предчувствиями Лилли. Что-то ужасное казалось неизбежным.

Однажды ночью, перед тем как лечь спать, Лилли Коул достала из рюкзака небольшой переплетенный в кожу бумажный календарь. За недели, прошедшие с начала эпидемии, отказали практически все персональные устройства. Электричества не стало, мощные батареи исчерпали свой ресурс, все провайдеры испарились, и мир вернулся к основам: кирпичам, раствору, бумаге, огню, плоти, крови, поту и, по возможности, к внутреннему сгоранию. Лилли всегда была любительницей аналогового мира – ее дом в Мариетте полнился виниловыми пластинками, транзисторными радиоприемниками, механическими часами и валявшимися повсюду первыми изданиями книг, – поэтому она без труда начала вести хронику эпидемии в маленьком черном блокноте с выцветшим логотипом «Американской семейной страховой компании», тисненным золотом на обложке.

Той ночью она поставила жирный крест в квадрате, помеченном «Четверг, 1 ноября».

Следующим днем было второе ноября, и в этот день судьбе Лилли – как и многих других – суждено было бесповоротно измениться.

Пятничное утро выдалось ясным и морозным. Лилли проснулась, как только рассвело, подрагивая в своем спальном мешке. Нос ее был таким холодным, что, казалось, онемел. Она принялась второпях натягивать на себя всю одежду и почувствовала, как заныли ее суставы. Поспешив вылезти из палатки, она на ходу застегнула пальто и взглянула на палатку Джоша.

Здоровяк уже был на ногах и делал зарядку, одетый в рыбацкий свитер и пуховый жилет. Обернувшись, он заметил Лилли и спросил ее:

– Ну что, холодно?

– Давай сразу перейдем к следующему глупому вопросу, – ответила она, подойдя к его палатке и протянув руку за термосом дымившегося быстрорастворимого кофе, который Джош сжимал в своей огромной затянутой в перчатку руке.

– Люди запаниковали из-за погоды, – мягко сказал он, передав ей термос. Он кивнул в сторону трех грузовиков, стоявших заведенными на дороге у другого конца площадки. Пока он говорил, изо рта у него вылетали клубы пара. – Мы собираемся поехать в лес, собрать дров – столько, сколько удастся увезти.

– Я поеду с вами.

Джош покачал головой:

– Я только что говорил с Чадом – похоже, он хочет, чтобы ты присмотрела за его детьми.

– Ладно. Без проблем. Мне все равно.

– Это оставь себе, – сказал Джош, указывая на термос. Он взял топор, который был прислонен к его палатке, и улыбнулся Лилли: – Вернусь к обеду.

– Джош, – произнесла она, поймав его за рукав, пока он не отвернулся. – Будь в лесу осторожен.

Его улыбка стала шире.

– Само собой, куколка… Само собой.

Он повернулся и пошел к гравийной дороге, над которой висело облако выхлопных газов.

Лилли посмотрела, как люди расселись по кабинам, запрыгнули на подножки и залезли в кузова машин. В тот момент она не поняла, сколько шума производили три больших грузовика, которые одновременно заполнялись пассажирами: то и дело раздавались громкие голоса и хлопали дверцы, а воздух наполнялся угарным газом.

В процессе сборов ни Лилли, ни кто-либо еще не подумал, как далеко разнеслись звуки их отъезда в верхушках деревьев.

Лилли первой почувствовала опасность.

Бингэмы оставили ее в цирковом шатре присматривать за четырьмя девочками, которые резвились на ковре из прелой травы, бегая среди складных столиков, поставленных друг на друга ящиков из-под персиков и баллонов с бутаном. Внутри цирковой шатер освещался самодельными световыми фонарями – в потолке были проделаны отверстия, позволявшие солнцу попадать под навес, – а полотняные стены были насквозь пропитаны запахом плесени и перепревшего сена, десятилетиями лежавшего рядом с ними. Поставив на холодный земляной пол три сломанных садовых кресла, девочки как раз играли в музыкальные стулья.

Лилли должна была обеспечивать музыку.

– Да-ду-ду-ду… Да-да-да-да… – монотонно напевала Лилли своим слабым и тонким голосом один из старых хитов группы «Полис», пока девочки хихикали и бегали вокруг стульев.

Лилли задумалась. Через огромный проем с одной стороны шатра она смотрела на лагерь, широкая полоса которого виднелась в сером свете дня. На улице было пустынно: те, кто не отправился на вылазку, в основном сидели в своих палатках.

Лилли было страшно. Сквозь далекие деревья пробивалось холодное солнце, в огромном шатре слышался шепот ветра. Высоко на холме в бледном свете танцевали тени. Лилли показалось, что где-то там, возможно за деревьями, она расслышала шаркающие звуки, но она не была уверена. Может, это было всего лишь ее воображение. Может, это всего лишь шорохи внутри пустого трепещущего шатра обманывали ее уши.

Она отвернулась от входа и осмотрелась в поисках оружия. Около тачки с землей она заметила лопату, а затем увидела несколько садовых инструментов в грязном ведре. Из пластикового мусорного бака выглядывали остатки завтрака – бумажные тарелки с засохшей фасолью и омлетом из порошковых яиц, скомканные обертки от буррито, пустые коробочки из-под сока, – а рядом с ним стоял пластмассовый контейнер с грязными столовыми приборами. Приборы были из одного из модернизированных фургонов-пикапов, и Лилли разглядела в контейнере несколько острых ножей, но в основном там лежали пластиковые ложки-вилки с налипшими на них остатками пищи. Лилли задумалась, насколько эффективна такая ложка-вилка могла бы быть в борьбе против чудовищного слюнявого каннибала.

Она молча прокляла руководителей лагеря за то, что они не оставили огнестрельного оружия.

В палаточном городке остались престарелые жители – мистер Раймс, пара старых дев из Стокбриджа, восьмидесятилетний учитель на пенсии О’Тул, двое братьев-стариков из брошенного дома престарелых в Мейконе, – а также несколько женщин, большая часть которых сейчас была слишком занята стиркой и философской болтовней у дальней ограды, чтобы заметить хоть что-то подозрительное.

Помимо них, в лагере были только дети – из десяти семей. Некоторые еще прятались от холода в палатках, другие – пинали футбольный мяч у разрушенного фермерского дома. Каждую стайку ребятишек караулила женщина, ответственная за них.

Снова посмотрев сквозь проем, Лилли увидела в отдалении Меган Лафферти, которая сидела высоко на крыльце сгоревшего дома и делала вид, что следит за детьми, а не курит травку. Лилли покачала головой. Меган должна была присматривать за детьми Хеннесси. Страховой агент из Атланты Джерри Хеннесси уже несколько дней довольно неосмотрительно развлекался с Меган. Дети Хеннесси по возрасту были едва ли не самыми младшими в лагере: им было восемь, девять и десять лет. Самыми младшими детьми в палаточном городке оставались близняшки Бингэм и Рути, которые в это мгновение остановили игру и нетерпеливо смотрели на свою взволнованную няньку.

– Ну же, Лилли, – окликнула ее Сара Бингэм, отдуваясь у стопки ящиков из-под фруктов, положив руки на бедра. На ней был красивый, стильный свитер под ангору, который сводил Лилли с ума. – Пой еще!

Лилли снова повернулась к девочкам:

– Прости, милая, я просто…

Она замолчала, услышав звук, который шел с улицы, из-за деревьев. Звук был похож на скрежет, с которым штурмовали борт накренившегося корабля… Или на скрип, с которым медленно закрывали дверь дома с привидениями… Или, что более вероятно, на треск, с которым зомби тяжело ступали по бурелому.

– Девочки, я…

Раздался еще один звук, который оборвал Лилли на полуслове. Она резко развернулась ко входу в шатер, услышав громкий шорох, донесшийся с востока, нарушив спокойствие в ста ярдах от них, среди зарослей шиповника и кизила.

Оттуда неожиданно взлетела стайка сизых голубей, а за ними, подобно фейерверку, в воздух взмыли опавшие листья. Замерев от неожиданности, Лилли смотрела, как голуби серо-черными пятнами сформировали в небе неизвестное созвездие.

Словно повинуясь цепной реакции, у дальней кромки площадки вспорхнули еще две стайки голубей. Трепетавшие птицы беспокойно метались, рассеиваясь и вновь собираясь в косяки, подобно чернильным пятнам, колеблющимся в чистом бассейне.

Сизых голубей в этом регионе было полно – местные даже назвали их «небесными крысами», утверждая, что мясо их вообще-то было довольно вкусным, если снять его с костей и поджарить на гриле, – но в последнее время их внезапное появление стало означать кое-что гораздо более страшное и пугающее, чем потенциальная возможность поесть.

Кое-что, что согнало птиц с насиженных мест и теперь приближалось к палаточному лагерю.