Читать книгу Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник) - Группа авторов - Страница 9

Была суббота, и я знал, что вечером в главном зале намечается обычная официальная вечеринка с танцами и бриджем. После моей небольшой эскапады накануне вечером не приходилось ожидать, что я буду туда допущен. Но, к моему удивлению, Морено, как ни странно, ничего не имел против моего участия. Я был искренне поражен и обрадован. У меня появлялся еще один шанс увидеть Айрис Пэттисон.

Айрис оказала на меня ощутимое влияние. В тот день я не испытал привычных мучений ко времени, когда прежде привык смешивать себе первый коктейль, и, несмотря на приступ дрожи в кабинете физиотерапии, чувствовал себя достаточно хорошо.

Мной овладело почти детское возбуждение, когда Фогарти принес мой вечерний костюм, хранившийся в неведомом мне месте. Ему пришлось только помочь мне завязать узел на галстуке, а с остальным я справился сам. Беглый взгляд в зеркало вполне удовлетворил меня. Я выглядел очень похожим на нормальное человеческое существо со своим искусственным загаром и глазами, уже не желтыми и не налитыми кровью.

После ужина мисс Браш вышла сияющая, в облегающем белом платье с красным корсажем, добавлявшим чего-то чуточку интригующе демонического к ее образу белокурого ангела. Сотрудники к совместным вечерам всегда прихорашивались. Все выглядело очень мило, и каждый из нас должен был ненадолго забыть, что мы находимся в несколько облагороженном варианте обыкновенного дурдома.

На этот раз правило отбора по принципу хорошего поведения явно временно отменили, потому что к танцам мужской контингент явился в полном составе, включая даже провинившегося Билли Трента. Мисс Браш руководила нами со спокойной решительностью, лично препроводив к месту увеселений. Я шел вместе с Геддесом и юным Билли. Англичанин скучал и даже выглядел немного подавленным. Зато Билли уже напрочь забыл про свое недавнее выступление в роли Тарзана, и в нем бурлил энтузиазм. Он будет танцевать с мисс Браш, сообщил мне Билли. Для него это было предвкушением райского блаженства.

Когда мы вошли в общий главный актовый зал лечебницы, женщины уже собрались там. Центр помещения освободили от стульев, превратив в площадку для танцев. Столы для бриджа и диваны расставили вдоль стен и по углам. Из радиоприемника лилась мелодичная танцевальная музыка. Я сразу принялся искать взглядом Айрис Пэттисон, но, как ни всматривался, нигде ее не видел.

Зато присутствовали все остальные: медсестры, врачи, санитары, пациенты. Доктор Стивенс, веселый и раскрасневшийся, громогласно беседовал с красивой, хотя, по всей видимости, душевнобольной рыжеволосой дамой. Морено разыгрывал роль гения психиатрии перед группой приглашенных в гости медиков из других больниц. Седая, величавая леди, которая могла бы сойти за герцогиню, чуть надменно раскланивалась с воображаемыми знакомыми. Зал блистал ослепительно белыми сорочками мужчин и смелыми декольте женских нарядов. Причем зачастую отличить сотрудников от пациентов оказывалось нелегкой задачей. Зрелище напоминало сбор элитной публики перед премьерой на Бродвее постановки пьесы вошедшего в моду драматурга.

Мисс Браш хлопотала вокруг нас, представляя дамам, как хозяйка светского салона с Парк-авеню, когда я вдруг заметил наконец Айрис. Она сидела одна в углу зала в длинном фиолетовом платье. Забыв все приличия официального мероприятия, я ухватился за руку мисс Браш и, быть может, излишне громко попросил нас познакомить. Мисс Браш улыбнулась мне одной из своих всепонимающих улыбок и подвела к ней.

– Позвольте представить вас друг другу. Мисс Пэттисон – мистер Дулут.

Девушка подняла на меня равнодушный взгляд. Платье на ней было изумительного оттенка: мягкого и нежного, как цветок ириса, от которого происходило ее имя. Ее взгляд встретился с моим на мгновение, но тут же уклонился в сторону. Я сел рядом, преисполненный надежд.

Но стоило мне это сделать, как начались танцы. Билли Трент сразу же устремился к мисс Браш с радостной улыбкой. Она улыбнулась в ответ, но, пока он пробирался к ней, успела повернуться спиной и вышла на танцплощадку со стариком Лариби. Я увидел на лице юноши столь жестокое разочарование, что на краткий миг мое высокое мнение об Изабелле Браш рухнуло, как курс акций на воображаемой бирже Лариби.

После чего я попытался завести разговор с Айрис. Перепробовал все мыслимые темы, но все впустую. Иногда она отвечала тихим, лишенным какой-либо экспрессии голосом. Но искры между нами не пробегало. С таким же успехом можно было разговорить покойницу. Но в то же время от нее исходила энергия молодости. Чувствовалось, что в ней еще бурлят мощные жизненные силы.

Я пригласил ее на танец, и она ответила:

– Спасибо за приглашение, – как часто делают маленькие девочки.

Танцевала она превосходно, но движения казались до странности механическими, словно она находилась в состоянии транса.

– Вы очень добры ко мне, – произнесла она лишь одну фразу, прозвучавшую чуть слышно и застенчиво.

Я не нашелся, что сказать в ответ. Слова просто не шли с языка.

Тем временем вечер продолжался по всем канонам чопорной респектабельности. Первым поступок, несколько выходивший за рамки общепринятых приличий, совершил, как ни парадоксально, Морено. Он стоял в стороне, занятый беседой с Фогарти и Геддесом, но не сводил пристального взгляда с мисс Браш и Лариби. И внезапно, когда головка мисс Браш оказалась склоненной слишком близко к плечу миллионера, он протиснулся между танцующими и вмешался. При этом вел он себя предельно корректно, но глаза его сверкали плохо скрытым недовольством.

Музыка затихла. Когда я проводил Айрис на ее прежнее место, к нам подошла миссис Фогарти. Ночная медсестра совершила героические усилия, чтобы хорошо выглядеть в вечернем платье, но оно все равно топорщилось на ней, причем в самых неподходящих местах, словно под платьем она оставила свой традиционный рабочий халат. Ее сопровождали легкий аромат антисептика и седовласая женщина с одним из тех морщинистых аристократических лиц, какие часто встречаются у пожилых хозяек роскошных особняков в Блэк-Бэй.

Миссис Фогарти всем своим видом показывала владевшее ею при этом чувство: «Мне кажется, вас двоих многое объединяет», – а затем не без труда заставила себя озвучить его:

– Мистер Дулут, позвольте вас познакомить с мисс Пауэлл из Бостона. Она видела несколько ваших постановок на Бродвее и хотела бы обсудить их с вами.

Мне этого вовсе не хотелось. Моим единственным желанием оставалось побыть еще наедине с Айрис. Но мисс Пауэлл решительно уселась на краешек дивана, начав снисходительно и многословно рассуждать о культуре в целом и сценическом искусстве в частности. Я почему-то сразу решил, что она, должно быть, из числа приглашенных со стороны психиатров или филантропов, которые считали, что знают, как беседовать с несчастными пациентами, чтобы улучшить им настроение. И вел себя соответственно, бросая умные реплики в ответ и показывая самое благостное расположение духа, но все это время не сводил взгляда с Айрис.

Я продолжал смотреть на нее, когда к нам приблизился Лариби. Сидя спиной к подошедшему, я не мог видеть, кто это. Но его присутствие совершенно отчетливо, как в зеркале, отразилось на лице Айрис. Ее бледные щеки покрылись болезненным румянцем, а в чертах лица теперь читалась острая неприязнь. Она вскочила на ноги и после секундного колебания поспешила прочь.

Мне хотелось броситься вслед за ней, сказать, что я могу немедленно врезать мерзкому Лариби в челюсть и вообще готов на все, лишь бы ей стало хоть немного лучше. Но мисс Пауэлл оказалась гораздо проворнее меня. Я не успел пошевелиться, а ее почти по-мужски сильная рука уже легла поверх моей, приковав меня к месту и заставив вернуться к ее бесконечно утомительным сентенциям.

Лариби задержался рядом с нами, и мне постепенно удалось переключить ее внимание на старика. Он едва ли разбирался в искусстве, и, вполне вероятно, тема была ему вообще не интересна, но для мисс Пауэлл это не имело значения. Она нуждалась в слушателе, кем бы он ни был.

Я уже подготовился к тому, чтобы незаметно ускользнуть от них, когда заметил нечто весьма любопытное. Пронзительные глазки мисс Пауэлл избегали взгляда финансиста. Они самым необычным образом были постоянно прикованы к платиновой цепочке от часов, лежавших в специальном кармане его просторной жилетки.

– Видите ли, мистер Лариби, небольшие группы представителей отдельных культур…

Низкий и хорошо поставленный голос лился неутомимо. А затем почти незаметно со стороны ее правая рука начала двигаться.

– Как сказал бы всеми уважаемый Эмерсон…

Я наблюдал за происходившим в немом изумлении. Ее пальцы уже почти касались цепочки. А затем без малейшего изменения в исполненной достоинства позе, без кратчайшего перерыва в монологе мисс Пауэлл в одно мгновение вытащила часы из кармашка и с чисто женским изяществом сунула их под одну из диванных подушек.

Лариби ничего не заметил. Все было проделано элегантно и в течение буквально доли секунды – великолепная работа высококлассного карманника. Мое мнение о мисс Пауэлл сразу же изменилось в лучшую сторону.

– Это замечательное начинание, мистер Лариби. Уверена, оно вас заинтересует.

Но Лариби уже откровенно демонстрировал отсутствие малейшего интереса к самым замечательным начинаниям. Им, казалось, владело одно желание – вернуться на танцплощадку поближе к мисс Браш. А единственным способом сделать это было пригласить на танец мисс Пауэлл. Та приняла приглашение с удивительной охотой, и они отплыли от меня, похожие со стороны на самую заурядную семейную пару, несчастливую в браке. Но хищный блеск никуда не делся из глаз старой девы из Бостона. Я решил, что она уже определенно строит планы поработать над бриллиантовыми запонками своего партнера.

Когда они отошли подальше, я сунул руку под подушку дивана. Часы лежали там. Но не в одиночестве. Пространство под подушкой стало тайником для целого набора сокровищ. Там я обнаружил рулон бинта, пару ножниц, початую склянку с йодом и больничный термометр. Мисс Пауэлл, как озабоченная состоянием своего здоровья белка, делала на зиму медицинские запасы.

Часы я сунул себе в карман, собираясь вернуть их Лариби лично. Но оказался в затруднении, размышляя, как поступить со всем остальным. Беспомощно оглядел помещение, и мое внимание привлекла миссис Фогарти.

– Я хочу, чтобы вы кое на что взглянули, – сказал я, пригласив ее к дивану.

Ночная сиделка закатала рукава вечернего платья, как привыкла поступать с рукавами своей рабочей одежды.

– Бедная мисс Пауэлл, – зашептала она взволнованно. – Она уже почти оправилась от своей болезни и, пожалуйте, – снова взялась за воровство. А ведь какой интеллигентный человек!

– Ничего не скажу относительно интеллекта, – заметил я, – но ее пальчики стоят миллион долларов. Клептомания – таков ее диагноз, как полагаю?

Миссис Фогарти лишь кивнула, но не удостоила меня словесным ответом. Этот небольшой инцидент встревожил ее сильнее, чем я ожидал. Она собрала содержимое «клада» и показала его стоявшему неподалеку доктору Стивенсу. Я слышал, как она сказала ему:

– Вот некоторые вещи, пропавшие из вашего кабинета, доктор. Не хватает только еще пары бинтов и секундомера.

Жизнерадостное лицо Стивенса помрачнело. Пробормотав что-то о разнице между профессиями врача и сыщика, он поспешил покинуть зал.

Несколько минут спустя с танцплощадки вернулся Лариби, но уже в одиночестве. Я поздравил его со счастливым избавлением от навязчивой мисс Пауэлл, но он оставался озабоченным и заметно нервничал. Когда он садился рядом со мной, я заметил, насколько необычайно бледным выглядело его лицо. Внезапно, словно ему необходимо было на что-то решиться, он произнес очень тихо и серьезно:

– Мистер Дулут, если я задам вам один странный вопрос, вы ведь не сочтете меня сразу сумасшедшим, правда?

Между пациентами лечебницы установилось неписаное правило считать друг друга совершенно нормальными людьми. Я вежливо поинтересовался, в чем суть вопроса, подумав, что речь пойдет о часах, и уже приготовился достать их, когда он добавил:

– Скажите, вы тоже слышите или же нет тихое и очень быстрое тиканье, похожее…

Он осекся. Я знал, что он имел в виду звук биржевого тикера, но не мог заставить себя вымолвить название. На мгновение я даже подумал, что он снова оказался во власти своей иллюзии, но сразу понял свою ошибку. Потому что действительно тоже совершенно отчетливо услышал этот звук – гораздо более быстрый, чем ход обычных часов. И источник находился где-то в области левого кармана пиджака Лариби.

– Да, мне это тоже слышно, – ответил я, причем с не меньшим удивлением, чем его собственное. – Суньте руку в левый карман пиджака.

Неуверенно дрожавшими пальцами Лариби полез в карман и извлек из него круглый металлический предмет, в котором я немедленно узнал одно из приспособлений доктора Стивенса. Он использовал его для измерения пульса, кровяного давления и прочих процедур. Это был, несомненно, тот самый медицинский секундомер, о пропаже которого упомянула миссис Фогарти.

Он тикал очень быстро, и странным образом этот звук тоже вернул мне воспоминания о панике на бирже в 1929 году.

– Всего лишь секундомер, – едва слышно пробормотал Лариби. – Это простой секундомер. – Затем он повернулся ко мне и резко спросил: – Но каким же образом он попал ко мне в карман?

– Вероятно, кто-то обменял его вот на это, – ответил я, подавая ему часы.

Он в изумлении на них уставился, а потом забрал у меня часы с полной сострадания улыбкой. Вероятно, он подумал, что как раз я гораздо ближе к безумию, чем ему представлялось. Когда он ощупывал холодную платину часов, я заметил на его лице выражение почти полного блаженства.

– Вот видите, – сказал он, точно беседовал сам с собой, – меня просто пытаются запугать. Вот в чем вся суть. А я вовсе не умалишенный. Конечно же, у меня с головой все в порядке. Мне надо немедленно поставить об этом в известность мисс Браш.

Он поднялся и нетвердой походкой двинулся мимо пар на танцплощадке.

Но стоило ему оставить меня одного, как я вдруг остро ощутил густо разлитую в воздухе опасность. Я ведь сначала принял мисс Пауэлл за почти комический персонаж. Но теперь даже она казалась вовлеченной в развитие странных и весьма драматических событий, происходивших в лечебнице доктора Ленца.

Бостонская старая дева украла секундомер – в этом сомневаться не приходилось. Но она ли сама подсунула его в карман старику во время танца? Тот же ли звук доносился до меня из спальни финансиста прошлой ночью? И если да, то каким образом вещица попала из женского отделения лечебницы в мужское? Мне было достаточно хорошо знакомо устройство секундомеров, чтобы понимать: они не могут сами по себе работать долго. Кто-то должен был секундомер периодически заводить. Но кто? Мисс Пауэлл? Или же некто другой, имевший причины держать Лариби в постоянном страхе? И не мог ли пойти на такое сам миллионер, следуя какому-то сложному плану, созревшему в его собственном воспаленном мозгу?

А потом меня поразила другая мысль. Вероятность более зловещая по своим последствиям и очевидному смыслу. Душевное здоровье Лариби… Нет, как раз его полное умственное расстройство сулило лечебнице кругленькую сумму. Неужели было возможно, что…

Я сейчас многое бы отдал всего лишь за кварту ржаного напитка, который помог бы мне разобраться во всем. Но поскольку достать бутылку было так же невозможно, как дотянуться до луны, я отправился на свежий воздух. Блистательный зал с его дорогими нарядами, дорогими психиатрами и танцующими куклами начинал сильно действовать мне на нервы.

В вестибюле я надеялся встретить своего приятеля Фогарти, но там торчал один Уоррен. Я попросил у него сигарету, и мы принялись болтать. Несмотря на все свои эффективные захваты за шею, наш ночной санитар был, в сущности, грустным и вполне безобидным малым. У него неизменно присутствовал повод для огорчений, и на этот раз им послужил зять. С нехарактерной для себя откровенностью он намекнул на недостатки Фогарти как мужа, сострадая сестре, которую злая судьба подвигла взять в мужья «обманщика и плута». Он пояснил свою мысль на немудреном примере того же Билли Трента, показавшего, насколько слабым борцом был Фогарти. По его словам, зятек никогда не был чемпионом Америки. Так, добился кое-чего в Англии, но ведь всем известно, что победы над англичанами недорого стоят.

– Он боится сразиться даже со мной, – сказал Уоррен хмуро. – Потому как знает, мошенник, что я его отделаю по первое число. Однажды это случится, и вы сами убедитесь.

Впрочем, собственные слова навели Уоррена на новые, не слишком радостные мысли. Как выяснилось, в прошлом он тоже надеялся стать профессиональным борцом. У них с сестрой даже была отложена некоторая сумма денег на эти цели, но их соблазнили игрой на бирже, где они всего и лишились.

– Именно так, – продолжал он с неожиданным раздражением. – Останься те денежки при мне, я бы уже стал чемпионом. А теперь приходится присматривать за типами вроде Лариби – хотя именно из-за таких ловкачей, как он, я лишился последнего гроша за душой.

Меня порой и раньше посещали мысли о том, как складывались судьбы несостоявшихся борцов, подобных Уоррену, закончивших карьеру чемпионов, подобных Фогарти, и престарелых биржевых спекулянтов, подобных Лариби. И сейчас, оставив ночного санитара снова одного в вестибюле, я вдруг понял, что ответ мне известен. Все они так или иначе, в одной или другой роли, но заканчивали свои дни в заведениях вроде лечебницы доктора Ленца.

Когда я вернулся в зал, танцы закончились, а большинство гостей собрались в одном углу. Поначалу я не разглядел, кто находился там в центре внимания. Потом заметил, что это был доктор Ленц собственной персоной.

С черной бородой, ярко контрастировавшей с ослепительно белой сорочкой, на которую она ниспадала, он выглядел как сам Господь Бог в те годы, когда Вседержитель был еще молод и отличался большей терпимостью. Присоединившись к общей группе, я мог ощущать мощь его личности, словно попал в ее магнитное поле. Он не стоял на месте, даруя каждому частичку своего внимания, и его слова достигали всех. Все-таки он был необычайным человеком. Интересно, подумалось мне, а сам он ощущает исходящие от него в буквальном смысле электрические разряды?

Я вернулся со смутным намерением посвятить его в подробности инцидента с секундомером, но сразу же забыл обо всем, увидев Айрис. Она снова уединилась в том же углу. Поспешив присоединиться к ней, я с искренним любопытством спросил, понравился ли ей вечер.

– Да, понравился, – ответила она почти механически, как будто я был надоевшим всем хозяином дома, которого непременно следовало поблагодарить. – Я получила большое удовольствие.

Я не видел смысла продолжать подобный разговор, а просто сидел и смотрел на нее, на ее лицо, которое сразу уподобил экзотическому цветку, на плечи, нежно белеющие в обрамлении платья цвета свежих ирисов.

Совершенно внезапно мною овладело почти неодолимое желание увидеть, как она выглядела бы на сцене. Было в этой девушке нечто… Что-то, с чем встречаешься, быть может, раз в жизни. Изящный изгиб шеи, необъяснимая красота каждого жеста – то есть именно то, что ищет для себя любой театральный деятель от Бродвея до Багдада. Так долго преданный забвению профессиональный энтузиазм взыграл во мне с прежней силой. Нужно выбраться отсюда, забрать девушку с собой и всему ее обучить. При правильной постановке дела она смогла бы стать звездой театра где угодно. Мое сознание мгновенно убежало на пять лет вперед. И это ощущение показалось мне самым здоровым, какое я только испытал за последние несколько лет.

Новые идеи все еще теснились у меня в голове, когда я вновь оглядел остальных собравшихся. Все по-прежнему оставались здесь – пациенты, персонал, гости – группируясь вокруг доктора Ленца или рядом со столами для бриджа.

А потом на моих глазах от общей толпы отделился мужчина. Сначала я не сразу узнал его и потому не обратил особого внимания. А потом понял, что это Дэвид Фенвик, наш знаменитый спирит. В черно-белом вечернем костюме он выглядел еще более эфемерным, чем обычно. Но была какая-то четкая целеустремленность в том, как он решительно продвигался к центру опустевшей танцевальной площадки.

Казалось, больше никто не замечал его, но я уже не сводил с него глаз, когда он внезапно застыл на месте и развернулся лицом к присутствовавшим. При этом он поднял руку, словно призывая к полной тишине, и даже с некоторой дистанции отчетливо различался блеск в его огромных глазах. А заговорил он неожиданно убедительным и проникновенным тоном.

– Наконец-то они прорвались сюда, – объявил он так, словно декламировал стихи. – Наконец-то мне удалось понять их сообщение. Это предупреждение для нас всех, но в особенности оно адресовано Дэниелу Лариби.

Все разом повернулись в сторону Дэвида, глядя на него в завороженном молчании. И я неотрывно следил за Фенвиком, но краем глаза заметил, как мисс Браш поспешила сдвинуться с места и устремиться к нему.

Она находилась всего в нескольких футах от молодого человека, когда он снова заговорил. И было, вероятно, что-то в его облике, заставившее ее остановиться. Потому что она тоже замерла, как и все остальные, слушая его слова:

– Вот предупреждение, посланное мне духами: «Опасайтесь Изабеллы Браш. Опасайтесь Изабеллы Браш. Она представляет опасность для всех, но особенно для Дэниела Лариби. В ней заключена угроза. Произойдет убийство…»

Затем воцарилась напряженная тишина. Несколько секунд они вдвоем стояли в центре зала, как герои пьесы на сцене: Фенвик почти в состоянии транса, мисс Браш – скованная и побледневшая.

Затем раздался чей-то голос, воскликнувший:

– Дэвид… Дэвид!

К моему удивлению, вмешался и поспешил к Фенвику доктор Стивенс. Его обычно округлое лицо сейчас вытянулось во взволнованный, переполненный эмоциями овал. Он почти нежно обнял Фенвика за плечи и что-то прошептал ему на ухо.

Когда же Стивенсу удалось увести его, чары развеялись, и зал заполнился громким гулом голосов. Мисс Браш сразу же растворилась где-то в толпе, пришедшей в оживленное движение. Морено, Ленц, миссис Фогарти, Уоррен – мне поочередно попадался на глаза кто-то из них, старавшихся по мере сил успокоить возбуждение и вернуть вечер в нормальное русло, из которого его вывело более чем поразительное выступление Фенвика.

И я, пожалуй, впервые до конца осознал, насколько искусственной, до какой степени поверхностной была претензия этого праздника казаться светским увеселением для собравшихся вместе совершенно здоровых мужчин и женщин.

Зрелище страха, почти панической растерянности среди присутствующих представлялось пугающим и печальным одновременно. Потом, уже в воспоминаниях, символом происходившего стал для меня Франц Штрубель – низкорослый и хрупкий человечек с красивыми руками, стоявший в стороне, наблюдавший за мятущейся толпой и ритмично размахивавший перед собой воображаемой палочкой дирижера, словно пытаясь внести хоть какой-то порядок в окружавший его хаос.

Люди мелькали мимо меня, но я никого не замечал, глядя только на Айрис. Она не тронулась с места рядом со мной, но прикрыла ладонями свое прелестное лицо.

– Убийство! – услышал я ее шепот. – Убийство! Но ведь это… Это ужасно.

Поначалу, поняв, что она плачет, я тоже почувствовал себя беспомощным и несчастным. Но внезапно мною овладела нежданная радость. Да, она была напугана, встревожена, но по крайней мере показала свою способность чувствовать и выражать чувства.

Видимо, мои нервы тоже оказались на пределе. Потому что, сам не понимая, почему это делаю, я взял ее за руку и стал горячо шептать:

– Все хорошо, Айрис! Не надо плакать. Все обязательно будет хорошо.