Читать книгу Любовница Иуды - Группа авторов - Страница 6

Сейчас, когда самое страшное уже позади (впрочем, полной уверенности в этом быть не могло), нетрудно представить состояние Иуды в первые дни его пребывания на острове. Не ошибемся, если напишем: чем глубже он проникал в клокочущее нутро города, тем сильней в нем становилось ощущение, что он попал в старый Иерусалим или, скажем, Кесарию Филиппову. С их ползучими римскими тенями, которые призраками бродили повсюду: по угрюмым и помпезным зданиям с лепными гербами на фронтонах и победной мощью колонн, рядом с гигантскими памятниками, под призывами обеспечить мировое господство идей Великого Учителя. А главное, призраки были растворены в самом воздухе острова, и без того насыщенном легковоспламеняющимися парами нетерпимости. Иуда заметил, что в этот маленький Вавилон слетелось из разных провинций страны человеческое воронье на трупный запашок той жизни, которую любили и не хотели отдавать во власть реформаторского Центра. Многие языки слились здесь в один – на почве неприятия каких-либо изменений. Казалось, общая ненависть к центральной власти породнила горбатые носы с вздернутыми, круглые глаза с узкими, черные волосы с русыми. Этот островок всем своим существованием ещё раз доказывал, что только нежелание (отсутствие) свободы делает людей братьями, ведь только братья по несвободе (свободе) скованы одной цепью, объединены одними камнями.

Примерно к такому выводу пришёл Иуда, внимательно прислушиваясь к разговорам и приглядываясь к этим людям, давно и печально знакомым ему: по множеству явных и тайных мотивов и движений, по суконным словам и каменным кулакам, по специфическому тембру напористых голосов, по некрасивости плебейских лиц с глазами голодных шакалов… Всех черточек межвекового и межплеменного сходства было не счесть.

Когда он, поглубже надвинув на лоб измятую шляпу, стал продираться между тесно сомкнутыми плечами к дощатому помосту, обтянутому кумачом, с которого один за другим выступали охрипшие ораторы, – ему давали дорогу даже с некоторым почтением, без обычной в таких случаях ругани. Затрапезный вид служил Иуде своеобразным пропуском. Едва он взошёл на помост, как к нему стремительно шагнул, отделившись от стайки организаторов митинга, опохмелившийся Бабура, придерживая рукой длинную серебристую шашку на новенькой портупее.

– Вы из какой организации, товарищ?

Поняв, что атаман не узнал его, Иуда обрадовался и ответил изменённым голосом:

– Я из общества глухих, слепых, немых, а также бесноватых и прокаженных.

– Короче, фамилия как?

– Адам Христов я…, – скуксился Иуда.

– Это что – псевдоним? – недобро насторожился атаман.

– Это по отцу. А по матери я Евин-Эдемский.

– Ты, случаем, не полукровка? – Бабура нахмурился и сдавил ладонью узорную рукоять сабли.

– Многокровка я. Многодушная, двенадцатиколенная, из семейства бессмертников, – Иуда скорчил невинную мину. – Меня хорошо заваривать крутым кипятком соблазна.

– Шутник ты, я погляжу, – успокоился атаман, привычный к затейливым, островитянским речам. – Смотри у меня, без фокусов. Чтоб дышала, так сказать, почва…

– Пустыню я вам обещаю, – буркнул Иуда.

Мы подошли в тот момент, когда Бабура забрал у откричавшегося очередного оратора микрофон и торжественно объявил:

– Слово просит товарищ Христов, от общества инвалидов!

Микрофон показался Иуде головой гремучей змеи. На миг оробевшим взглядом он окинул толпу, готовую, как трясина, поглотить любого, кто обидит её, посмотрел поверх голов на восток, где на хмуром небе скапливались грязноватые тучки, и громко произнес:

– Островитяне! Волею небес я послан к вам, чтобы объявить: близок день гнева Господня! Кто вы на этой земле? Вы неблагодарные гости, возомнившие себя хозяевами во владениях своего господина. Вы – наглые рабы в его винограднике… Убиваете господских сыновей, поклоняетесь мертвым идолам. Всех вас ждёт участь бесплодной лозы, которую Бог отсечёт и спалит в огне. Покайтесь! Ибо через сорок дней ваш Тотэмос погрузится в пучину морскую…

Атаман Бабура подскочил к нему с перекошенным лицом и вырвал из рук микрофон.

– Спокойно, товарищи! Это Иуда Искариот. Не верьте ему! Один раз этот ублюдок уже обманул Христа…

Сквозь обвальный рёв толпы прорвались злобные выкрики:

– … Долой провокатора из Центра!…

– … Бей сионистского прихвостня!…

Десятки рук потянулись к ногам бродяги, словно щупальца разбуженного чудовища. Кто-то (похоже, Бабура) столкнул «провокатора» с помоста, и Иуда полетел в жадные объятия толпы. Последнее, что он слышал, – резкий прерывистый свисток постового, будто в небе закричал раненый жаворонок.

Мы проводили Иуду прощальными взглядами, как утопающего – с дальнего берега.

Позже он рассказал, что очнулся в каком-то большом и тряском ящике – за решетчатым оконцем розовели барашковые облака. Рядом цыкал зубом, высасывая остатки пищи, усатый мужчина в форменной фуражке. Машина остановилась, и помятого Иуду, где-то потерявшего цыганскую шляпу, повели в серое здание с четырехгранными колоннами. После тщательного обыска он долго сидел один в маленькой камере на жесткой кушетке. Сильно болел затылок, и только бетонная холодная стена снимала часть этой боли. Лицо пылало, как после атаки иорданских москитов, из разбитого носа текли, попадая в рот, соленые струйки крови. Сглатывая кровь, Иуда не мог не думать о том, что пьёт, по сути, чужую кровь.

Вскоре ему дали возможность умыться: велели смыть грим и хорошенько вытереться – на сером казенном полотенце остались жирные разводы. Припудрив ссадины на щеках, Иуде приказали следовать на второй этаж за щеголеватым сержантиком… В просторном кабинете едва ли не половину комнаты занимал массивный дубовый стол. В простенке между квадратными окнами, висел портрет человека с такой странной всепроникающей усмешкой, застрявшей подобно занозе в тонких губах и в узких щелочках глаз, что при взгляде на него сразу думалось: если выдернуть эту самую занозу калеными щипцами, то от лица ничего не останется. Через точно схваченную особую усмешку художнику удалось передать самое сокровенное в этом человеке, ибо в размноженных по всему городу (и не только по городу) гипсовых изваяниях, как и в монетной чеканке, пресловутая усмешка пропадала, и угловатое лицо больше не напоминало застывшую маску древнеримского кесаря.

Вдоль стола, заложив руки за спину, сосредоточенно вышагивал худой, сутулый мужчина с облетевшей, как верхушка осеннего тополя, головой, в круглых стариковских очках, делавших его взгляд занудливым, особенно, когда солнечный свет падал на какое-нибудь из стеклышек, и оно сердито вспыхивало.

Это был следователь по особо важным делам Гавриил Павлович Джигурда. Может оттого, что глаза следователя прятались за темноватыми стеклами, а мучнистые обвислые щеки, как говорится, ели одна другую, чуткие губы выдвигались на передний план. Поэтому малейшее движение души тотчас отражалось именно на них. Сейчас чиновник определенно смахивал на усталую болотную цаплю, которой наконец-то попалась приличная лягушка.

Но вот следователь уронил свое сухое тело в кожаное вращающееся кресло и царапающим взглядом окинул задержанного. Заметно было, что чиновник напряженно пытался справиться со сложными чувствами, среди которых выделялся испуг. Подергав узелок черного галстука, следователь глухо спросил:

– Не кажется ли вам, что мы уже знакомы?

– Нет, не кажется. Впервые вижу вас на этой земле. – Иуда решительно покачал головой.

– Тогда кто вы? Откуда и зачем? Желаю услышать чистосердечные признания. – Солнечные блики на стеклах очков потухли.

– За чистоту сердца не ручаюсь: оно не моё. А так я – Иуда, сын Симона из поселка Кериоф-Йарим, служил у Христа, можно сказать, как у бога за пазухой, а потом взял да и повесился. Теперь вот, нахожусь в последней командировке. Через сорок дней, если небесная инструкция не изменится, погибну вместе с вами. И уж это навсегда. Вот и всё… – Иуда попытался улыбнуться распухшими губами.

– Значит, у вас такое же задание, как у Ионы, сына Амафиина, который пытался скрыться от Бога в китовой пасти? – Следователь выдавил из себя механическую улыбку.

– Почти. Только я не знаю, кто меня призвал и от кого мне прятаться.

– Не хотите своих выдавать?

– Своими я ещё не обзавелся.

– Получается, вы вроде небесного зомби? Запрограммированный свыше? Или ниже? Например, в Центре? – Огонек зажженной спички разбросал по стеклышкам очков вертлявых чертиков. Следователь приятельски подмигнул, чтобы не рассмеяться. – Перед свиданием с вами мне пришлось ещё раз заглянуть в Библию.

– Я понимаю так, что на меня уже поступил донос в ваш Синедрион?

– Ночью мне звонил домой некий юноша. У нас это в порядке вещей. Не донос, а гражданская бдительность. Вам ли этого не знать? – Джигурда сделал насыщенную паузу и буквально впился в Иуду взглядом. – Имя Вениамина Кувшинникова ни о чём вам не говорит?

– Нет. Но меня уже принимали за этого человека. Неужели между нами такое сходство? Взглянуть на него можно?

– Разумеется! – Следователь, ловко, будто фокусник из рукава, извлек откуда-то глянцевую фотографию: Иуда сразу узнал своё нынешнее лицо, которое видел в зеркале у Марсальской. Два лица были похожи, как две капли воды. Только выражение глаз на фотографии было иное, более мягкое и обволакивающее.

– А кто он такой? И какое мне до него дело?

– Самое прямое, – Джигурда снял очки и энергично протер глазные впадины костлявыми кулаками. Взгляд стал беспомощным. – Кувшинников был надзирателем областной сектантской организации «Свидетели Иеговы». Несколько дней назад его убили. Ножом под левую лопатку. Нож преступник почему-то оставил в теле. На его рукоятке были вырезаны три шестерки. Есть такой знак и на лезвии. Надеюсь, вы в курсе, что он означает?

– С чего вы взяли? Я не очень силен в математике, хотя и был казначеем, – проворчал Иуда и сгорбился от неприятной догадки.

– Ах, да! Совсем забыл, что, будучи к тому времени в преисподней, вы не могли читать Апокалипсис или Откровение святого Иоанна… Следователь многозначительно ухмыльнулся, выпуская из тонких ноздрей лиловые клубы дыма.

– Это, какого Иоанна? Брата Иакова, сына Зеведея, богатого лодочника и проныру? – вскинулся Иуда, пропустив подначку мимо ушей.

– Вы хорошо подготовились, – осклабился Джигурда, аккуратно стряхивая пепел в металлическую пепельницу в форме обыкновенного кукиша, причем сейчас большой палец был направлен в сторону Иуды.

– Неужели этот говорун и выскочка стал святым? Откровение свое сочинил? С ума сойти… Ну и как, интересно? – В голосе Иуды прорвалась давняя заржавшая от времени ревность, некогда переходившая и в ненависть.

– Впечатляет. Между прочим, там есть и такая мысль: знаю, мол, твои дела, ты носишь имя, будто ты жив, но ты мертв. Неплохо сказано, а? – Следователь проверил дымчатые стекла очков на чистоту в луче солнечного света. – А теперь прошу без всякой Библии ответить: где вы были восемнадцатого числа текущего месяца и года, нашей, как говорится, эры, с шести до девяти часов вечера?

– Где я был? – Иуда посмотрел на Джигурду с растерянной улыбкой? – В невесомости болтался. Где же ещё? Во всяком случае, меня в этом теле еще не было.

– Допустим. Тогда откуда у вас этот нож? Мы нашли его при обыске.

Следователь вытащил из ящика стола уже знакомую черную рукоятку, изображающую змея с раздвоенным хвостом, – когда нажал на невидимую кнопку, из раскрытого зева костяного гада выхлестнулось стальное жало. Возле неглубокой канавки на лезвии темнело тавро из трёх шестёрок, выжженных, по всей видимости, каким-то раскаленным острым предметом. Ночью Иуда тавра не заметил. Очевидно, этот нож, который он отнял у хозяйки особняка, так ему понравился, что он машинально (или по старой привычке?) сунул его в карман плаща. А, может, Марсальская подбросила? Но зачем? Кажется, пошли дурацкие фокусы более высокого порядка – теперь они посыплются, как из рога изобилия.

Он честно рассказал про все обстоятельства, связанные с ножом, и спросил:

– Что же всё-таки эти шестерки означают?

– Число зверя, который выходит из земли с двумя рогами, обольщает живущих и убивает всякого, кто не поклоняется его образу. Каково? – Джигурда подслеповато прищурился.

– Узнаю стиль сына Грома. Его бы воля, он всех ненужных людей, вроде меня, давно спалил. И населил землю новыми. Долго возиться он никогда не любил, ему всё сразу подавай. Егошуа часто укорял его за детские фантазии. Но журил как-то ласково…

– Кто этот Егошуа? Судя по всему, Иисус Христос? – Следователь замер с выжидательной полуусмешкой, которая скорее выдавала глубокую растерянность, чем свидетельствовала о неверии или об издевке.

– Он самый. Наш древний язык весьма сложный. Правильней, конечно, произносить: Иешуа, или Иегошуа. А я вот так привык. Мы ведь почти не называли его по имени: – то равви, то раввуни, учитель, одним словом. Я вижу, вы всё ещё не верите…

– Работа такая, – неопределенно вздохнул следователь, хрустя желтоватыми пальцами, и подсунул Иуде ещё одну фотографию.

– А с этим человеком вы не знакомы?

– Но ведь вы уже спрашивали о нём! – удивился Иуда.

– Это Яков, младший брат Вениамина Кувшинникова. Пропал без вести. Недавно мы нашли в лесу обезображенный труп. При нем был паспорт на имя этого Якова. Думаю, грубая инсценировка. Видно, надоело, что все его считают живым. Захотелось побыть мертвым. Но, согласитесь, на вас он тоже поразительно похож. – Следователь медленно поднял ничего не выражавший взгляд.

– Мало ли… На меня половина человечества похожа. Только все стесняются признаться в этом, – усмехнулся Иуда и ещё раз внимательно посмотрел на фотографию. – Сдается мне, что где-то я его видел. Но где?

– Постарайтесь вспомнить, – оживился чиновник. – На улице? В толпе на митинге? У Марсальской в квартире? Это очень важно.

– Если вспомню, скажу. Ещё ведь суток не прошло, как я очутился на острове.

– Согласитесь: трудно поверить в вашу легенду.

– Ну, а в то, что Христос был на земле, тоже трудно? Тоже легенда? Нет, начальник, поверить-то всё равно придется. Подыхать вместе с вами я не собираюсь. Так что, в ваших интересах помогать мне, – сказал Иуда и для вескости поиграл желваками на скулах.

– В чём помогать? Выпутаться из этой истории? – Джигурда обескураженною улыбнулся, но выражение его глаз оставалось тревожным.

– История для вас может вообще закончиться, – сердито оборвал следователя Иуда и покосился на блестящее лезвие ножа. Вскользь подумал: почему следователь не убирает нож, а держит так соблазнительно близко? Ведь можно схватить нож и убить, а затем через окно сбежать: решетки здесь жиденькие. Может, так и сделать, пока не упрятали в тюрьму? Мысль о свободе почему-то натолкнула Иуду на вопрос:

– Жена атамана Бабуры, Мария Залетнова, ещё не нашлась?

Следователь спрятал лезвие в утробу костяного змея и бросил нож в ящик стола. Откинувшись на спинку кресла, крутанулся на его скрипучей железной ноге – и недоуменно воззрился на задержанного незнакомца.

– А вам это зачем знать? – Чиновник опять громко захрустел длинными сухими пальцами.

– Дело в том, что она очень похожа на Марию из Магдалы, которую я когда-то любил, – смутился Иуда.

– На Магдалину? Не слишком ли много совпадений? Того, что вы мне сейчас наговорили, достаточно, чтобы вами занялись наши врачи-психиатры. Они у нас большие специалисты по этой части. Но на безумного вы как-то не похожи. Хотя и на здорового – тоже. Вам повезло, что попали ко мне, а не в службу безопасности.

Следователь незаметно нажал на кнопку вызова, вмонтированную в стол. В кабинет скользнул дежурный сержант с большой серебристой тарелкой, накрытой несвежей салфеткой. Поставив тарелку перед Иудой, он сдернул салфетку жестом заправского официанта – в ноздри ударила запашистая волна от жареной картошки и мяса, вызвавшая в пустом желудке Иуды болезненные спазмы. На краю тарелки лежала зелень – к ней Иуда потянулся в первую очередь: нежно погладил, понюхал и попробовал на зубок.

– Это мне? Спасибо, добрый человек. Бывало, я эти горькие травы смачивал во фруктовом взваре с вином и поглощал вместе с пасхальным барашком. Кстати, что это за мясо? Никак не пойму.

– Ешьте—ешьте! – Следователь заерзал в кресле. – Это отличная свининка, юный поросеночек, хрю-хрю. Вы её с минеральной водичкой. Пивка, жалко, нет…

– Свинина? – Иуда слегка отшатнулся и понурился, отложил вилку на поднос. – Я её и через пять тысяч лет не стану есть. Спасибо.

– Но почему? Такое сочное молодое мясо. Только что из столовой. Свой обед вам отдаю! – В голосе следователя послышалось раздражение.

– Извини, начальник. Но так меня воспитали. Ибо так заповедал Моисею Господь в пустыне. А значит, и всем сыновьям Израилевым. Вот когда у меня отнимут память, тогда… Видите ли, у некошерной свиньи копыта хоть и раздвоенные, и на копытах разрез глубокий, как у коровы, но свинья не жует жвачку. Потому и нечиста для нас. Как и верблюд, и тушканчик, и заяц.

Джигурда вздохнул с тоскливой судорогой и скомкано перекрестился.

– Вы и меня заставите поверить в вашу миссию.

Зло и резко затрещал на столе телефон. Джигурда покосился на аппарат с пугливым изумлением, словно во всё время разговора был выключен из реальности и лишь теперь включился снова благодаря звонку. Осторожно взял трубку, и лицо его приняло выражение унылой собачьей покорности. Отвечал чиновник односложно и обтекаемо, иногда взглядывая исподлобья на сморенного тяжким испытанием Иуду. Потом с каким-то отвращением бросил трубку на рычажок и суетливо закурил, обволакивая себя фиолетово-сизым смогом. Наглотавшись дыма, вышел из кабинета и минут через семь опять вошёл, чем-то весьма утешённый.

– Что ж, оставайтесь голодным, господин Искариот. Пойдемте. Нас ждут.

Следователь первым скрылся за дверью, обитой черным дерматином. Иуда последовал за ним в тесный, по-вечернему освещенный коридор с двумя рядами жестких стандартных стульев вдоль стен. На ходу удивился тишине и почти ночному безлюдью, ведь ещё недавно отсюда доносились громкие возгласы и топот сапог. Лишь две молодые женщины с напряженно застывшими лицами сидели под выцветшим плакатом. Иуда скользнул по ним равнодушным взглядом. Но вдруг отметил странность: не только женщины, сидевшие так, словно только что проглотили отраву, но и следователь не спускали с него удивленно расширенных глаз. Иуде стало не по себе: неужели у него действительно такой непотребный вид? И вдруг, сделав ещё несколько шагов, он услышал за спиной, грохот отлетающих стульев и радостно-изумленные вскрики: «Венечка!», «Яша!».

От испуга у него задрожали колени, и опять возникло сильное искушение сбежать. Но было поздно: плачущие женщины мгновенно повисли на нём, как дорожная поклажа на верблюде-дромадере. Они оглушили Иуду счастливыми воплями и поцелуями, тормошили бесцеремонно и щекотно, как резиновую игрушку, – каждая норовила оттащить его на себя, словно последнюю штуку дефицитного товара на прилавке. Чуть погодя возбужденные женщины немного остыли – и с ненавистью взглянули друг на друга. Воспользовавшись заминкой, та, что была помощней, сверкая золотыми зубами, серьгами и кольцами, отпихнула к стене более мягкую заплаканную блондинку и показала той крупный кулак…

– Ты чего на моего мужика рот раззявила?! Очумела?! Ведь только намедни схоронили твоего баптиста. Думаешь, он воскрес, как Лазарь? Не надейся. Это мой Яша – разве не видно по глазам? Ведь так, Яшенька? Скажи этой дуре, чтоб отстала. Ну погулял маленько, пошкодничал, с кем не бывает. А теперь пора к родному очагу, в мои страстные объятия. Кто ж тебя так поцарапал, лапушка?

Но пухлоротая блондиночка в рыжем длиннополом пиджаке в клетку и такой же расцветки юбке не думала сдаваться: она упала на колени, вытянула молитвенно руки и поползла к ногам Иуды по изгвазданному полу.

– Нет, это мой Вениамин! Это он! У твоего Якова не было родинки на шее. Наш Господь, Иегова, совершил великое чудо, слава ему. Что же ты молчишь, Венечка? Муж ты мой дорогой и брат во Христе, ведь это же я, твоя Ксения, верная тебе до гроба! Как же наши деточки обрадуются. Они ведь так соскучились по тебе.

Ошеломлённый Иуда жалко и вопросительно посмотрел на следователя Джигурду. Раздосадованный чиновник сделал кому-то нетерпеливый знак рукой – двое дюжих ребят в синей форме выскочили из глубокой ниши в стенке и принялись энергично успокаивать разгорячённых женщин. А Джигурда ухватил Иуду за локоть и с силой потащил за собой вниз, по гулкой лестнице. На улице чиновник втолкнул его в салон голубого с красными полосами автомобиля, сел сам и, нервно смеясь, откинулся на мягкую спинку сиденья.

– Думал поймать вас на свинине и на святых чувствах. Но расколоть не удалось. Или вы на самом деле тот, за кого себя выдаёте или… гениальный актер-авантюрист.

– Я уже и сам не знаю, кто я такой, – вздохнул Иуда и мысленно обругал тех, кто так жестоко втянул его в эту неприличную затею: разве нельзя было, предугадав последствия, сотворить ему какую-нибудь другую плоть? Хотя бы иное лицо? Так нет: поручили дело каким-то бюрократам, а те в спешке или из соображений экономии вселили его дух в тело недавно погребенного сектанта, который к тому же по фактуре здорово смахивает на него, прошлого Иуду. Но может, это сделано не так случайно?

– А к этой Ксении.…у меня что-то шевельнулось, – тихо произнес он вслух, с интересом поглядывая в окно на проплывавшие мимо дома, всё больше – бараки.

– Вы хотите убедить меня, что ваше тело – не ваше?

– Моё было, потяжелей. Да и шерсти побольше… Впрочем, Бог с ним, спасибо и за этот сосуд, – улыбнулся Иуда. – Но вы не ответили мне: что с Марией Залетновой? Бабура к вам обращался за помощью?

– Сегодня утром звякнул. Отметился. В связи с вашим появлением. Разумеется, просигналил и в службу безопасности, – ответил Джигурда, изобразив на лице скуку. А Машу я видел в последний раз на другое утро после убийства Вениамина Кувшинникова. Она пришла ко мне домой, чтобы поплакаться. А может, и проститься…

– У вас такие… отношения? – Иуда с неприязнью покосился на плешивую голову чиновника.

– Она моя двоюродная сестра! – Джигурда осуждающе пошевелил бровями, между которыми прорезались глубокие вертикальные складки. – Маша рассказала жутковатую историю. Будто в девятом часу вечера позвонили в двери квартиры. Она посмотрела в дверной глазок – никого. Потом раздался повторный звонок. В соседней квартире тревожно залаяла собака. Маша прильнула к глазку, пригляделась повнимательней и смутно различила какое-то серое облачко или существо-призрак: оно издавало жалобный стон, словно умоляло впустить. Звонки продолжали раздаваться один за другим. Пьяный Бабура хотел открыть, но Маша не разрешила. Она перерезала провода звонка, и всё прекратилось.

– Мистика какая-то, – поморщился Иуда.

Машина затормозила возле громоздкого здания с лепными украшениями, расположенного в глубине ухоженного сада, окружённого металлической оградой.