Читать книгу «Русская верность, честь и отвага» Джона Элфинстона: Повествование о службе Екатерине II и об Архипелагской экспедиции Российского флота - Группа авторов - Страница 5

Джон Элфинстон попал в России в иноязычную и инокультурную среду 47 лет от роду, с юными сыновьями, без привычного круга знакомств. Британский моряк с шотландскими корнями был чужд пестрому российскому социуму, и это в значительной степени повлияло на его версию истории подготовки и начала Архипелагской экспедиции. Если в Британии он нередко прибегал к помощи и участию «друзей», ориентировался в формальных и неформальных коммуникациях своего круга, то в России был вынужден по своему собственному разумению искать «своих», достойных доверительного общения, и сторониться «иных», от которых постоянно можно было ожидать предательства и обид. И те и другие, попадая на страницы его сочинения, играют свои важные роли, позволяя понять причины возвышения и горького падения контр-адмирала, оказываясь вершителями его судьбы, равнодушными или сочувствующими свидетелями его триумфов и несчастий.

Служба в России свела Элфинстона с замечательными людьми его эпохи. В 1769 г. в Санкт-Петербурге он беседует с императрицей, в 1769 и 1771 гг. часто встречается с известными дипломатами: главой Коллегии иностранных дел графом Н. И. Паниным, с семьей британского посла лорда Ч. Каткарта, в Дании за время стоянки он подружился с российским посланником М. М. Философовым, который представил его королевскому двору, в Англии Элфинстон с супругой познакомились с семьей российского посланника А. С. Мусина-Пушкина; его знакомство с графом И. Г. Чернышевым также началось, когда Чернышев был на дипломатической службе, но позднее Элфинстон оказался у Чернышева в подчинении уже по морскому ведомству. Во время Архипелагской экспедиции Элфинстон вынужден был взаимодействовать через своего переводчика Дж. Ньюмана (также состоявшего с того времени на службе в Коллегии иностранных дел) с братьями А. Г. и Ф. Г. Орловыми, с Г. А. Спиридовым, с молодым графом А. К. Разумовским, с капитанами судов его эскадры И. Я. Баршем, С. П. Хметевским, А. Т. Поливановым, М. А. Клеопиным и др. Наконец, на страницах его сочинения неоднократно появляется и имя весьма примечательного английского аристократа Томаса Говарда, лорда Эффингема.

Все эти герои и антигерои «Повествования» Элфинстона порой раскрываются с таких сторон, которые ранее могли быть историкам незнакомы. И хотя для прорисовки портретов как «друзей», так и «недругов» у Элфинстона порой недоставало тонкости пера или многообразия красок, детальные описания обстоятельств общения мемуариста с его знакомыми создают у читателя ряд живых и ярких образов.

Джон Элфинстон посвятил свой труд Екатерине II и описал пять встреч и бесед с императрицей, поразившей его с первого знакомства в Петергофе не только величием и блеском ее двора, но и легкостью в общении, изящным юмором и умом. Знаки милости Екатерины к Элфинстону были явлены двору, когда вновь прибывший контр-адмирал был представлен в Петергофе, удостоен утреннего «рабочего» приема императрицы и редкого приглашения посетить Царское Село86. Он присутствовал на представлении в Эрмитажном театре, будучи приглашенным в ложу великого князя, а затем провел вечер в ближнем кругу императрицы.

Утренняя беседа с Екатериной II в ее рабочем кабинете или разговор за закрытыми дверями в Царском Селе были посвящены вопросам экипировки эскадры, и для Элфинстона было неожиданностью, что императрица интересовалась тонкостями корабельного дела (он «объяснил это в наилучшей манере, как мог, чтобы императрица <…> поняла». С. 128). Во всех случаях от Элфинстона требовался ответ, можно ли поставить в строй корабль «Святослав» и сможет ли эскадра выйти в поход до того, как приход зимы прекратит судоходство на Балтике (императрицу торопили депеши А. Г. Орлова, с нетерпением ожидавшего флот и готовившего «диверсию» на Балканах).

Жалобы Элфинстона на Адмиралтейство и прочие службы приводили к прямому личному вмешательству государыни в подготовку второй эскадры (например, она могла «в ярости <…> немедленно послать за шеф-адмиралом Адмиралтейства Мордвиновым» или пообещать, что более не допустит промедлений).

Императрица и на официальных представлениях, и в узком кругу придворных поразила Элфинстона своим стилем общения: он отметил, что она вела себя «как хозяйка частного семейства» (с. 136). Ее светский разговор непременно содержал шутливый намек с подтекстом, понятным только собеседникам, что, казалось, возвышало собеседника до конфидента. Так, Екатерина тонко намекала Элфинстону на то, что знает о его подвигах против французов в Семилетнюю войну и предполагает, что и в Архипелагской экспедиции его могут ждать столкновения с французами, а поэтому императрица советовала контр-адмиралу: «Не пробовать говорить по-французски, но выучить русский; хотя он не говорит хорошо по-французски, я слышала, что он заставлял французов понимать его» (с. 118). За обеденным столом в Царском Селе, где не говорили о политике, императрица вдруг завела разговор о климате Квебека, вероятно напомнив Элфинстону о его участии в военных действиях на реке Св. Лаврентия в 1760 г., когда англичане праздновали победу над французами. Во время того же обеда в Царском Селе тема похода в Архипелаг осторожно обыгрывалась императрицей и Элфинстоном при сравнении астраханского и греческого винограда. Наконец, перед самым отправлением эскадры при вручении важнейшего секретного приказа командующему эскадрой (этот приказ императрица вынула из кармана собственного платья) Екатерина элегантно отвлекла внимание контр-адмирала от музыкальных упражнений фрейлины: «Она спросила меня, люблю ли я музыку. Я ответил: „Да“. – „Очень хорошо, – сказала императрица, – но я надеюсь, что вскоре у Вас будет другая музыка!“» (с. 155) [обоим было понятно, что речь шла о пушечном громе].

По многочисленным источникам хорошо известно умение Екатерины II понравиться, ослепить и очаровать собеседника, и Элфинстон вольно или невольно подчеркивает эти качества российской императрицы сравнением с датским двором: «Я не мог не заметить большого различия в великолепии дворов в России и в Дании, первый значительно превосходил по величию». В отличие от Петербурга, в Копенгагене беседы с королем и вдовствующей королевой, судя по всему, были лишь этикетными, формальными.

Еще чаще, чем с императрицей, Элфинстон общался с наследником – великим князем Павлом Петровичем. Вероятно, контр-адмирала, приехавшего с сыновьями – почти ровесниками пятнадцатилетнего Павла, – не случайно помещают в Петербурге во дворце неподалеку от покоев цесаревича, с 1762 г. получившего чин генерал-адмирала флота и формально являвшегося главой Адмиралтейств-коллегии. Воспитатель великого князя граф Н. И. Панин мог рассматривать встречи Павла с опытным британским моряком как часть образовательной программы наследника. Содержания разговоров с юным Павлом Элфинстон не сообщает, но с гордостью пишет о частых ужинах с великим князем и о том, как великий князь привязался к его сыновьям Джону и Самьюэлу и «целовал их по 20 раз на дню».

Возможно, летом 1769 г. граф Панин, сам живший во дворце и постоянно присутствовавший при наследнике, старался держать иностранца Элфинстона под постоянной опекой и вниманием уже не только как наставник великого князя, но и как глава внешнеполитического ведомства Российской империи. При этом Панин, очевидно, покровительствовал Элфинстону, оказывался медиатором между контр-адмиралом, императрицей, наследником, с одной стороны, и службами Адмиралтейства, а также подчиненными Элфинстона, с другой. Без его вмешательства, вероятно, в 1769 г. энергичному британцу не удалось бы снарядить эскадру, да и в походе послания Панина служили Элфинстону серьезной поддержкой. Заинтересованность Панина в любой информации о подготовке, продвижении эскадр, значимость его содействия ясно прочитываются на страницах сочинения Элфинстона, и это позволяет с уверенностью говорить, что в начале Русско-турецкой войны глава Коллегии иностранных дел граф Н. И. Панин не только не «противодействовал»87 средиземноморским планам Екатерины и Орловых, но и внес свой заметный вклад в их реализацию.

Однако в 1771 г. по возвращении Элфинстона в Петербург граф Панин, которого еще в 1769 г. Элфинстон называл «другом», на просьбы посла Каткарта выяснить причины неожиданной немилости контр-адмирала лишь развел руками, сообщив, что бессилен («it was out of his road…»), и порекомендовал обращаться к более могущественным лицам, а именно к Орловым. Только после долгих уговоров Панин уверил британского посла, что во избежание лишнего шума в Европе он будет продолжать оказывать Элфинстону «свое милостивое покровительство, пока все не уладится, но это задача не из легких»88.

В Петербурге, впрочем, у Элфинстона мог быть и другой покровитель, принадлежавший к ближнему кругу доверенных лиц императрицы. Граф Иван Григорьевич Чернышев (1726–1797) считал себя главным благодетелем Элфинстона и потому, что в Лондоне сам нашел его и предложил отправиться на российскую службу, и потому, что по возвращении из Англии в 1770 г. на долгие годы стал вице-президентом Адмиралтейств-коллегии.

Екатерина II ценила Чернышевых и полагалась на них и в военной, и в морской администрации. Она ценила и подвиги Захара Чернышева, и опыт долгого пребывания Ивана Чернышева за границей, знала увлечения последнего всяческими новейшими открытиями в разных областях наук. Во всяком случае, в 1763 г. И. Г. Чернышев, не имевший опыта в морском деле, был назначен членом Адмиралтейств-коллегии с присвоением ему адмиральского флага по чину вице-адмирала, а вскоре как командир галерного флота он организовал знаменитое плавание Екатерины по Волге (1767 г.). Всю жизнь И. Г. Чернышев коллекционировал антики, гравюры и живопись, располагал богатейшим собранием книг и карт89, словом, был образцовым вельможей просвещенной правительницы. Однако над его дилетантизмом посмеивались, а недолюбливавший его посол Каткарт замечал, что «граф Иван, как кажется, поддерживает русских моряков против всех иностранцев и против всех инноваций за исключением тех, что сам делает. Если так пойдет и дальше, то это будет концом российских морских сил»90. Соглашался ли с Каткартом Элфинстон – неизвестно, но получив от Чернышева «ящик, в котором находились модели блоков, сконструированных господином Тейлором в Саутгемптоне», Элфинстон вполне успешно такие блоки сумел применить на своей эскадре.

Назначение 10 января 1768 г. И. Г. Чернышева чрезвычайным и полномочным послом в Великобританию и его приезд в Лондон стали важным знаком, дававшим надежду на заключение российско-британского союза91. Симметрично и Лондон тогда отправил послом в Россию дипломата более высокого уровня – лорда Чарльза Каткарта. Но приемлемого текста союзного договора между странами эти послы согласовать не смогли. Между тем согласие на помощь Британии морским силам России в войне с Османской империей И. Г. Чернышев сумел получить и, дождавшись прихода первой эскадры адмирала Спиридова к британским берегам, в конце 1769 г. отбыл из Лондона. К этому времени Чернышев уже стал вице-президентом Адмиралтейств-коллегии. Эскадру Элфинстона Чернышев также хотел встретить на пути в Архипелаг и по дороге из Лондона в Петербург заехал для этого в Копенгаген, но на несколько дней опоздал.

Отношения Ивана Чернышева с Джоном Элфинстоном развивались очень непросто: граф не сумел добиться от строптивого британца ни «дружбы», ни должного подчинения. Чернышев еще не вернулся из Лондона, а лорд Каткарт уже сообщал в Лондон о ревнивом отношении Чернышева к контактам Элфинстона: «Я нашел, что граф Иван Чернышев очень ревниво относится к рассказам о доверительном общении [Элфинстона] со мной, так как он приказал ему считать себя русским и почти запретил ему приходить ко мне. Но у него [Элфинстона] слишком много здравого смысла и чувства, чтобы безоговорочно подчиняться таким приказам»92.

Из долгого похода и из Архипелага Элфинстон писал подробные отчеты с многочисленными подробностями по адмиралтейской части, но писал их не И. Г. Чернышеву, а Н. И. Панину. И только во второй половине марта 1771 г. они вновь начали встречаться лично и обмениваться письмами. Вероятно, возвращение Элфинстона из Архипелага и распространившиеся о нем дурные вести поставили И. Г. Чернышева в весьма непростое положение: он должен был чувствовать ответственность за приглашенного им британского офицера, но противодействовать Орловым не решался, а потому лгал, затягивал с решением дел, следил за контр-адмиралом через секретаря Элфинстона Джонсона Ньюмана.

В эти месяцы 1771 г. Элфинстон, думавший, что имеет в Петербурге одного патрона – саму императрицу, – и обращавшийся ранее к Екатерине II напрямую, оказался перед необходимостью заискивать перед теми, кого ранее почитал чуть ли не равными себе или по крайней мере «друзьями». Тогда-то Элфинстон узнал, что в России от высших офицеров (контр-адмиралы относились к 4 классу Табели о рангах), как и от иных, простых просителей, ждали обязательного ежедневного присутствия на levée — утренних выходах патрона, изъявления радости от приглашений на его трапезы, терпения в очереди за милостями от него и невозможности действий через голову своего патрона или через другого покровителя. Все это Элфинстон вынужден был теперь исполнять, в приемной Панина с большим удовольствием, у Чернышева – с меньшим93.

В описанных Элфинстоном сложных коллизиях его отношений с Иваном Чернышевым самой драматичной стала сцена лета 1771 г., когда разъяренный контр-адмирал запер дверь в кабинете графа и грозил ему: «Сотрясая кулаком у его лица, я пригрозил, что если он срочно не добьется для меня справедливости, то и сам должен будет ожидать неприятных последствий» (с. 511). Однако поведение вице-президента Адмиралтейств-коллегии как в этой сцене, так и в дальнейшем показало особенности характера Чернышева: он отличался стремлением к мирному разрешению конфликтов, предпочитал интригу открытому столкновению, при этом, вероятно, не был излишне злопамятен. Во всяком случае, даже тогда, когда российские корреспонденты Элфинстона после его отъезда в Англию не стали отвечать на его письма, И. Г. Чернышев писал ему, интересовался своим бывшим protégé, принимал у себя, когда приехал в Лондон, приглашал на российскую службу его сыновей и обещал им быстрое продвижение. Двойственное отношение Чернышева к Элфинстону хорошо демонстрирует его письмо от 2 ноября 1771 г. к российскому посланнику в Англии Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину: «Какия отзывы Элфинстон делать будет, прошу уведомить, впрочем, бывшее ево поведение во флоте не заслуживало той милости и женероства [от франц. générosite – великодушия. – Е. С.], с каким отпущен, но сево говорить, конечно, не надобно, буде же он неблагодарности оказал, тогда о всем, уже вам знаемым, уведомлю. В прочем достоинства храбраго и искуснаго офицера от него отнеть нельзя»94.

Через полтора года после этого письма Мусину-Пушкину 28 февраля/10 марта 1773 г. И. Г. Чернышев как член Совета при Высочайшем дворе принимал решение об удовлетворении претензий Элфинстона, и вполне в духе этого дипломата было настаивать на положительном решении вопроса, дабы избежать ненужного шума в Европе, «чтоб сей беспокойный человек [Элфинстон. – Е. С.] скорее удовлетворен был»95. В Европе Чернышев любил бывать и нравиться; он и умер на Западе, в Риме, в 1797 г.

В целом в публикуемом мемуарном сочинении Элфинстона ясно обнаруживается отсутствие у автора «Повествования» опыта придворной жизни и гибкости светского общения, его тщеславное упоение преходящими монаршими милостями соединяется с самоуверенностью и заносчивостью, честолюбием и бескомпромиссностью, при этом он показывал неумение выстраивать отношения с теми, кого он считал недостойными их новоприобретенных титулов (а среди них были и его российские начальники графы Орловы, и графы Чернышевы, чьи роды не отличались такой древностью, как род Элфинстонов!).

Когда карьера контр-адмирала в России рухнула, лорд Каткарт смог преподать ему урок, который сам усвоил за время службы в Петербурге: ничего не доверять ни стенам, ни бумаге, так как все сказанное в британской колонии тут же доносится императрице, а также не становиться заложником конфликта между представителями враждующих фамилий Чернышевых, Орловых и Паниных (с. 506, 510). Кажется, Элфинстон ухитрился совершить ВСЕ эти ошибки, прежде чем в июне 1771 г. получил свою отставку.

Главным виновником своих несчастий на российской службе, как уже отмечалось, Элфинстон не без оснований считал главнокомандующего Архипелагской экспедицией графа Алексея Орлова. Неприязнь последнего к контр-адмиралу обнаруживается с момента их первой встречи, когда Орлов, глубоко подавленный после потери Наварина, соединился с основными силами флота – эскадрами Спиридова и Элфинстона. Пока Алексей Григорьевич посещал корабль Спиридова «Св. Евстафий», на котором находился и его брат Федор Григорьевич, Элфинстон нетерпеливо ожидал главнокомандующего на своем корабле «Святослав». Он желал предложить Орлову сделать именно «Святослав» флагманским кораблем и даже предупредил графов Разумовского и Эффингема о возможном перемещении из занимаемых ими лучших (после капитанской и адмиральской) кают на корабле. Но Орлов предпочел остаться с Грейгом на «Трех Иерархах».

В дальнейшем контактов между ними было не так много: план Хиосского сражения Орлов предпочел разрабатывать со Спиридовым, не пригласив Элфинстона на совет, не приняв во внимание его план, представленный С. К. Грейгом, и поместив британца в арьергард. И позднее «сухопутный генерал» Орлов не прислушался к предложению Элфинстона следовать на прорыв Дарданелл и решил двинуть основные силы к Лемносу.

Хотя А. Г. Орлов был известен своим предубеждением против иностранцев96, вероятно, не только это стало причиной его разлада с Элфинстоном.

Британец имел свои представления о стратегии и тактике морской экспедиции, которые Орлова не заинтересовали. Он мог отомстить Орлову, только показав в своем сочинении непрофессионализм «сухопутного генерала» в морских делах97, написав о его распущенности и сластолюбии98 и испортив создаваемый тем образ защитника порабощенных, великодушного к поверженному врагу. Помещенные Элфинстоном свидетельства о безобразном насилии Орлова над пленными турчанками, очевидно, должны были омрачить образ благородного воина. В европейской прессе в это время публиковались иные отзывы об Орлове, в частности рассказ об освобождении семьи турецкого сановника, когда Алексей Орлов, восхищенный красотой девочки – дочери сановника, приказал отправить семью в Константинополь на судне нейтрального государства99. Обвинения в «жестокости» графа Орлова Элфинстон подкрепляет и эмоциональным рассказом об оставленных на Лемносе женах и детях славянских добровольцев, моливших графа о помощи100. Наконец, рассказ Элфинстона об интриге графа, выманившего мемуариста из Леванта, опорочившего его перед императрицей, но не пожелавшего лично объясниться, должен был завершить довольно непривлекательный портрет чесменского героя101.

А. Г. Орлов со своей стороны также имел основания для недовольства Элфинстоном, в особенности в связи с потерей корабля «Святослав», и, вероятно, его рассказ императрице мог изобиловать досадными подробностями о захвате британцем призов и досмотре нейтральных судов, о преждевременной и опасной высадке кирасиров в Лаконийском заливе, о разжаловании командора Барша в лейтенанты и о проч.

Орлов и Элфинстон, безусловные храбрецы и люди темпераментные, были, очевидно, несовместимы как соратники. И стремление Екатерины соединить безудержную энергию, стратегический ум Орлова, его склонность к масштабным операциям и хитроумным интригам с британским опытом мореплавания, педантизмом и организованностью Элфинстона привело к печальному результату.

Не удалось и задуманное императрицей взаимодействие командующих двух первых эскадр – Спиридова и Элфинстона (как, впрочем, не сложились и отношения Орлова и Спиридова с командующим третьей эскадрой датчанином контр-адмиралом И. Арфом). Элфинстон обвинял Спиридова в некомпетентности, пьянстве и даже трусости, создавая шаржированный образ своего «конкурента», который уклонялся от погони за турецким флотом и «никогда не покидал своей каюты, месяцами не выходил, развлекая себя проклятой выпивкой, писанием и диктовкой своим клеркам и задалбливая Устав» (с. 299).

Элфинстон, впрочем, не единственный из современников, кто посмеивался над адмиралом. Ю. В. Долгоруков вспоминал, что адмирал намеренно неспешно вел свою эскадру в Архипелаг: «Флот наш зашел в Аглинской порт, где простоял семь месяцев, якобы за починкою кораблей, а самая причина, что адмирал все твердил: „авось помирятся“». Комично у Долгорукова выглядит Спиридов и в сцене спасения после взрыва «Св. Евстафия»: «Нашли <…> адмирала с превеликим на груди образом (и) большая рюмка водки в руках»102.

Куда серьезнее показывают озабоченность состоянием первой эскадры и недееспособностью Спиридова письма М. М. Философова из Копенгагена, заставившие императрицу всерьез рассматривать еще осенью 1769 г. вопрос о замене Спиридова контр-адмиралом Елмановым103, следующим по званию в первой эскадре. В донесении Н. И. Панину от 17/28 сентября 1769 года Философов писал: «Поистине, предводительство означенной эскадры превосходит душевные силы г-на Спиридова. Здесь уже очевидны его большая слабость, и что он в самом себе и в повелительстве своем так замотался, что неустройство всего в его флоте до крайней степени простирается. Даже все его подчиненные до самых нижних чинов сие ощущают и не успеха уже, но спасения своего от особливого водительства Божия невзначайно ожидают». В этом же донесении Философов сообщал, что «хоть адмирал совет с капитанами кораблей ежедневно почти держит, но они никакой другой пользы не производят, как расстройство и отлучку начальников от их постов, ибо обыкновенно кончают чаркою водки»104.

Между тем А. В. Елманов вступил на замену шестидесятилетнему Г. А. Спиридову лишь в самом конце войны (указ об отставке Спиридова был подписан 24 ноября 1773 г., но Спиридов отбыл из Архипелага только в феврале 1774 г.), и, по сути, Елманову пришлось заниматься лишь возвращением флота из Архипелага. До того Спиридову, неоднократно просившему об отставке по состоянию здоровья105, лишь было дозволено однажды отлучиться для лечения в Италию, но ни А. Г. Орлов, ни Екатерина отпускать адмирала из Архипелага долго не хотели. У них были на то достаточно веские основания.

Спиридов имел большой опыт службы, он начал служить во флоте еще при Петре Великом, «вступил во флотскую службу волонтиром в 1722 г. и с 1723 г. начал служить на море для обучения практики, уча и теорию, а выучась, в начале 1728‐го года написан в гардемарины <…> и в гардемаринах <…> уже на Каспийском море и командовал, а по возвращении был сам учителем»106. Он участвовал в Семилетней войне, затем командовал Кронштадтской эскадрой, и его верная служба давала императрице основания полагать, что его рачительность и опыт в морском деле помогут Орлову исполнить его план операций на Балканах и в Греческом архипелаге. Спиридов действительно оказался надежной опорой для братьев Орловых, исполняя массу повседневных обязанностей по снабжению флота, ремонту ветшающих судов, строительству базы на острове Парос. Наконец, он взял на себя сложную задачу по приведению в подданство Екатерине II островов Архипелага, объединение которых в своей реляции от 2/13 февраля 1771 г. он даже назвал «Архипелагским великим княжеством»107.

Однако основные результаты трудов адмирала Спиридова стали видны уже после того, как Элфинстон навсегда покинул Архипелаг.

На старости лет, в 1780‐е гг., наезжая в свое полученное за Чесму имение Нагорье (под Переславлем-Залесским), Г. А. Спиридов делился общими воспоминаниями об Архипелагской экспедиции с жившим поблизости старым знакомым, контр-адмиралом в отставке С. П. Хметевским, но об Элфинстоне, кажется, они вспоминали мало. Хметевский в это время писал свои мемуары («Журнал»), в которых вспоминал о Спиридове с большой теплотой и почтением: с ним он прослужил в Архипелаге до начала 1774 г. и вместе вернулся в Россию.

На Элфинстона Хметевский, очевидно, сохранил обиды, хотя прошел с ним на «Не Тронь Меня», а потом на «Святославе» из Кронштадта до Эгейского моря. Во всяком случае, у авторов двух самых пространных мемуаров об Архипелагской экспедиции – Хметевского и Элфинстона – не нашлось добрых слов друг о друге. Хметевский писал о «безпутстве контр адмирала Елфистона», имея в виду прежде всего гневливость своего командующего. Элфинстон упрекал Хметевского в «небрежении», нежелании отправляться в поход и постоянных жалобах на состояние корабля. Однажды во время перехода в Англию Элфинстон даже отстранил капитана Хметевского от командования кораблем, но контр-адмирал был отходчив и вскоре простил капитана. После сражения при Наполи ди Романия, ко всеобщему удовольствию, произошел обмен капитанами и Хметевский перешел на корабль «Три Святителя» в эскадру Спиридова, а на «Святослав» к Элфинстону поступил родственник Самуила Грейга шотландец Уильям Роксбург.

Как видно из повествования Элфинстона, чаще всего претензии у контр-адмирала возникали ко второму по старшинству офицеру в его эскадре – командору Баршу (1728–1806). Тот действительно позволял себе больше других: едва получив от императрицы командорский чин, он вскоре по выходе из Кронштадта, еще в августе 1769 г., повернул «Святослав» в Ревель, жалуясь на валкость этого нового линейного корабля. Возвращение «Святослава» вызвало серьезную озабоченность императрицы. В Ревеле Барш также медлил с переоснасткой корабля и чуть было не угодил за это под арест, но все-таки в октябре вышел в поход, что спасло его от высочайшего гнева108. Барш не спешил присоединиться к эскадре: ожидание его корабля в Дании серьезно волновало и Философова, и Элфинстона. По мнению контр-адмирала, командор проявлял трусость и непослушание при Наполи ди Романия, после чего Элфинстон временно понизил его до младшего лейтенанта. Повторились обвинения Барша в трусости и перед штурмом Дарданелл.

В 1769–1770 гг. Барш допускал известные вольности, вероятно полагаясь на свои семейные связи. Сам будучи сыном вице-адмирала, он был дважды весьма выгодно женат – в первом браке на сестре князя Ю. В. Долгорукова (заступившегося за него перед Элфинстоном после Чесмы), во втором – на дочери адмирала Захара Даниловича Мишукова. Элфинстон высказывал предположение, что Барш имел романтические отношения и с женой Г. А. Спиридова Анной Матвеевной (род. в 1731 г.); этим он объяснял задержку с отбытием «Святослава» из Ревеля, но, вероятно, то были лишь слухи. С Баршем на его корабле был его малолетний сын Николай (род. ок. 1760 г.)109, и вполне вероятно, что осторожность командора в опасных схватках («трусость» по Элфинстону) имела объяснения. Возможно, командор был не столько «труслив», сколько осмотрителен; во всяком случае, в отличие от Элфинстона он продолжил свою службу в Императорском российском флоте, в 1773 г. был произведен в контр-адмиралы, в 1788 г., уже в чине вице-адмирала, был назначен главным командиром Архангельского порта, а в 1790 г. стал полным адмиралом.

Трудности, с которыми сталкивался Элфинстон в отношениях с Хметевским и Баршем, а также сведения о серьезных конфликтах с другими офицерами его эскадры показывают, что Элфинстон в отличие от Спиридова вел себя заносчиво и был изолирован от своих подчиненных. Британец упрекал их в лености, пьянстве, распущенности, отсутствии опыта и мастерства. Себя же контр-адмирал рисовал справедливым радетелем их интересов: перед походом он хлопотал о выплатах офицерам, чтобы дать им «пример <…> внимания к их потребностям, тогда как адмирал Спиридов отплыл, не распределив денег, к великому страданию семей и кредиторов»; он уверял офицеров, «что если они приложат усилия и будут исполнять свои обязанности, то все, что происходило ранее, будет <…> забыто, и что я буду весьма обязан, если они предоставят мне любую возможность рекомендовать их государыне» (c. 228) и т. п.

Незнание контр-адмиралом русского языка сужало круг его общения, делая его зависимым от не вполне добросовестного переводчика Ньюмана. Некоторые конфликты, возникавшие между контр-адмиралом и капитанами или офицерами, как выяснялось, были спровоцированы именно переводчиком-секретарем. Впрочем, в морском походе круг общения Элфинстона с соотечественниками и без переводчика мог бы быть шире – рядом с ним были три британских волонтера, в его эскадре помимо капитана Роксбурга шли офицеры Томас Макензи и Джон Гордон, английские лоцманы и лекари, а также знавшие английский язык российские моряки, стажировавшиеся в Англии110. Но Элфинстон опасался обвинений в избирательности в отношении к подчиненным, и в своем стремлении к «равноудаленности» он смог сблизиться, вероятно, только с волонтером лордом Эффингемом.

Примечательно, однако, что скупой на похвалы контр-адмирал с теплотой пишет о своих матросах и служителях нижних чинов, в большинстве своем вчерашних крепостных, впервые оказавшихся в море («fresh water sailors»). Их выносливость и готовность с беспрекословному подчинению явно импонировали Элфинстону, ему казалось, что он сделал для них все, чтобы его «любили»: переодел в удобную одежду, заботился о лечении и рационе. Но присмотреться к этим людям Элфинстон не сумел или не захотел, а о том, как они относились к контр-адмиралу, мы не знаем.

Совершенно иными представлены отношения Элфинстона с теми, кого он почитал в высшей степени достойными его дружбы, – с соотечественниками лордами Каткартом и Эффингемом.

Чрезвычайный и полномочный посол Британии в России Чарльз 9-й лорд Каткарт (1721–1776), так же как и Элфинстон, имел военные заслуги (он был ранен еще в 1745 г. в войне за Австрийское наследство) и был представителем шотландской аристократии. В британской иерархии он занимал значительно более высокое положение, чем Джон Элфинстон. Еще в 1763 г. Каткарт стал рыцарем ордена Чертополоха и входил в число глав Ассамблеи Шотландской церкви. В Англии он также был человеком влиятельным, а потому выбор нового посла в Петербург пал на него не случайно: ко двору «просвещенной императрицы» был отправлен весьма значительный и просвещенный вельможа (в конце жизни он стал ректором Университета Глазго). Лорд Каткарт был женат на Джейн Хамилтон, сестре Уильяма Хамилтона (Гамильтона), британского посла в Неаполе и знаменитого собирателя антиков, даме, по словам Екатерины II, «великих достоинств»111. Супруги оставили обширное эпистолярное наследие, а леди Джейн еще и дневниковые записи и заметки о России, изучение которых дает редкий материал не только о русско-британских отношениях112, но и об имперском Петербурге 1768–1771 гг.

В Санкт-Петербург Каткарты прибыли на специально нанятом для этого фрегате с детьми, гувернером113, няньками, прислугой и многочисленным багажом в августе 1768 г., едва не разбившись на скалах у финского берега. В столице для них был нанят дом генерала Глебова (вероятно, на Фонтанке у Семеновского моста)114, а в летние месяцы по протекции графа Панина семье отводили флигель бывшего дворца Бестужева-Рюмина на Каменном острове, в это время уже принадлежащего великому князю. Именно эти два адреса, судя по всему, и посещал Джон Элфинстон по приезде в 1769 г., но особенно в 1771 гг., когда, по его словам, дом Каткартов почти стал его домом.

В 1771 г. лорд Каткарт не только, как уже отмечалось, ходатайствовал за Элфинстона перед Н. И. Паниным, но и постоянно оповещал Лондон о несправедливости в отношении контр-адмирала (см. комментарии на с. 501, 502, 526). К этому времени британский посол имел уже весьма прочное положение при российском дворе: на парадных застольях он обычно сидел по правую руку от императрицы, сама императрица дважды посещала его дом, принимала в своем ближнем кругу, в 1770 г. стала крестной матерью младшей дочери Каткартов Кэтрин-Шарлотты. Но главное дело миссии Чарльза Каткарта – выработка союзного договора с Россией – в 1771 г. казалось уже невыполнимым. А потому посол, вначале пришедший в ужас от идеи Элфинстона подать прошение в руки императрицы в нарушение строгих правил церемониала, затем молчаливо согласился с женой: леди Каткарт помогла Элфинстону перевести его прошение на французский. В конечном итоге этот демарш и способствовал благополучному исходу дела о почетной отставке Элфинстона. Миссия самого Каткарта осенью 1771 г. подходила к завершению. Всего через пару месяцев после отъезда Элфинстона из России в ноябре 1771 г. умерла супруга посла115, ее прах был перевезен в Шотландию вместе с ее барельефом работы Мари-Анн Колло. Вскоре из России отбыл и лорд Чарльз с детьми и домочадцами. Встретились ли они с Элфинстоном на родине, пока не установлено; Элфинстон пережил лорда на девять лет.

Лорд Томас Говард 3-й граф Эффингем (Thomas Howard, 3rd Earl of Effingham, 1746–1791), добрый друг Элфинстона, также был замечательной личностью, оставившей след в английской и американской истории: в Англии в его охотничьем доме открыт музей, в США в его честь названы два военных корабля и два округа. Но, хотя Эффингему посвящены энциклопедические статьи и несколько небольших работ116, его участие в Архипелагской экспедиции Императорского российского флота доселе оставалось малоизвестным, лишь вскользь упоминалось о его «российской службе». Между тем граф Эффингем в 1770 г. участвовал и в десантной операции на Негропонте, и в Чесменской битве, и в попытке прорыва через Дарданеллы, и в осаде крепости Литоди на Лемносе. Для Элфинстона молодой лорд (граф Эффингем был моложе контр-адмирала на 24 года) стал не только близким собеседником и образцом благородства и храбрости, но отчасти и соавтором публикуемого здесь «Повествования», содержащего значительные отрывки из дневников лорда.

Когда Элфинстон представлял графа Эффингема А. Г. Орлову, он написал, что тот принадлежит к «одной из первейших британских фамилий». В 1763 г., в шестнадцать лет, он унаследовал титул и место в палате лордов, но, как и его предки, желал сделать военную карьеру, рвался в бой. В Семилетнюю войну в возрасте 19 лет Томас Говард Эффингем уже был капитаном пехотного полка, но война закончилась и с ней перспективы повышения по службе в армии. В начале 1768 г. граф Эффингем с женой (и, вероятно, с братом) отправился в путешествие по Северной Европе. Весной он был в Стокгольме, и британский посол 22 апреля 1769 г. представил его королю и королеве117. Позднее лорд отмечал пользу этой поездки, давшей ему представление «о состоянии и интересе северной части Европы»118. Летом 1769 г. Эффингемы были в России, и в начале августа чета была представлена Екатерине II119.

Из писем леди Эффингем известно, что императрица, двор, сам Петербург вызвали восторг у путешественников, о лорде в английских газетах писали, что он «очарован российской императрицей». Вероятно, в это время лорд получил приглашение Екатерины II вступить на службу и сражаться за освобождение греков.

Оставив на время в России жену, осенью 1769 г. лорд Эффингем вернулся в Англию и 16 ноября 1769 г. в Лондоне не без «затруднений»120 получил королевское согласие отправиться в экспедицию с российским флотом, когда в Англию прибудет эскадра Элфинстона121. Однако Эффингем смог отбыть в Архипелаг без указания на его капитанский чин в королевской армии и только волонтером, поскольку в Британии к этому времени уже опасались возможных осложнений дипломатических и торговых отношений с Османской империей122. Впрочем, британские газеты сообщали, что граф Эффингем на российской службе «получит под команду корпус отборных опытных воинов (уж не кирасиров ли?! – Е. С.), которые прибудут на кораблях эскадры Элфинстона»123. Когда же эскадра Элфинстона подошла к Морее, контр-адмирал написал А. Г. Орлову о том, что английский офицер (лорд Эффингем) поступает в распоряжение графа Орлова, но что Элфинстон уже приказал командирам сухопутных частей поставить милорда главой всех греческих волонтеров.

Лорд Эффингем прибыл в Архипелаг на корабле «Святослав» в сопровождении слуг, а также двух джентльменов – неких Стейплтона и Мак Кинзли. Статус этих трех британцев везде в бумагах экспедиции, как и в сочинении Элфинстона, продолжал оставаться «волонтерским» (у С. П. Хметевского Эффингем назван «вояжиром»). В Морею Эффингем прибыл тогда, когда восстание греков уже потерпело поражение, и начать военные действия не успел, в Архипелаге лорд также не возглавил никакого подразделения греческих добровольцев или российских солдат, и, судя по описаниям Элфинстона и отрывкам из дневника самого Эффингема, милорд и его спутники сами имели возможность выбирать, в каких операциях они будут принимать участие.

19/30 июня 1770 г. от острова Парос лорд Эффингем направил в Петербург послание Чарльзу Каткарту, которое сохранилось в перлюстрированном виде в бумагах Коллегии иностранных дел. В этом письме он благодарил Каткартов за прием, оказанный ему и леди Кэтрин Эффингем в Петербурге, и весьма туманно выражал сожаления «о слабом поступке и нерезолютности тех, коим [императрица] экспедицию вверить изволила»124.

Еще большие разочарования в действиях русских и их греческих союзников постигли Эффингема на Лемносе, где он предлагал возглавить операцию по захвату крепости силами английских моряков и славянских добровольцев, прося от А. Г. Орлова поддержки и подкрепления, но получил отказ. Вполне вероятно, что неудача лемносской операции, разговоры с Элфинстоном о просчетах Орлова и решение последнего подчинить Элфинстона адмиралу Спиридову повлияли на решение английских волонтеров вернуться на родину. Во всяком случае, если в июне 1770 г. Эффингем еще предполагал, что после зимовки в Порт-Маоне он продолжит участие в экспедиции, то в декабре 1770 г. он и его спутники уже готовились к возвращению в Англию. В газетах писали, что в апреле Эффингема видели вместе с графом Ф. Г. Орловым в Пизе, а в июне он появился в Лондоне125.

Оставила ли война за освобождение греков след в судьбе «эксцентричного» графа Эффингема, судить трудно. Через четыре года после своего возвращения из Архипелага Томас Говард лорд Эффингем прославился своей непримиримой позицией в отношении войны с восставшими американскими колониями: в 1775 г. из протеста против «братоубийства» он не пожелал отправиться воевать в Америке, но стал активно участвовать в парламентских баталиях126. Именно эта его позиция в отношении Войны за независимость США сделала имя Эффингема важным для американской истории. В 1789 г. Уильям Питт назначил Эффингема губернатором и вице-адмиралом Ямайки; там, на Ямайке, в 1791 г. лорд Эффингем и скончался.

Он пережил своего соратника по Архипелагской экспедиции Джона Элфинстона всего на шесть лет. Нам неизвестно, продолжалась ли их дружба после возвращения обоих на родину в 1771 г., но, во всяком случае, с Каткартами в Петербурге Элфинстон говорил об их общем знакомом и радовался, получив известия о благополучном возвращении Эффингема из Архипелага. Вышедшие в Англии в 1772 г. записки об Архипелагской экспедиции, весьма комплиментарные для Элфинстона, не только имеют пространное посвящение лорду Эффингему, но и, похоже, частично включают отрывки из записок храброго «волонтера».

Предваряя публикацию перевода «Повествования» Элфинстона, очевидно, затруднительно здесь представить весь круг знакомых контр-адмирала, даже тех, чьи имена неоднократно появляются на страницах его «Повествования»127. Ясно, что многих, с кем он начинал в 1769 г. Архипелагскую экспедицию, успех и слава ждали еще в отдаленном будущем. Среди тех, кто получил от контр-адмирала уроки мореплавания, были и граф Андрей Кириллович Разумовский, проживший долгую жизнь и прославившийся своей длительной дипломатической службой, и ставший впоследствии контр-адмиралом строитель Севастополя Томас Макензи, и дослужившийся до генерал-лейтенанта капитан Степан Васильевич Жемчужников, и дослужившийся до вице-адмирала капитан-лейтенант на «Святославе» Тимофей Гаврилович Козлянинов и др.

Глубоко убежденный в том, что был призван в Россию, чтобы донести до ее неумелых моряков «отменный британский опыт», Элфинстон долго был ослеплен верой в свое предназначение, однако о том, насколько пригодились в дальнейшем его уроки, судить непросто. На благодарности контр-адмиралу Элфинстону другие мемуаристы оказались скупы. Очевидно, что его окрепшие в испытаниях долгого похода и сражений 1769–1775 гг. русские соратники постепенно становились менее зависимы от чужого опыта, и в этом многие видят особое значение Архипелагской экспедиции, которую начинал Элфинстон.

Но Элфинстон был далеко не последним из шотландцев и англичан, кого агенты Екатерины II приглашали на российскую службу.

Е. Б. Смилянская