Читать книгу №24 - Группа авторов - Страница 1

Над крышей остановки сгустились тучи, предрекая скорый ливень. Майя Петровна поправила свой бордовый берет и хмуро покосилась на тополиную рощу, располагавшуюся за трамвайными путями, сквозь елейные жестяные прутья. Палевый песок, пугливые кроны, рвущиеся под грозным рёвом ветра, оловянный памятник пожарного, щурящийся на невидимое солнце; окна многоэтажного дома, будто бы из слюды, и рубиновая вывеска «Пятёрочки», мигающая, словно маяк. Трамвая всё не было. Серый шарф Майи Петровны вздымался к небу, как дым от пожара. Она вспомнила Лиду…

Её дочь умерла в автокатастрофе около пяти лет назад. Об этом случае, помнится, писали газеты. Пьяная машина на полной скорости влетела на трамвайные пути, унеся с собой тусклую жизнь Лиды и глянцевое существование рельсов. Ремонт повреждённых путей пришлось семье Майи Петровны впоследствии оплатить. У Лиды были светлые волосы, худое лицо и узкие тёмные глаза, но скучали по ней отнюдь не сильно – на кладбище, у серой могильной плиты («Фатимова Лидия Константиновна. 1980-2007. В наших сердцах», – около закорючек имени стояла горящая свечка в знак пламенной скорби), со временем видны стали только две фигуры: Майя Петровна, в нелепой черной шляпке, с мешком конфет «Сказки Перро» и пластмассовым букетом первоцветов, и её бледный муж Константин, чьего отчества я, впрочем, не знаю. Он был в клетчатой рубашке пастельных тонов, с комичными желтоватыми очками и пустотой в глубоко посаженных карих глазах. После смерти дочери Майя Петровна заметила, что и сам Константин N-ич стал каким-то пастельным, будто нарисованным во дворе мелом, размытым после ночного дождя. Он старался не попадаться ей на глаза, игнорировал её вопросы, и в какую комнату бы ни заходила Майя Петровна, её всюду преследовала мучительная тишина.

Однажды Майя Петровна сказала:

– Сходил бы ты за молоком да за творогом. И к чаю у нас ничего нет.

– Хорошо, – сказал Константин. – Ближе к вечеру схожу. Только денег дай.

Вечером того дня Константин N-ович отправился в ближайшую «Пятёрочку» и не вернулся. Майя Петровна обзвонила всех друзей и родственников, половина из которых чинно дремала либо в тёплой постели, либо в промозглой могиле, и отчаялась на заре. Саша сказал презрительно: «Понятно. Куда денется. Вернётся». Не вернулся. Через пару суток было написано заявление в полицию, а по буковым доскам подъездов были расклеены красно-чёрные объявления. Через месяц она смирилась с пропажей, как смирилась с потерей крючка. Всё равно были спицы.

А через два года (которые катились и петляли, как серая пряжа в «Искуснице», неловким движением руки скинутая с дивана) она стояла на трамвайной остановке неподалёку от той самой «Пятёрочки». Зачем? Она сама точно не будет знала. За грязным окном Майя Петровна каждый день видела тусклый двор, алые качели, бронзовую помойку, но выходила изредка – только в магазин и сразу же возвращайся. Вчера зацвела сирень. Вчера вторили шуму мурлыкающего чайника птицы. Вчера она решила исчезнуть, разорвать столбики векторного шарфа. Она была в петле, и один день был неотличим от другого.

Саше она сказала, что уезжает на неопределённый срок. В голосе были холод и недоумение:

– И зачем?

– Мне так хочется.

– Сидела бы себе спокойно на месте.

– И так до смерти?

В своё последнее путешествие Майя Петровна взяла немного наличных, новую пряжу, изумрудный крючок и Набокова. Ветер завыл, окутывая старое пальто холодом – она не носила его со смерти Лиды. Чёрная шляпка была оставлена в пыльном шкафу в пользу красной, в тон сумке. Накрапывал послеобеденный дождь; она посмотрела наверх. Она желала узнать, куда приведут её трамвайные пути. Начало кругового маршрута.

Трамвай всё не шёл. Ей показалось, что вдалеке – за «Пятёрочкой» – она увидела его огни, как намытые чайные блюдца цвета яичного белка, – но нет, то были лишь горящие фары автомобиля, свернувшего куда-то влево. Ей показалось, что она услышала агонию стали, привычный уху скрежет в монохромном покое вечера – но то был лишь гул ветра. «Пятёрочка» всё мигала, словно приказывая её суду пришвартоваться, и кроны всё с отчаянием ревели, как рыдало море в шторм: «Вернись. Вернись. Вернись». Тучи сгущались. Майя Петровна подумала: «Вернусь назад, пока не поздно. Всё будет хорошо дома. Дома…» Она давно не была на улице так долго. Серый мир – непривычный, быстрый, жестокий. Мир, в котором она была лишней. Ей не следовало покидать дом. Трамвайные пути приведут её к смерти. Смерть. Какое страшное слово! Смерть унесла Лиду. Смерть была повсюду. Смерть шагала по улице. Смерть – волк – заглядывалась на прохожих: посмотришь ей в глаза – и она заберёт тебя с собой. Смерть. Тогда Майе Петровне захотелось вдруг вскрикнуть: «Пусть забирает!» Но что-то не позволило ей это сделать. Это была неправда. Ей нравилось дома. Покой. Уют. Дом. Ей нравилось жить дома. Какая она дура! Поехать невесть куда и – что? Умереть от голода? Дома она не умрёт. Дома спокойно.

Прибыл трамвай. Двадцать четвёртый. В задумчивости Майя Петровна поднялась по ступенькам и тут же об этом пожалела. Осторожно, двери закрываются. Вежливый голос диктора сообщил: следующая станция – улица Дмитрия Устинова… Трамвай вздрогнул, а вместе с ним и Майя Петровна. Смерть. Синие глаза, рыжие тела… Смерть. «Назад, – подумала Майя Петровна, неохотно расставшись с голубоватым полтинником. – Скорее назад». Трамвай нёсся стремительно и, казалось, в никуда. Что-то смазанное за окнами: рысцой скакали автомобили, корни пустили прохожие. Софиты. Красный подмигивает. Трамвай бежит без оглядки. Пока открывались двери, для Майи Петровны прошла вечность.

Она опасливо ступила на асфальт, сумка беспокойно тряслась на правой руке. Прищурилась. Красная шапочка на её голове чуть покосилась, но она не заметила.

Пасмурный свет струился из-за туч, и птицы пели, и сирень цвела. «Маршрут, – подумала Майя Петровна. – отложен». Такой хороший день! Из-за угла на полной скорости вылетела машина, пронеслась мимо трамвая – и в миг живая Майя Петровна превратилась в пыльное пальто, бордовый берет и плетёную сумку.

Майя Петровна поморщилась. Она облокотилась на холодную оконную раму, держа в руке правой «Защиту Лужина», а взор её потерялся в запотелом стекле. Ритмичный стук колёс трамвая, лёгкое покачивание поверхности пола. Красный молоточек, отражённые буквы: дохыв йынсапаз. Ржавые слёзы у чёрных резинок; прохладный воздух, невиданные ранее фигуры. Майя Петровна подумала о том, что из дверей выходить, как ни парадоксально, невозможно, так как каждый выход – это секретный вход. Если и выходить, размышляла она, то только из окна, но и то не знаешь, вернёшься ли к обеду. А некоторые окна необходимо прорубать.

Саша стоял на кладбище. Вокруг было тихо. Шелестели листья, как змеи. Бирюзовый забор чуть блестел после дождя. Конфеты «Сказки Перро» скрипели в ладони.

На пути домой я сел в переполненный автобус, который привёз меня к дому матери. Всё, что осталось от живого человека, было на месте. Казалось, чайник был ещё тёплый, а Набоков, казалось, ещё лежал возле ванны, развёрнутый, с корешком половинчатым, как будто в проекции иной реальности был некто, кто до сих его здесь пролистывал. Кровать не заправлена. Я посмотрел в грязное окно. Цвела сирень, пели птицы. На тумбе пылится красная шапка. Сумка спряталась за ней. То, куда привели его трамвайные пути. Конец маршрута. Последняя станция. Ничего не меняется. Улица Устинова. Рыбацкий проспект. Назначение. Цель. Путь. По кругу. Трамваи едут по кругу. Осторожно, двери закрываются. Осторожно!

Стук в дверь. Стук в стекло. Дверь открывается. Я обернулся. В кровати – шевеление. Волком смотрят часы, жертвы интервального геноцида. Стук. Разве не забавно, что замена рельсов так же циклична, как и их назначение?

Лиза.

Здравствуй.

Я не знаю, что делать дальше.

Лиза, я боюсь умирать.

Над крышей остановки сгустились тучи, предрекая скорый ливень.