Читать книгу Серы гуси - - Страница 15

– Вишь вот, Федорыч? – обратился, глядя вперед, на старика не глядя – сигареты то по сто рублей стали.

– Нууу? – старик вроде и удивился, а так то ему было и все равно. – Я то еще после армии бросил, ну ее, отраву то. Ты сам то чего, денег говоришь нет, а последние же на сигареты спустишь? Желтый весь уже.

Толик и впрямь выглядел не очень – лицо желто-землистого цвета, щетина отросла, неопрятно торчала в разные стороны, рыжая, почти сливалась с желтушными скулами и щеками.

Он и не обращал внимания на замечания и гнул упрямо свое.

– Раньше я еще “Беломор” курил. Так покупал, потом на чердаке нашел, мать еще по талонам покупала, там три коробки стояло. Докурил их, а году в двенадцатом что ли или в тринадцатом в магазин возить перестали. Покупаю эту то “Тройку”, то “ЛД” эти, то “Яву золотую”. Раньше еще простая была, тоже нет. В городе смотрю целый ларек табачный, говорю, девушка, лядь, у вас папиросы есть? Она мне коробочку железную хрясь, а она двести с хреном. Вот жизнь пошла…

Он закашлялся.

– А ты чего дохаешь то так? – спросил старик

– Да вот хрен знает. Я то подстыл, а так зараза говорят что и в деревню заползла та. Этот как его, вирус, не вирус.

– Слышал я уже про нее, – старик поморщился. – болеют люди, говорят.

– К бабке одной, у меня там через два дома живет, дети приезжали, уехали, та занемогла. Свалилась. Соседка другая к ней ходила, та тоже в лежку. Фельдшерского пункта то нет. Одну скорая повезла, всех по домам. А мне что? Я в город не ездил уже неделю, дома сидел, корова пока не сдохла – работы полно. Тебе вон молока, сметаны принес.

– Заразы то нам не принес? – старик напрягся еще в начале беседы, но только сейчас в голосе начали слышаться стальные нотки старого начальника. Именно с таким стариком когда то и познакомился Толик, внимательно слушавший его, запоминавший условия и молчавший все два года.

– Не! Я ж говорю – с дома никуда. Выпивал, сало с чесноком у меня, зараза не берет.

– Пост ведь, сало то жрать, – старик чуть крякнул, но так, больше для приличия. Чего со своими правилами к другим то людям лезть? Всех не спасти и не каждый верное и нужное слово способен услышать. Старик это понял уж очень давно.

– А мне то что? я ж не верущий. И не хожу никогда. Попа ты нашего видел? Иов! Ему 25 всего то годов, прислали, бороды нет, голосочек девичий. Спросил у него на улице про что-то, тот мне на полчаса зарядил. Что говорил, хрен его знает. А там кто-то и сказал, что мужиков тот любит, был в области у митрополита секретарем епархии. Где-то он что-то не то натворил, понимаешь? Сюда и сослали. Вот тебе и отец Иов. А я не больной. Мне уже пятьдесят шесть! Тебе то больше, но должен понимать – сердце не то уже, сосуды эти или кто там. Давление! Я пока дошел вот и задыхаюсь, вот тебе и вот. Тоже не пацан скакать – по полю сугробы, в лесу тоже, дальше прошел – снега нет, грязь. Весна, тоже мне весна. Что твой отец Иов эта весна.

Он похмыкал. Ему вообще мало нравилась жизнь в родной деревне, в доме, где он родился, прожил младенчество, детство, отрочество и кусочек юности. Вышло уж так – сама жизнь загнала Толика обратно в отчий дом, когда он ощутил, что мало на что годен, что там где он проживал годы зрелости ему плохо, его никто не любит и ему совершенно некуда преклонить головы. И в какой то момент он рванул за успокоением в отчий дом. Утешили тогда хотя бы немного благодарные взгляды матери и отца, доживающих свой век. Утешила тишина и бездействие. Но годы шли упрямо дальше – жизнь в деревне лучше не была. Было горько, когда оба родителя, один за другим, отлетели на тот свет, а есть ли он. Но было понимание правильности и, совсем в глубине души, благодарность жизни и судьбе за то, что именно ему, их непутевому сыну довелось отнести их на погост и приглядеть за холмиками, насколько это было возможно. В память о родителях он не выводил скотину – помня, как мать с любовью встречала каждый вечер корову на выгоне, как разговаривала с поросенком, принося ему еды и сердито для видимости отчитывала глупых куриц. Старался как мог – новых не заводил, но и нарочно животных не гробил. Мог поросенка прикупить и выкормить, чтобы продавать мясо. От стареющей коровы телят новых долго не держал – тоже под нож. Той любви материнской к каждой животине не было, было просто ощущение, что деваться некуда, это его крест. Несет как может, кому не нравится – пусть сам попробует.

Старела скотина, старел дом, гнили бревна в срубе. Покрывались тленом и плесенью его детские книжки, а некоторые шли в печь на растопку. Жалко вроде, а вроде – и нет. Кто уже поймет? Старела вся деревня, понемногу вымирая – он был самый молодой, а оставшиеся старухи уже совсем глядели в землю. И Толик тоже старел. А сейчас он принес на продажу продукты, пришел забрать деньги чтобы в соседней деревне закупиться. Жизнь казалась ему невыносимо скучной. Он сидел возле странного домика в непроходимой чащобе у странного старика. Курил дрянные сигареты. Хотелось бы вроде и поудивляться всему происходящему, а не было сил. Или желания. Или уже ничего не удивляло. Неизвестно.

– Что твой отец Иов эта весна. – повторил Толик. – И что твой отец Иов вся эта жизнь.

А потом добавил тихо:

– Паскудная, Федорыч. Пидорская какая-то.