Читать книгу Механические птицы не поют - - Страница 2

Город умывался ледяной морской водой с первыми лучами рассвета. Море толкало колеса и шестеренки электростанций. Электричество наполняло желтым светом лампы в домах и согревало воду в резервуарах, и в нем была частичка моря.

Это море подхватывало маленькие, старомодные, деревянные рыбацкие лодочки, на которых даже не было моторов, а вместо голограммы парусов, как на гордых линкорах и фрегатах, на единственной мачте бился настоящий белоснежный кэт.

И это же море принимало грузовые баржи и механические корабли, на рассвете выходящие в его воды.

Уолтеру всегда нравилось следить за морем. Зеленоватое у берега, на рассвете оно наполнялось золотом, и скоро это золото размывало волнами, оставляя стальное пространство, голубеющее к горизонту. Этот градиент казался ему самым совершенным в мире сочетанием цветов. Может быть, он и сам не отдавал себе отчета, но его темно-зеленые пиджаки и жилеты, голубые шейные платки и серые двубортные шинели отражали его привязанность к этим цветам. Уолтера завораживало вообще все, что было связано с морем. Может быть, поэтому он перебрался из туманной столицы в маленький город на берегу. Чтобы чувствовать прикосновение волн во всем. Чтобы ветер пах солью, а не сгоревшим топливом. Чтобы стоять на берегу, улыбаясь волнам, и быть живым. А что для этого пришлось оставить позади – так ли это важно?

Город назывался Лигеплац – «Пристань». Это слово значило для Уолтера нечто большее, чем просто место стоянки кораблей. Он очень надеялся, что этот город станет его домом. Город, пахнущий морем, такой живой и яркий, с его красными и бежевыми двухэтажными домиками, желтой тротуарной плиткой, с милой привычкой украшать оконные рамы резьбой, а подоконники – цветами, даже зимой видными за стеклом.

Часы на башне в порту пробили восемь. Уолтер нехотя отвернулся от воды и надел черные круглые очки. Он старался снимать их как можно реже, и пусть его в них часто принимали за слепца, зато никто не видел его недоброго, ядовитой зелени, взгляда. И он сам не встречал этот взгляд в зеркалах.

Не удержавшись и в последний раз за утро оглянувшись на волны – уже через черные линзы, – Уолтер быстрым шагом отправился прочь от берега.

Паб «У Мадлен» находился недалеко от порта, и Уолтер не помнил ни одного дня, когда там не было бы людей. Моряки с пришедших недавно судов, постояльцы нескольких комнат на втором этаже паба, случайные прохожие и туристы – здесь всегда было шумно, ярко и, чаще всего, весело.

Уолтер еще помнил, как два года назад, сойдя с корабля, он стоял посреди порта, одетый в изысканного кроя черное пальто, сковывающее движения. Он стоял и смотрел по сторонам – прибывший в город столичный аристократ, еще не забывший о том, что нужно соблюдать все возможные церемониалы и что воротнички на рубашках каждое утро должны быть накрахмалены так, чтобы о них можно было порезаться. Уолтер еще не сбросил маску презрительного высокомерия, а горящих восторгом глаз никто не мог заметить под очками.

А вокруг него кипела жизнь – настоящая, та, о которой он раньше и не подозревал. Он стоял, сжимая ручку дорогого фамильного саквояжа, и ошалело смотрел на матросов, занятых погрузкой и разгрузкой кораблей, на женщин в желтых кружевных шарфах, призывно улыбавшихся каждому мужчине, с которым встречались взглядом. Торговцы, бдительно следящие за разгрузкой, угрюмые механики, подходившие к прибывшим. Девушки в белых передниках, несущие к кораблям корзины с фруктами.

Одна из них подошла к нему и дернула за рукав.

– Груша, герр! Всего медяшка!

У нее было добродушное, круглое лицо, густо усыпанное веснушками. Уолтеру, привыкшему к болезненно-бледным, холеным аристократкам, в первую секунду показалось, что девушка перед ним с какой-то другой планеты. Но потом он пригляделся к ее лучистым серым глазам и желто-рыжим лисьим косам и понял, что с другой планеты тут он. Молча протянул девушке монетку и взял грушу у нее из рук, коснувшись ее теплых, мягких пальцев. Она хихикнула и, достав из корзины веточку вереска, заправила в петлицу его пальто, густо обсыпав пыльцой черный кашемир.

– Так-то, герр. Сходящие с кораблей всегда тоскуют по свежим фруктам, женским улыбкам и запаху вереска! А если вы тоскуете еще и по выпивке или комнату ищете – в пабе «У Мадлен» как раз есть свободный номер, – подмигнула ему девушка.

Позже он узнал, что девушку звали странным именем Василика, и она была подавальщицей в пабе. Как и большинство девушек, продающих фрукты в портах по утрам, чтобы завлечь в свои заведения постояльцев и посетителей.

Но в тот день Уолтер понял, что ничего не случается просто так.

В тот же вечер он отдал какому-то портовому нищему свое пальто, за бесценок продал саквояж, сжег шейный платок в камине и купил себе эту самую шинель и гитару.

Не важно, кем он был в той, прошлой жизни. Главное, что и в этой, и в прошлой жизни он виртуозно играл. И сейчас был просто Уолтером, музыкантом в пабе «У Мадлен».

И хотел им и оставаться.

А если он хотел оставаться просто музыкантом Уолтером, «У Мадлен» нужно было быть через пятнадцать минут, потому что Хенрик, хозяин заведения и бармен, вчера просил его открыть бар и постоять за стойкой пару часов. Уолтер не возражал. Он прекрасно варил кофе и заваривал чай, а большего от него по утрам редко требовали. С вечера он специально не стал пить, чтобы сейчас быть в состоянии работать и улыбаться посетителям.

Василика уже была на месте и принимала заказы на завтрак от нескольких проснувшихся постояльцев.

– Уолтер! Ты вовремя: эти чудесные господа заказали у меня целый галлон кофе! – она поставила поднос на пустой стол и помахала ему рукой.

– Неужели кого-то не бодрит твой щебет по утрам, милая? – улыбнулся он, снимая очки.

Василика звонко чмокнула его в щеку и проскользнула на кухню. Уолтер, вздохнув, встал за стойку и включил небольшую печку под медным подносом, полным песка.

Он помнил женщину, научившую его так варить кофе. Ее звали Атаро. Она служила в доме его отца – единственная горничная, вместо кружевных наколок носившая на голове яркий, красно-желтый тюрбан со своей родины. У нее была кожа цвета горького шоколада, самые белые глаза и зубы из всех, что он когда-либо видел, и самый громкий смех. Она говорила, что варить кофе – колдовство. И что если не разбудить живущих в порошке духов, можно просто вылить чашку на пол.

Уолтер улыбался, ставя в нагретый песок большие медные джезвы.

Здесь тоже любили кофе. И умели ценить разбуженных духов.

– Уолтер, твою мать, я что, еще с вечера не протрезвела или я правда вижу твою сияющую рожу за этой стойкой с утра? – прохрипела высокая, черноволосая женщина, садясь за стойку.

– Моя обожаемая Зэла, твой голос подобен пению райской птицы в ветвях цветущего персика рано утром, когда… – с радостью включился он в их обычную игру.

– Ох, заткнись, ради всего святого, Уолтер, у меня от твоего меда слипаются уши, – мрачно сказала она.

– Как пожелает прекраснейшая фрау!

Зэла была бортовым механиком. Она часто нанималась на суда и отправлялась в многомесячные плавания, но всегда возвращалась и останавливалась именно в пабе «У Мадлен». И после каждого плавания по полгода занималась обслуживанием кораблей на верфях, не выходя в море, и страшно ругалась, поминая качку, ледяной ветер, раскаленные моторы, погнутые шестеренки, порванные ремни и сальные шуточки матросов.

А потом снова срывалась в плавание.

Уолтера – высокого, субтильного, вечно растрепанного русоволосого музыканта с аристократическим прошлым – она сразу невзлюбила. Он, не задумываясь, подыграл ей, и она верила, что перед ней велеречивый, высокопарный и изнеженный мальчишка – до тех пор, пока мальчишка не выпил при ней бутылку виски и не подрался с двумя матросами, уделявшими Василике слишком пристальное внимание.

То есть до вечера того же дня, когда они познакомились.

Впрочем, Уолтер с удовольствием продолжал строить из себя трепетного юношу, превратив ошибку Зэлы в ежедневную беззлобную игру.

– Возьми, полегчает. Я капнул тебе в виски кофе, – подмигнул Уолтер, подвигая к ней высокий бокал.

– Спасибо. Не такой уж ты и мерзкий все-таки, но как увижу твою лощеную мордашку, так и хочется сломать твой породистый носик в трех местах, – проворчала Зэла, которая привыкла общаться с моряками, а не с более благодарными собеседниками.

С этой ее особенностью Уолтер вполне смирился.

– Слыхал, Полуночница вчера этого… попечителя… как там его звали… герра, мать его, Хагана… пришила, в общем. Вместе с его женой.

– Герра Хагана? Второго владельца «Механических пташек»? – брезгливо скривился Уолтер.

– Его самого, старого козла, туда ему и дорога. Все так убиваются: как же, благотворительность, попечитель каких-то сиротских приютов, поит бездомных котят сливочками. А сам выпускает этих… – с ненавистью выдохнула Зэла.

Уолтер молчал, разливая кофе по чашкам. Герр Хаган заявлял, что делает доброе дело, создавая механических кукол для работы в борделях. Уолтер знал только две сферы, где было разрешено использовать таких кукол, каждая из которых лицензировалась и проходила ежегодную сертификацию.

Это были сфера удовольствий и сфера ритуальных услуг.

Ненависть Зэлы вызывала первая. А именно то, что многие из кукол герра Хагана, бывшего не только совладельцем фирмы, но и художником, имели облик несовершеннолетних девочек. Уолтеру тоже претила сама мысль о подобном, но он утешал себя тем, что испытывающим такие чувства лучше удовлетворять их с бездушными «пташками», а не с живыми людьми. Если уж они по какой-то причине до сих пор не болтаются в петле.

Зэла подобных утешений не находила.

– Интересно, кому это он так насолил, что для него наняли Полуночницу. Удовольствие-то не из дешевых.

– Понятия не имею, только я бы сбор организовала на компенсацию его расходов. Ну-ка, подлей мне еще.

– А откуда вообще известно, что это Полуночница? Они вообще-то работают без свидетелей, – усомнился Уолтер, наливая кофе в новую чашку.

– Девочка видела. Дочка Хагана. Говорит, черная тень, представилась Мальчиком-с-фонарем.

– Ну, тогда Полуночники не имеют никакого отношения к этому убийству. Разве ты не знаешь – Полуночница или не попалась бы на глаза ребенку, или просто тихо придушила бы свидетеля.

– Полуночницы, наверное, разные бывают. Не знаю я, Уолтер. Только по мне лучше честные потаскухи в желтых шарфах, чем… А, пошло оно все.

Зэла залпом выпила обжигающий кофе и собиралась с размаха поставить кружку на стойку. Уолтер успел подставить под кружку ладонь и улыбнулся Зэле:

– Милая, ты перебила половину нашей посуды. Нельзя ли меньше экспрессии?

– Зануда, – беззлобно буркнула она, все же ставя чашку рядом с его рукой.

Аккуратно, не издав ни звука.

– Уолтер, нам нужен еще чай! За третий и за пятый столик – там твои соотечественники, они говорят, что здесь никто не умеет прилично заваривать!

Василика села рядом с Зэлой, поставив на стойку пустой поднос.

Уолтер улыбнулся. Женщины смотрелись вместе забавно. Зэла была черноволосой, с обветренным красно-медным лицом, высокими скулами и раскосыми глазами, отличающими коренных жителей Континента. А Василика – бледная, веснушчатая рыжеволосая простушка, моложе Зэлы лет на десять. Рядом они напоминали осеннюю белку и угольную кошку.

Уолтер как-то видел такого зверя – крупнее льва в полтора раза, с черной, смолянисто поблескивающей шерстью.

– Мои соотечественники очень любят говорить, что чай, который они пьют где-то, кроме Альбиона, вовсе не чай, а помои, которыми они постеснялись бы пачкать свой фарфор, – Уолтер выдвинул один из ящиков под стойкой и достал оттуда мешочек из небеленого полотна. – Но каково было бы их удивление, если бы они узнали, что тот чай, который везут клиперы из колоний, на самом деле – пыль, которую нельзя заваривать без горьких цитрусовых корок? Есть всего четыре клипера, которые возят на Альбион настоящий чай. И все они ходят только в Гунхэго.

Он надел толстые стеганые перчатки и снял со второй печки большой медный чайник. Ополоснул кипятком два фарфоровых чайника и вылил воду прямо на пол. Она быстро ушла сквозь доски.

– Но у нас нет чая из Гунхэго, у нас вообще не чай – это местная трава, которая напоминает его по цвету и запаху, – расстроенно отозвалась Василика.

– В этом-то и прелесть. Вот, отнеси им, милая, и посмотрим, хватит ли им снобизма возмущаться, – улыбнулся ей Уолтер, ставя два чайника и несколько чашек на поднос.

– Ты кем был на Альбионе, счетоводом в какой-нибудь чайной конторке? Какие лекции, – скривилась Зэла.

Уолтер, пожав плечами, поставил в песок еще одну джезву.

– Ты давно видела Мию? – как бы невзначай спросил он.

– А, ты все со своей скрипачкой. Да, Хенрик что-то говорил о том, что пригласил ее в конце недели. А что, птенчик, ты уже охрип отдуваться один? Пальчики холеные от гитары болят? – хохотнула она.

– Ты жестокая женщина, Зэла.

– А как же райская птичка в цветущих лепестках персика?

– Разве птички не бывают жестокими? – улыбнулся Уолтер, разливая кофе по чашкам.

* * *

Хенрик пришел только к обеду. За это время Уолтер уже успел погасить обе печки и начать наливать пиво вместо кофе.

Хозяин паба «У Мадлен» с трудом протискивался в двери собственного заведения. Это был огненно-рыжий мужчина огромного роста. Он разменял уже шестой десяток, но возраст лишь начертил на его лице лишние морщины и запутал серебристые нити в волосах и бороде. Взгляд его медово-желтых глаз не потерял своей проницательности, зато обрел насмешливые искорки, свойственные тем, чья судьба складывалась нелегко.

Паб «У Мадлен» пользовался репутацией места, где можно останавливаться кому угодно, включая семьи с детьми и путешествующих в одиночестве женщин. Таким паб часто советовали прямо на пристани. Хенрик, хотя и был не молод, к тому же в одном из давних морских сражений потерял ногу, не позволял в своем заведении драк и дебошей. Правда, иногда они все же происходили, особенно в его отсутствие. С тех пор, как в паб устроился работать Уолтер, это стало его проблемой. Он был не против.

Когда-то он был бретером не из последних и умел не только стрелять и фехтовать. Каждый раз, вспоминая, какими словами отзывался об этом его отец, Уолтер только горько усмехался.

– Как ты тут справляешься?

Голос у Хенрика был ожидаемый для такого человека – глубокий, раскатистый, словно далекий гром. Кто-то говорил, что похож на звериный рык, но Уолтеру казалось, что это недостаточно емкое сравнение.

– Неплохо, но помощь требуется, – улыбнулся он, выливая в узкий, высокий бокал порцию черного тягучего ликера, перемешанного со льдом.

Хенрик усмехнулся и подошел в стойке. Механический протез он заказал себе несколько лет назад, после долгих и упорных уговоров. Теперь его увечье было почти незаметно, и только царапины на светлых досках пола напоминали о том, что когда-то хозяин прохаживался по ним деревянной ногой, окованной понизу железом.

Уолтер добавил в бокал порцию водки и долил доверху сливок.

– Какие планы на вечер, Хенрик? Мне опять придется бренчать палечку до закрытия?

Танец не просто так назывался «палькой». Слово «распалять» лучше всего характеризовало то, что начиналось сразу после первых аккордов.

– Может, и придется. Но ты не переживай: я пригласил нам на подмогу одну особу, желающую подзаработать.

– Я надеюсь, это будет не как в прошлый раз, когда ты обещал нам певицу, а привел какое-то очаровательное существо чуть выше табуретки, которого не было бы слышно, даже если бы все просто молча пили, а не разговаривали и гоготали?

– Хочешь сам искать пабу культурную программу? Может, мне задуматься о том, стоит ли тебя держать с твоей палькой? – усмехнулся Хенрик, становясь за стойку.

Уолтер перепрыгнул ее, оперевшись о край рукой и, как ни в чем не бывало, сел на один из барных стульев.

– Что вы, герр Хенрик! Я готов играть вам палечку и петь скабрезные песенки с утра до вечера, лишь бы не лишиться счастья созерцать ваше прекрасное заведение!

– И не вылететь из комнаты, которую ты у нас занимаешь.

– Именно так. Я боюсь, сердце мое не вынесло бы такого удара. Так кого ты там нашел?

– А, бортовая чародейка с пришедшего корабля желает бесплатную ночевку.

– Бортовая чародейка? Это же злющие, дорого одетые тетки, которые даже на своих капитанов смотрят с таким презрением, будто те ну просто грязь под их ногами, – усомнился Уолтер.

– А эта молоденькая совсем, ну, может, твоя сверстница. Видно, еще не разобралась, как надо себя вести. И смешная такая, выглядеть пытается как шаманка с Северных Берегов, ну ты сам посмотришь. Только я тамошних ведьм видал – они еще хуже наших чародеек: беловолосые все, белоглазые, будто в них крови вовсе нет, и взгляды у них… Как обведут черным свои глазища, так думаешь, что такой и колдовать-то не надо – она только посмотрит и к месту приморозит.

– По мне, что одни, что другие, что третьи – неприятные особы, но в море без них делать, и правда, нечего. Одна чародейка способна навести морок и увести от корабля левиафана, а ты знаешь, сколько они топят, – зевнув, ответил Уолтер.

– Плавали мы и без ваших чародеек, – ответил Хенрик, и взгляд его мечтательно затуманился.

– Зэла успела рассказать тебе про кончину ее обожаемого герра Хагана? – торопливо перевел тему Уолтер, пока Хенрик опять не завел про свое славное прошлое.

– Про кончину всеми обожаемого герра Хагана и фрау Марии мне прожужжали уши все мальчишки-газетчики на пути от дома до паба. Я хочу дождаться статьи в «Парнасе» – эти хотя бы думают, что пишут. Представляешь, одна газетенка вообще накарябала, что фрау Марию собака загрызла.

– А откуда ты знаешь – может, и правда собака? – меланхолично спросил Уолтер, перегибаясь через стойку и снимая с остывшего песка джезву.

– Так они фотографию трупа приложили, жандармскую. Что я, мало вскрытых глоток в своей жизни видел? Я и сам…

– Хенрик, – Уолтер поднял ладонь в предупреждающем жесте.

В стойке подошла Василика.

– Герр Хенрик! Я тут слышала, вы какую-то ведьму привели? А она нам двор не подожжет, как в прошлый…

– Она приедет погадать, – отрезал Хенрик, не дав девушке договорить.

– Ах, вот оно что! Тогда предупреждаю: у нас тут две пожилые леди, и я надеюсь, ваша ведьма не будет предрекать всем, кто старше шестидесяти, скорую кончину, как в…

– Василика, лучик мой, зачем ты держишь пустой поднос рядом со стойкой?

– Чтобы вы поставили на него пять кружек темного пива и четыре шота односолодового виски с перцем, – очаровательно улыбнулась ему девушка.

На нее было невозможно злиться, и Уолтер видел, что Хенрик добродушно посмеивается в усы, наливая пиво.

* * *

Ведьма пришла вечером. Раньше, чем Уолтер стал играть пальку, и начались танцы, но именно в тот момент, когда он, поставив ногу на один из столов, вдохновенно пел «В таверне». Голос у него был сильным, гитара – звонкой, и никто не мог бы пожаловаться, что хоть слово нельзя расслышать за смехом и разговорами.

– Те, кто выиграл, носят одежды тех, кто проиграл, и здесь никто не боится смерти!

Уолтер подмигнул вошедшей девушке и отвернулся, не останавливая песню.

Он успел разглядеть ее. И правда, смешная. Совсем молодая, с нежной кожей, пушистыми каштановыми волосами и медово-желтыми глазами, она зачем-то пыталась выглядеть как хищница с Севера. Но густые черные тени и плащ из белых ласок не делали ее похожей на шаманку точно так же, как широкий пояс с медными бляхами и подвесками в виде птиц.

Она выглядела девочкой, примерившей мамин наряд.

– А первый за тех, кто томится в казематах! – грянули матросы, утопив голос Уолтера.

– А третий и второй – за самых прекрасных женщин! – отозвался он.

Бокалы должны были поднимать тринадцать раз. К концу песни, вспомнив всех, кого только было можно, от моряков до Прелата, Уолтер наконец смог отложить гитару и подойти к устроившейся в углу ведьме.

– Здравствуйте. Это вас пригласил Хенрик?

– Верно. Только я не вижу здесь своих клиентов. Только пьяных матросов и кабацкого горлодера, – с презрением отозвалась девушка.

Кажется, некоторые навыки у бортовых чародеек она успела перенять. Уолтер улыбнулся. Интересно, все ли?

– Все верно, это паб у порта, здесь всегда такая публика. Может быть, вы желаете что-то более изысканное? У меня есть прекрасная баллада о леди Изабетт и горшке с базиликом…

Уолтер мог пропустить минут десять между песнями, чтобы не утомлять гостей. Но он не воспользовался этой возможностью и, сев рядом с ведьмой, взял первые аккорды.

– Над миром плещется гроза, взорвавшись тысячей огней, и время, повернув назад, взорвалось в небе вместе с ней, – начал он тихим и заунывным голосом.

Это была самая длинная и самая нудная баллада из всех, что он знал. К тому же в ней пелось о девушке, которая выкопала труп возлюбленного, отрезала ему голову и положила ее в горшок с базиликом. Горшок она постоянно поливала слезами, пока его не украл убийца, и девушка не скончалась от тоски. Вообще-то Уолтер мог за такие песни нарваться на неприятности с распаленными более веселыми песнями постояльцами, но на него, к счастью, никто не обращал внимания.

К середине баллады девушка сделала попытку остановить певца, но Уолтер только укоризненно на нее посмотрел. Судя по тому, что она затихла, ведьма мало чему научилась у бортовых чародеек.

– Она молчит, как он просил, и нет ни слов, ни слез, и нет отчаянья, нет сил, в груди застыл мороз, – продолжал он, старательно изображая звенящие в голосе слезы.

Когда баллада, наконец, закончилась, на лице девушки отразилось искреннее облегчение.

– Видите, я знаю музыку, которую ценят в лучших альбионских домах. А хотите…

– Нет-нет, простите, я не разглядела в вас ценителя, – торопливо ответила девушка. – Меня зовут Сулла, и я просто хотела погадать кому-нибудь из постояльцев.

– Не смею вам мешать. Кстати, меня зовут Уолтер, – улыбнулся он, вставая со стула.

– Может быть, вам?

– Ну уж нет, вдруг вы видите не только то, что я хотел бы подглядеть, но и то, что я хотел бы не вспоминать, – отказался Уолтер.

– У всех нас есть тайны, музыкант, – донеслось ему в спину неожиданно холодное предупреждение.

Он только усмехнулся.

Если девушка желает снять у них комнату – значит, у него будет время с ней познакомиться поближе. Если она бросается такими предупреждениями, значит, ведьма она плохая и ничего узнать о нем не может. А если так, то ничто ему не грозит.