Читать книгу Механические птицы не поют - - Страница 6

Ярмарка открывалась рано утром и работала до поздней ночи. Уолтер был большим любителем поспать до обеда, а по ночам крепко выпить, но в последние дни ни того, ни другого он себе позволить не мог. К тому же, если он хотел не только сводить Эльстер на ярмарку, но и купить что-то приличное, делать это стоило с утра. В темноте, в неверном свете золотых электрических фонарей, приезжие торговцы выложат на прилавки все, что не смогли бы продать при свете. Купить ношеное пальто он мог в любой лавке старьевщика. Приличные вещи покупались днем.

В этот раз Эльстер спала на самом краю кровати, свернувшись клубком и свесив руку. Во сне у нее было удивительно серьезное лицо, и Уолтер невольно улыбнулся, в очередной раз поправляя на ней одеяло. Она постоянно раскрывалась, а потом замерзала.

Одеваясь, он размышлял, что ему этим утром важнее – чашка хорошего кофе или еще один рассвет на берегу.

Выбор был простым.

На улице только-только занималась заря. Сине-зеленые сумерки укрывали город, стирая очертания, и Уолтеру казалось, что Лигеплац ускользает, теряется в прохладном тумане с запахом соли. Над морем вставало солнце – далекая красная полоска на горизонте, похожая на порез, с которого течет в темную воду рубиновыми бликами густая кровь.

В порту утро уже началось. Уолтер увидел тот самый пароход, о котором вчера говорил Хенрик. Рядом с изящными парусниками с золотыми бортами и выключенными голограммами парусов пароход казался настоящим чудовищем, старым кашалотом, заплывшим в стаю дельфинов.

Пароход был огромен, почти втрое больше самого большого из стоящих рядом с ним парусников. Он выглядел так, будто вернулся из боя – краска на бортах облупилась, кое-где расползалась пена ржавчины, а нарисованные на носу глаза и оскаленную пасть пересекала частая сетка глубоких царапин, похожих на шрамы. Весла были задраны над водой, словно паучьи лапы.

«Зрелище и правда… сюрреалистичное. А ведь его изобретатель, Джеф Финч, говорит, что за пароходами будущее. Неужели правда? Будет жаль…» – отстраненно подумал Уолтер.

У парохода он заметил пару десятков человек, таскающих с пристани на судно с мешки и ящики. Кажется, пароход готовился к отплытию.

Капитана можно было узнать без труда. Он походил на свой корабль и единственный стоял неподвижно. Огромный мужчина, ростом, может быть, даже выше Хенрика, с черными волосами, высеребренными частыми прядями седины. Уолтер успел подумать, что ему не меньше пятидесяти, но, когда мужчина обернулся, стало ясно, что это не так.

Он казался ровесником Уолтера. Лицо его было испещрено невероятным количеством шрамов, словно от осколков. От правого уголка губ к виску тянулся особенно яркий – белый, похожий на протянутую под кожей веревку.

«Кто же так криво тебя заштопал, друг? Неужели сам шил?» – подумал Уолтер.

– Что, интересно? – хрипло спросил его мужчина.

Уолтер подошел ближе.

– У вас необычный корабль. Простите, вас, наверное, утомили еще вчера.

– Я думал, ты слепой.

– У меня чувствительные к свету глаза, – привычно соврал Уолтер.

– Да ты прямо как стокер – ну, этот, кровосос. Смотри. «Ханда» любит, когда ею восхищаются, как всякая женщина. А сейчас она как никогда заслуживает восхищения.

Голос у него был таким низким, что Уолтер с трудом различал слова. Спустя пару секунд, привыкнув к его грубости, он понял, почему мужчина говорил так странно – этот ужасный голос выражал настоящую нежность. Он говорил о своем корабле, словно о любимой женщине.

Уолтера пугала «Ханда», но на ум пришли вчерашние слова Хенрика, что на пароходы реже нападают пираты.

Он всерьез опасался новых путешествий. На пути в Лигеплац их корабль трижды подвергался нападению за десять дней пути. Тогда Уолтер был один и только радовался поводу вступить в бой. Может быть, в глубине души он даже хотел тогда умереть, чтобы наверняка поставить точку в истории рода Говардов. Но сейчас он собирался везти с собой девушку.

Морские путешествия, в общем-то, всегда были опасным занятием. Справиться с пиратами было практически невозможно – везде находились озлобленные люди, готовые драться до последнего за надежду на лучшую жизнь. Уолтер знал, что многие из пиратов сбегали после первого же удачного захвата. Но многие оставались. Вела их жадность или жажда крови, быстро становилось не важным. Бывалые мореходы говорили, что глаза постоянно промышляющих пиратов начинают гореть странным, красноватым светом. Уолтер читал монографию молодого химика, Оливии Скотт, утверждавшей, что в воде содержится какое-то вещество, сводящее людей с ума. То, что влиянию этого вещества не были подвержены обычные моряки, она объясняла тем, что именно пираты реже заходят в порты, предпочитая как можно больше времени проводить на воде. Впрочем, насколько Уолтеру было известно, ее теория разбилась простым вопросом: «А что делать с жителями приморских городов?». Не всякая морская легенда имела под собой реальное объяснение. За дальнейшими прениями в этом вопросе он не наблюдал по простой причине – его роман с Оливией Скотт закончился, и закончен он был именно этим вопросом.

Не так важно, что делало пиратов такими беспощадными – главное, что в море было опасно. Так же, как и в небе.

– За что, кроме звериной харизмы и мощи, особенно заслуживает восхищения ваш корабль? – спросил Уолтер.

– Мы привезли партию товара из Морлисса. В основном – запчасти, а ты знаешь, сколько стоит каждая шестеренка с наших заводов. В Морлиссе беспорядки, мальчик. Там бунтуют рабочие, страшно бунтуют. Повсюду синие флаги, резня, улицы залиты кровью. Ни один бриг, ни один фрегатик не вырвался из порта, и даже не каждый капитан парохода рискнул… а моя девочка нас увезла. Когда я помру и отправлюсь в Ночь, помяни мое слово, мальчик: меня оттуда вывезет «Ханда»!

– Вы правы, герр…

– Рауль.

Он произнес свое имя как-то по-особенному, с долгим, раскатистым «р» и короткой «л» на конце.

– Вы совершенно правы, герр Рауль: вы и ваша «Ханда» заслуживаете общего восхищения. Удивительный корабль, смелый, без единого экрана!

Особо богатые купцы ставили экраны вдоль всех бортов, чтобы они отражали волны, делая корабль почти невидимым. Мачты либо прятались в палубу, либо вместо голограмм парусов на тонкие экраны, которые их транслировали, выводилось изображение неба и воды. Уолтер мало знал о кораблестроении и никак не мог понять, зачем кораблю нужны мачты, если нет настоящих парусов. Ему обычно называли две причины – верность традициям и возможность поставить настоящие паруса. Уолтер не знал, что нужно сделать с механическим кораблем, чтобы ему пришлось ставить паруса. Зэла однажды ответила на этот вопрос: «Утопить механика!», а потом как-то странно презрительно хмыкнула.

– Ты прав. Мы с «Хандой» никого не боялись и бояться не станем, а если случится тонуть – будем это делать с песней; да, моя девочка?!

И, словно отозвавшись на его слова, пароход зашелся протяжным гулом и выпустил черный зловонный дым из трубы.

– Куда вы едете, герр Рауль? – осторожно уточнил Уолтер.

– На Альбион!

– Прекрасно. Пусть ваш путь будет легким, ветер попутным, а море – пустым, – произнес он дежурную формулу, а потом, коротко кивнув, ушел с причала, не оборачиваясь.

Все его мысли о том, чтобы оправиться в путешествие на пароходе разбились о самоубийственную отвагу герра Рауля и в прямом смысле безумную любовь с кораблем.

«Ну его – лучше полечу на дирижабле. Если что – полетаю перед смертью, зато никто не решит плыть на пароходе в Ночь», – подумал Уолтер, спускаясь к пляжу.

Уолтер видел на улицах адептов Белого Бога – тех, кто проповедовал совсем иную религию и, насколько он знал, в Морлиссе, откуда явно был герр Рауль, многие уже примкнули к этой странной вере. Она казалась Уолтеру нелогичной. Вроде у них был некий безымянный Белый Бог, который не спал, а следил за людьми. И был его враг, его темная сторона, некая Чернота – не то жена, не то его женское обличье. Адепты верили что, когда зла в этом мире станет больше, чем света, мир укроет Вечная Ночь. А пока туда отправлялись те, кто совершал преступления или не соблюдал заповедей Белого Бога.

Уолтер считал это глупостью. Когда зла в мире станет слишком много – Спящий проснется, вот и все. Не нужно никаких наказаний и вечной темноты, ведь что может быть хуже, чем конец целого мира? И то, что Бог следит за людьми, сортируя их грешки, казалось Уолтеру странным. Богам не должно быть дела до людей, и самое страшное зло, совершенное человеком, в лучшем случае подобно звону комара. И однажды комар разбудит Спящего, а может, он не захочет досматривать сон о том мире, какой люди смогли создать. И тогда мира не станет. Клирики же, в отличие от адептов, просто пытались продлить сон Спящего, а не умилостивить кого-то.

Занятый мыслями о странностях людских верований, Уолтер вышел на пляж. На этот раз здесь никого не было, и его кольнуло облегчение – не хотелось делить этот рассвет ни с кем, а еще ему было тяжело вспоминать прошлую встречу.

«Мальчик должен был уже уснуть. Интересно, где он проснется?..» – с горечью подумал Уолтер, снимая шинель и закатывая рукава рубашки.

Ледяная морская вода, соленая до горечи, была словно остывшие слезы на лице. Он умывался долго и особенно ожесточенно, словно стараясь смыть с себя лицо и Уолтера Говарда, и Музыканта Уолтера, позволив явиться на свет новому человеку.

«Удивительные глупости лезут в голову перед отъездом на две недели», – усмехнулся он, позволяя легкому прохладному ветру слизывать воду с лица.

Он вернется в Лигеплац, чего бы ему это ни стоило. Даже если придется стать похожим на герра Рауля.

«Не удивительно, что у этого человека полные волосы седины и все лицо в шрамах, если он во всем полагается на свой пароход, забывая об удаче и здравом смысле», – думал Уолтер, возвращаясь в паб и пряча лицо от внезапно ставшего слишком злым ветра в воротнике шинели.

* * *

– А я говорю – врут они, врут и не краснеют!

Голос Зэлы вырвался из уютного золотистого полумрака паба, словно первый порыв штормового ветра.

Хенрик за стойкой явно скучал. Уолтер поймал его умоляющий взгляд и усмехнулся. Разъяренная Зэла стучала свернутой в рулон газетой по стойке, и звук был такой, будто в газету завернуто что-то тяжелое.

– Это надо же сочинить такую ересь! Да мало ли подражателей на свете! Где этот свихнувшийся, как бишь, на их собачьем языке… Риппер, а где Полуночники?! К тому же ты прекрасно знаешь, что его поймали и повесили! О, Уолтер! Уолтер, поди сюда, ты куда мимо нас пытаешься просочиться?! Слышал новости?!

– Нет, – ответил Уолтер, недовольно скривившись и нехотя подходя к стойке.

– Очки сними, темно же, – сказал ему Хенрик, наливая кофе в огромную глиняную кружку.

– Глаза болят, лучше оставлю, – пробормотал Уолтер, делая глоток.

– Короче, слушай. Жандармы, значит, вчера вечером заявили: мол, герр Хаган сам застрелился, а перед этим жене горло вскрыл; все они изучили, раны там посмотрели, ножичек нашли и все такое. А Полуночница девочке якобы приснилась. Все, говорят, закрыт вопрос, расходимся, господа. И буквально пять часов назад находят еще два трупа. И знаешь чьи?!

– Чьи? – глухо спросил Уолтер.

– Герра Сатердика и его жены, фрау Мирабель, – трагическим шепотом произнесла она.

– Чудно. Кто эти несчастные?

– Уолтер, ты совсем? Это главный инженер «Пташек». И знаешь, на что это похоже?

– На убийство, Зэла.

– Это похоже на того полоумного, Риппера, который… Знаешь, что у фрау Мирабель лежало на коленях? Ее сердце!..

Раздался звон бьющейся посуды.

– Зэла, да чтоб тебя! – воскликнул Хенрик, с неожиданным проворством выходя из-за стойки и подхватывая на руки упавшую Василику. – Девочку напугала, она ушиблась, наверное. Просил же не говорить про такие вещи при ней, она же не как ты…

Хенрик усадил бесчувственную Василику в кресло у камина, достал из кармана какой-то флакон, перевернул его, зажав горлышко указательным пальцем, а затем осторожно провел им по ее вискам.

– Я чашки ваши разбила, герр Хенрик, – расстроенно сказала Василика, открыв глаза.

– Ну и подумаешь, велика важность – чашки, – неловко усмехнулся он, доставая из-за стойки совок и метлу, чтобы убрать осколки. – Утром жандарм приходил, – ни к кому особо не обращаясь, задумчиво сказал Хенрик, заметая осколки в металлический совок.

– Унфелих? – хрипло спросил Уолтер.

– Да он самый. У, мерзкая рожа, где их таких набирают… Сказал, ему донос поступил и, кстати, знаешь, от кого?

– От кого?

– Да от полюбовницы твоей. Скрипачки, чтоб ей… Хорошая же девчонка, всегда мы дружили, что в голову пернатую ударило…

– Ты дал ему обыскать паб? – Уолтеру казалось, что небо упало ему на голову.

– Дал, как не дать.

– Нашел?

– Кого?

Уолтер не мог понять, врет ему Хенрик или нет. Лицо его было совершенно непроницаемым.

– Пташку, которую искал.

– Если ты спрашиваешь про ту славную девочку, которую ты без доплаты поселил у себя в комнате, то, естественно, Василика перед обыском вывела ее черным ходом, а потом вернула обратно, – усмехнулся он. – Мы и не говорили тебе сразу, потому что все обошлось, а ты с утра и так нервный.

– Поэтому вы решили успокоить меня баечками про женщину с вырезанным сердцем? – Уолтер поставил чашку на стойку, чтобы скрыть нарастающую дрожь. Мелькнула мысль попросить у Хенрика виски, но потом он решил глотнуть из личных запасов в комнате, чтобы не выдавать того, как сильно его встревожили новости.

– Это все Зэла. Зато ее любимый «Парнас» уже выпустил статью – говорят, если бы жандармы быстрее шевелились и не искали какую-то мифическую Полуночницу, то ничего бы не было.

– И что жандармы? – из вежливости поинтересовался Уолтер.

– Жандармы… ищут Полуночников, – пожала плечами Зэла. – Не то свидетельницу хотят, не то… Кстати, ты знал – «Парнас» откуда-то достал фотографии, сделанные всего через несколько минут после смерти герра Хагана и фрау Марии?

– Может, их Пишущие Хагана-то и пришили? – невесело усмехнулся Хенрик.

– Выскажи свои подозрения Лауре Вагнер, и придется заказывать еще и механическую руку, – мрачно ответила Зэла.

Уолтер молча допил кофе и поставил кружку на стойку. Он не знал, какая новость была хуже: та, что в Лигеплаце орудует маньяк, которого связывают с недавно повешенным альбионским, та, что герр Унфелих снова появился «У Мадлен» или та, что Мия не просто оборвала все его надежды на романтическое продолжение истории, но и нашла способ отомстить. Уолтер вспомнил, как она заглянула Эльстер в лицо, поднимая заколку. Фотография Эльстер было в каких-то сводках и ориентировках? Ну конечно, как же иначе. Мия узнала «пташку» и заявила жандармам.

«Интересно, не потерял ли герр Унфелих свои очочки, пока бежал допрашивать ценную свидетельницу?» – с неприязнью подумал Уолтер, вспоминая бесцветное лицо жандарма. Вот уж и правда «унфелих» – «безликий».

– Я пойду, обещал девочке одежду купить для путешествия, – тихо сказал Хенрику Уолтер.

Тот только кивнул, убирая под стойку его чашку.

– А еще говорят, Риппер-то не один был. Интересно, куда делся младшенький щенок этого песьего семейства?

Голос Зэлы догнал его, словно камень, брошенный в спину. Он медленно поднялся к себе в комнату, улыбнулся Эльстер, сидящей на краю кровати, потом запер дверь и очень тихо начал говорить. Говорил он минуты две, и с каждым словом изумление на лице Эльстер читалось все более и более явно. Закончив, он сделал глубокий вдох, поправил платок на шее и полез в шкаф.

– Ух ты, сколько слов ты знаешь. А что, этот Риппер, про которого ты говорил, правда этим с конями занимался? – спросила она, когда он закончил.

– Понятия не имею, – процедил Уолтер, доставая бутылку виски и зубами вытаскивая пробку. – У меня очень плохие новости, Эльстер: ты выбрала себе паршивого покровителя – я отправляюсь в бега. И нигде не буду светить свою подпись, пока местные тупицы, маскирующиеся под жандармов… Твою мать. Папа ведь наверняка не знает, что происходит, а если…

– Уолтер, ты чего?..

– Если бы прошло побольше времени, Эльстер. Если бы все успели забыть и не связывали каждого психопата, потрошащего людей, с безумным ученым с Альбиона… Но он появился слишком быстро.

– Я не понимаю, о чем ты. Поделись со мной виски, у меня тоже было очень плохое утро.

Уолтер протянул ей бутылку, вытащил из шкафа старый саквояж и начал собирать немногие имевшиеся у него вещи.

– Не бери в голову. Я еду… мы едем на Альбион, мне нужно поговорить с отцом. Полетим на дирижабле, так будет быстрее.

– Но… они же… падают…

– Куплю нам билеты на «Гиденбург», это один из старейших, ни одной поломки, – обнадежил ее Уолтер. – Вот, держи, это вообще-то мой шарф, но я не знал, что нужно купить женский платок. В общем, надень его на голову, концом лицо закрой, вот булавка. Видела, как женщины из пустыни носят? Где-то были запасные очки… Впрочем, возьми мои.

– Зачем? – удивилась она.

– Затем, что тебя ищут. И узнают – узнала Мия, узнают и остальные.

– А на ярмарку стоит идти? Не лучше ли…

– Магазины закрыты, разве ты не знаешь о договоре с устроителями ярмарок? Или ты собралась лететь в шали? Не волнуйся, чем больше людей – тем меньше шансов, что кто-то обратит внимание на таких оборванцев, как мы.

Он со щелчком закрыл саквояж, достал несколько монет из кармана и сунул их под подушку.

– Зачем деньги?

– За аренду. За две недели, и немного сверху, – горько улыбнулся Уолтер.

В небольшом зеркале на столе отражалось его лицо – бледное, с намечающимися тенями под глазами, и взглядом, полным изумрудной тоски. Он полюбил это место и всерьез рассчитывал, что город Лигеплац станет его домом. Но ошибся. Это Музыканта Уолтера можно было смыть ледяной морской водой. Уолтер Говард будет смотреть на него из-под любой маски.

Интересно, что подумает Хенрик? Испугается ли Василика, когда узнает, кем оказался их музыкант? Как долго будет ругаться Зэла, и заставит ли Хенрик перемыть все полы в заведении три раза, чтобы наверняка стереть его следы?

«Почему все не бывает просто…» – с тоской думал Уолтер.

Гитара осталась стоять на кровати. Сожгут? Выбросят? Зэла продаст как реликвию?

Эльстер молча взяла его за руку, и он с благодарностью сжал ее пальцы. Она вовсе не казалась ему обузой – он был рад, что новую дорогу начинает не в одиночестве.

…

Уолтер редко уходил далеко от порта, предпочитая море и общество работников и посетителей паба «У Мадлен» прелестям городской жизни. Но ярмарка проводилась в самом центре города.

Он, чтобы отвлечь Эльстер и отвлечься самому, купил два билета на открытую вагонетку, которые здесь ласково называли «лори». Они с тихим звоном мчались по башевым рельсам, оплетающим город своей паутиной, а на улицах, где баши не ходили, сдвигали колеса и становились на более узкие рельсы. Баши – дешевый транспорт – нещадно коптили и ходили редко. По сути, баш представлял собой маленький городской поезд – небольшой паровоз с прицепленным к нему вагоном. Уолтер путешествовал на полноценных поездах и помнил комфортабельные купе и живописные виды в чистых окнах, поэтому каждый раз испытывал легкое отвращение, видя на улице медлительный, коптящий баш с мутными стеклами и дребезжащий, как целый мешок гвоздей. Лори стоили дороже, но зато там помещалось всего два человека, и они почти не чадили.

На кассе ему предложили газету, но он отказался. От одного вида желтоватой бумаги и черных жучков букв на ней его мутило.

Эльстер молчала. Уолтер тоже не хотел разговаривать и только тоскливо смотрел на проносящийся мимо город. Ему снова казалось, что он ускользает от него, отвергает Уолтера Говарда, не желая иметь с ним никаких дел. Даже в окнах красных кирпичных домиков не выше четырех этажей, с цветами на подоконниках и коваными ажурными крылечками, ему мерещился укор.

«Ты обманщик, Уолтер Говард. Тебя приняли, тебе поверили. А что ты принес на улицы?»

«Я никогда никого не убивал», – молча отвечал им Уолтер.

«Спаси меня, Уолтер!» – упрямо звучал в ушах голос Джека. Звучал, звучал, и никак не хотел стихнуть.

«Ты сам выбрал! Ты сам так решил, какого же ты от меня хочешь?! Чего тебе не хватало – ты жил и свою жизнь, и мою, неужели тебе было мало?!»

«Спаси меня…»

А город проносился мимо. Его деревья, маленькие, уютные кафе, где можно было выпить чашку кофе или крепкого чая. Именно в Кайзерстате Уолтер узнал, что чай бывает не только черным. Здесь было принято класть в напиток травы, фрукты и пряности в таких количествах, что вкус самого чая становился почти незаметен. Сидеть в тени раскидистого клена, не пряча от города взгляд в газете или книге или же в глазах своего собеседника, как это делали другие посетители кафе. Дышать вместе с городом. И рядом на круглом столике – укутанный в толстый стеганый чехол фарфоровый чайник.

Больше Уолтеру делать этого не придется.

Проносились мимо многочисленные магазины и лавки. Каждый торговец старался выделиться, украшая фасад своего заведения. Здесь были резные вывески, расписанные узорами стены, а кто-то выращивал цветы вроде вьюнков прямо на стенах, заставляя их оживать яркими красками. Правда, сейчас, зимой, цветов не было. Но зимы в Кайзерстате были не такими, как на Альбионе, здесь даже не было снега. Лигеплац гораздо приветливее и мягче, но и здесь Уолтеру не нашлось места. Он уже не увидит, как распускаются цветы на улицах города.

Вот они проехали мимо парка. На Альбионе парки всегда огораживались высокой кованой решеткой и имели один вход через главные ворота. Платный, разумеется. Здесь парк начинался так естественно и просто, будто и не нужно было никакого перехода между тротуаром и травой. Уолтер смотрел, как мелькают темно-зеленые кроны, облитые утренним солнцем. Мелькают, чтобы вскоре остаться позади. Он не оборачивался, только смотрел вперед с такой жадностью, будто пытался впитать в себя весь этот город вместе улицами, лавками, парками и морем, и всю жизнь носить его у сердца.

Эльстер молчала, не нарушая его зыбкого единения с городом, и он был ей за это благодарен.

Наконец они добрались до центра, и лори остановилась. Уолтер, ничем не выдав своего сожаления, вышел, а потом подал руку Эльстер, помогая спуститься.

Несколько лет назад, еще на Альбионе, Уолтер попал на технологическую выставку и даже видел там ученого из Кайзерстата, Николаса, и его лиловые молнии. Это было одно из немногих публичных мероприятий, которые он посетил с удовольствием. С балов и званых приемов он предпочитал сбегать, желательно прихватив с собой девицу поприятнее, безошибочно определяя, кто из дам так же, как он, скучает в светском обществе. На ярмарки Нижних Кварталов он никогда не ходил, опасаясь за свою жизнь, впрочем, среди его знакомых было немало любителей риска.

Это была первая ярмарка в Лигеплаце, которую он решился посетить, и в любой другой день она привела бы его в восторг.

Главная городская площадь была полна людей. Палатки тянулись по периметру и лучами сходились к центру, где располагался украшенный цветами деревянный помост, на котором давали представления заезжие актеры.

– Уолтер, как мы тут что-то найдем? – прошептала Эльстер.

– Ты что, ни разу на ярмарке не была?

– У меня были другие задачи, знаешь ли. Я понятия не имею, как… В общем, нам всегда все покупали.

– Прости. В общем, сейчас мы купим билет – касса тут недалеко, она точно работает. А потом будем бродить по рядам, искать то, что нужно для путешествия, смотреть, что будут показывать эти чудесные люди на помосте и всячески убивать время. Хороший план?

– Отличный.

Уолтер не видел ее лица, но ему казалось, что она улыбается.

Он купил два билета на дирижабль; правда, «Гиденбург» уходил через три дня, и Уолтер не захотел ждать. Но его заверили, что у «Винсента» более сотни удачных рейдов, сильный чародей и опытный капитан. И комфортабельные каюты, что было немаловажно. Спать все путешествие на деревянной лавке в его планы не входило.

Уолтер спрятал билеты во внутренний карман шинели и повернулся лицом к площади.

– Что же, дорогая, пойдем, – улыбнулся он, подавая Эльстер руку.

Даже если бы он не знал, где проводится ярмарка, ее легко было бы найти по запаху. Густое облако, сладкое и терпкое, висело над палатками. Чувствовался жженный сахар и приправы, кожа и табак, дерево, духи, разнообразная выпечка и немного машинного масла. Цветов оказалось еще больше, чем запахов, и они сбивали с толка, словно мельтешение крыльев бабочки.

Каждая палатка старалась быть ярче предыдущей. Самым сдержанным оттенком был дымчато-голубой. В этих палатках торговали оружием, и строгая красота лезвий не располагала к излишней пестроте. Уолтер прекрасно фехтовал, но предпочитал не носить клинок, считая это дурным тоном. Когда началась битва на корабле, он, вызвавшись помогать команде, просто взял саблю в оружейной. В остальное время от предпочитал носить карманный револьвер. Но у первой же палатки с оружием он задержался, глядя на разложенные на черном бархате клинки.

– Скажите, что это такое? – спросил он торговца, молодого мужчину в белой рубашке и простом кожаном жилете, указывая на гладкую черную деревянную спицу с серебряным набалдашником.

– Отрава. Потяните за набалдашник – появится стилет, и яд с него, уж поверьте, прямо капает. Дальше хитрость только одна.

– Какая же? – поинтересовался Уолтер, аккуратно возвращая спицу на бархат.

– Самому не поцарапаться. Возьми девочке – никогда не будете ссориться.

– Почему? – подала голос Эльстер.

– Потому что ни один мужчина не будет ссориться с женщиной, у которой есть такая штука, – оскалился торговец.

– Спасибо, – с чувством сказал он, уводя Эльстер от прилавка.

Другие палатки были ярко-красными – там торговали одеждой. Пройдя несколько палаток, торговавших разноцветными тряпками, не годившимися не то что для путешествий, но даже для простого выхода на улицу, он нашел то, что искал.

– Что вам, дорогие?

Торговка была из Идущих. Женщина явно немолодая, но на лице у нее почти не было морщин, а волосы скрывал разноцветный платок. Высокая, смуглая, в ярко-красной широкой юбке с темно-зеленым кушаком и трех цветастых блузах с рукавами разной длины, надетых одна на другую, она даже поверх серых шерстяных перчаток умудрилась надеть по десятку различных браслетов. Уолтер с Идущими связываться опасался, но у женщины были внимательные, умные глаза без тени лукавства. Может, с ней удастся договориться.

– Широкой вам дороги, – сказал он, проводя ладонью под подбородком. Он никогда не гнушался тем, чтобы приветствовать людей так, как велел их народ или вера. – Мне нужно теплое пальто для девушки.

– На Север едете?

– Надеюсь, нет. Просто теплое пальто с хорошей подстежкой… Эльстер, посмотри, что тебе покажет фрау.

– Фрау, ну ты скажешь, мальчик! – расхохоталась женщина, обнажив белые зубы. – Момми, э? Пойдем, птенчик, покажу тебе, чем богата.

Эльстер неуверенно прошла за ней к палатке.

– Э, сними ты очки, ничего же не увидишь! Вроде мальчик твой не из тех, кто женщин своих прячет?

Уолтер кивнул и встал так, чтобы загородить проход, сделав вид, что разглядывает золотую вышивку на рукаве черного кителя. Эльстер сняла очки и убрала платок с лица.

– Вот и умница, настоящая красавица, зачем личико прячешь, э? Что хочешь? Куртку, шубку?

– Шинель или пальто, – неуверенно сказала Эльстер.

– Зачем тебе шинель, э? Пусть в солдатиков мальчики рядятся, я тебе сейчас подберу… К глазкам твоим, кошачьи глазки у тебя, э?.. – бормотала Момми, перебирая развешенные на высоких стойках пальто. – Вот, гляди-ка. И размер твой, как влитое сядет.

Уолтер посмотрел на ярко-красное пальто, которое она держала в руках, длинное, украшенное черной вышивкой и отороченное по рукавам и подолу черным кружевом.

– Момми, я знаю, как у вас принято, но пожалуйста, не пугайте мою сестру – нам нужно теплое пальто для путешествия. Я не испугаюсь цены за эту прекрасную вещь и не куплю следующую вдвое дешевле, поразившись разнице, – улыбнулся он.

К его удивлению, Момми не стала спорить. Кивнув, она убрала пальто и тут же достала другое – золотисто-коричневое, с черным жилетом-подстежкой. Простое, без лишних вышивок и кружев, но элегантного кроя.

Эльстер сняла свою шаль и надела пальто. Как Момми и обещала, село оно как надо.

– Сколько вы хотите? – спросил Уолтер.

– Пять ваших монет, э? Дешевле – не отдам. У меня пятеро детей, все плачут, мальчик, все хотят кушать, что я принесу им вечером – ваш горячий восторг и безграничную благодарность? Хочешь походить и посмотреть еще – будет стоить шесть, когда вернешься, – предупредила она.

– О! Горе нам, горе, дорогой Ганс! Зря ты привел меня сюда, вечером мы поедем к нашей дорогой умирающей бабушке, да продлится Сон Спящего о ней как можно дольше, а я вынуждена думать о том, какую тряпку лучше надеть в этот нелегкий путь! Ах, Ганс, прибереги деньги, купим на них ниток для бабушки, ведь вязание – все, что по-настоящему смиряет ее измученный разум!

– Э?..

Уолтер был ошеломлен не меньше Момми, смотревшей на всхлипывающую Эльстер, но привычка скрывать эмоции не дала ему показать это.

– Четыре монеты, и вон там можете купить ниток бабушке, – опомнившись, скептически сказала Момми, показывая на палатку неподалеку.

– Пусть Спящему приснится счастливая судьба для каждого из ваших пятерых детей! – с чувством сказала Эльстер.

– Э! – махнула рукой Момми, поворачиваясь к следующим покупателям.

Эльстер торопливо надела очки и закрыла лицо платком.

– Эльстер, это что такое было?

– Эта достопочтенная фрау думает, что может хитрить лучше Пташки. Эта достопочтенная фрау думает так зря, – довольно сказала Эльстер, поправляя на себе новое пальто. – А почему ты представил меня сестрой, а не невестой или женой?

– Потому что тогда она стала бы настаивать, чтобы я купил то, красное, чтобы произвести на тебя впечатление, и нам пришлось бы уйти, – улыбнулся Уолтер, забирая у нее шаль и убирая в саквояж. – Пойдем выберем тебе платье?

– Зачем?

– Затем, милая, что у девушки должно быть красивое платье. А еще потому, что мы хотим устроить тебя, а для этого ты должна выглядеть прилично.

– Но ты сказал, что не сможешь никуда меня устроить…

– Я не сказал, что не буду стараться. Ох, Эльстер… Мне правда жаль, что я не могу просто тебе помочь.

– Но ты обещал мне пытаться, – тихо сказала она, сжимая его руку. – Мне никто ничего хорошего по-настоящему не обещал, Уолтер.

– А еще мне жаль, что я первый, – усмехнулся он. – Ладно. Лучше я пообещаю тебе нечто очень хорошее – то, что я точно смогу тебе дать. Ты пробовала местные яблочные пироги?

Палатки с едой были ярко-желтыми. Уолтер остановился у той, что торговала выпечкой и кофе, и предложил Эльстер выбирать. Она осторожно сняла очки и стала оглядывать прилавок.

– Уолтер, я понятия не имею, что это все такое, но хочется всего.

На широком складном столе были разложены лотки из вощеной бумаги. Уолтер узнал несколько видов пирогов, орехи в меду, восточную сладость, по виду похожую на бежевый пух, и множество видов печенья. Все остальное было для него было такой же загадкой, как для Эльстер.

– Я тоже понятия не имею, что такое большинство из этого. Хочешь, чтобы я выбрал?

Она неуверенно кивнула. Уолтер, усмехнувшись, указал торговцу на два лотка и попросил два стакана кофе.

– Держи. Я помню, когда я только сюда прибыл, в кафе попробовал этот пирог, и понял, зачем ехал.

В Кайзерстате было принято густо посыпать пироги корицей с сахаром, а в яблочную начинку лить карамель. Подавали его теплым или, как здесь, держали подогретым. С горячим кофе он мог придать сил для любого свершения. Даже для того, чтобы пережить последний день в любимом городе.

Уолтер подумал, стоит ли ему вытрясти остатки сбережений и купить себе приличный костюм, чтобы отца не хватил удар при виде надежды рода Говардов в старой шинели, но потом решил, что он переживет и это испытание.

В одной из палаток они купили Эльстер простое серое платье для встречи с будущим работодателем и черный шерстяной брючный костюм в дорогу. Уолтер хотел попросить ее больше не разыгрывать спектакль про бабушку, но она и не собиралась этого делать. Торговцем оказался невысокий, полный мужчина, и Уолтер краем уха услышал, как Эльстер что-то мурлычет ему об игрушечных медвежатах. В результате обновки Эльстер обошлись ему всего в две монеты, хотя Уолтер предпочел бы заплатить полную цену. Она переоделась, и Уолтер видел, как она с отвращением выбросила прошлые вещи в мусорный бак рядом с одной из палаток.

Потом Эльстер потащила его к темно-синей палатке ювелиров. Пока она перебирала цепочки, подвески и кольца, Уолтер разглядывал широкий кожаный браслет, перевитый серебряной цепью. Браслет чем-то особенно привлекал его. Наверное, тем, что идеально подходил Музыканту Уолтеру – простая вещь, недешевая, но не броская.

Пока он предавался размышлениям над браслетом, Эльстер зачем-то вцепилась в совершенно дикарское колье из толстых цепей рыжего золота.

– Смотри, Ганс, какая прелесть!

– Оно не идет твоей изящной шейке, милая, – улыбнулся Уолтер.

– Да нет же, ты только посмотри, как оно блестит!

Уолтер честно разглядывал колье и слушал разглагольствования купца о том, сколь драгоценную вещь выбрала «златоглазая фройляйн», и как колье прекрасно подходит к ее волосам. Потом ей надоела эта игра, она вернула украшение торговцу и быстрым шагом отошла к другой палатке.

Начинало темнеть. До отправки дирижабля оставалось четыре часа. До аэродрома ехать было около получаса, с учетом того, что улицы были почти пусты – большинство горожан оставались на ярмарке до закрытия.

– Устала? – спросил он Эльстер, которая довольно улыбалась, как кошка, наевшаяся сметаны.

– Не очень. Давай еще кофе, посмотрим, что там на помосте и поедем?

– Хорошо, – улыбнулся ей Уолтер.

На помосте в цветах зажигались золотые огни. Когда они подошли, зазывала как раз закончил представлять следующего артиста.

– …Томас Штармвайд!

На сцену вышел мужчина в темно-синем старомодном камзоле. Внешность его была столь необычна, что Уолтеру сперва показалось, будто на него навели морок.

Томасу было под пятьдесят. Высокий, худой и рыжий, как лис. На лиса он и был похож настолько, что Уолтеру казалось: чародеи усилили сходство. Тонкие губы, длинный нос и узкое лицо, и улыбка, полная белоснежных зубов, похожих на клыки. Настоящий лис, с узкой мордой, тронутой пеплом седины. Но угрожающе он не выглядел, выражение лица у него было тоже лисье – лукавое, но не злое.

– Я приветствую этот город с такой же радостью, с какой он приветствовал меня! – громко сказал он, делая шаг к краю сцены и распахивая руки будто для объятия. От его движения в стороны разлетелись пара десятков белоснежных голубей. Казалось, он вытряхнул их из рукавов.

Люди у помоста отозвались одобрительным гулом. Уолтер, спохватившись, стал за спину Эльстер, положил руки ей на плечи и снял с нее очки. Она благодарно кивнула и подалась назад, плотнее прижимаясь к нему и не отрывая взгляд от сцены.

– Я тысячу раз выходил в море, две тысячи раз поднимался в небо и видел все рельсовые пути пяти стран! Снежная Гардарика встречала меня так же радушно, как и цветочная Флер, и даже надменная, обожженная солнцем Энотрия была рада моей труппе! Я привез вам по кусочку каждой страны, в которой бывал, чтобы увековечить мою любовь к Кайзерстату!

Томас повел в воздухе ладонью и поймал взявшийся ниоткуда апельсин. Сел на край сцены, достал из кармана небольшой серебристый нож.

– Время кажется нам скоротечным. Мы вздыхаем о том, что стареем, и думаем, что наше время уходит безвозвратно.

Он разрезал апельсин на две части, и Уолтер увидел, как на землю частыми каплями потек сок. Потом Томас разделил одну половину на несколько долек, спрыгнул со сцены и протянул их детям из первого ряда. Молча вернулся на сцену, сжал между ладонями вторую половину. Сначала на сцену с глухим стуком начали падать частые прозрачные капли, но постепенно они темнели, становились гуще, и вот уже его руки целиком покрывало нечто мазутно-черное, вязкое, лениво тянущееся свисающими нитями к доскам помоста.

– Время уходит, и нам кажется, что мы уже не те, какими были раньше. Многим кажется, что мы превращаемся в нечто… ужасное.

Он развел руки. От апельсина не осталось даже корки, только черные нити тянулись между ладонями Томаса, словно гирлянда.

– Но это неправда. Кем бы ни были, кем бы ни стали – мы всегда тот же белоснежный флердоранж, что и раньше…

Уолтер услышал общий восторженный вздох. Сначала нити посветлели, потом запульсировали, и вот уже Томас держит не густую, тянущуюся массу, а тонкие ветки, на которых стремительно распускаются темно-зеленые листья. А затем – белоснежные апельсиновые цветы.

«Спаси меня, Уолтер…»

«Всегда тот же белоснежный флердоранж…»

«Лжете, господин фокусник», – со злостью подумал Уолтер.

– Удивительно. В этом мире есть настоящие чародеи, а люди смотрят на фокусы и ходят к гадалкам Идущих, – тихо заметила Эльстер.

– В настоящих чародеях для них нет тайны. К тому же чародеи редко устраивают шоу, – сказал Уолтер, не отрывая взгляда от покрывающейся белой цветочной пеной гирлянды.

– Знаешь, Уолтер, я знаю много людей, которые никогда не были флердоранжем, – усмехнулась Эльстер, сжимая его руку. – Пойдем? Может, погуляем перед отъездом по аэродрому.

– Пойдем, – кивнул он.

Томас, взмахнув руками, рассыпал гирлянду цветов сотнями белоснежных бабочек, взвившихся в темнеющее небо.

Уолтер отвернулся от сцены.

Его представление в Лигеплаце было закончено.