Читать книгу Здесь помню, здесь не помню - - Страница 2

Жлобство

Оглавление

Когда еще работала в Москве, меня одна интеллигентка спросила: " Ольга Петровна! А, что такое "жлобство"? Поскольку в моей речи проскальзывало это слово, она и спросила. Тогда я приблизительно смогла объяснить это явление. Объяснить-то объяснила, только она не поняла до конца, так как не жила в моем родном городе, Курске… Да, и вообще, нигде, кроме Москвы и не жила, что с нее возьмешь?

Краткая выписка из справочника: "Жлобство – невежество, неуважительность к окружающим, абсурдная скупость, безудержная страсть к накопительству". Так оно и было. Абсурдностей и страстей у нас хватало.


Персонажи истории – мама, соседи, река Кур, я, ну, и папа – проходящий персонаж.

До исполнения 18 лет мне дважды отмечали день рождения. Дальше я уже сама разбиралась с этой темой. Одно – на старой квартире, другое – на новой.

Старая квартира располагалась на улице Сосновской.  Это был дом на две семьи с высоким и единственным первым этажом, так как был еще полуподвал. Окна единственной опять же комнаты выходили на улицу, а окно кухни, где я спала – на реку Кур. Речушка, зловонный ручеек, проходила под самым окном и имела наглость весной увеличиваться до таких размеров, что заливала полуподвал и поднималась к нам до первого этажа. Тогда моей радости не было предела, ведь отменялись занятия в школе, так как только на лодке можно было передвигаться из дома.

А между тем, река Кур, протяженность которой 17 км, впадает в реку Тускарь, а та – в Сейм, а там уже Днепр поджидает, что несет вас к Черному морю и т.д., так что перспектива вывалиться из окна в каком-нибудь надувном жилете в эту самую речку и добраться до Атлантического океана ох, как грела мою авантюрную душу.


Мой день рождения приходился на 30 марта, как раз на время разлива, может быть поэтому его никогда не отмечали – не помню. Но помню трогательный букетик ландышей, что принесла мама однажды с рынка.


Мама на четверть принадлежала дворянскому роду, отсюда горделивая посадка головы, тонкие черты лица, узкие плечи, щиколотки и запястья. Но, на три четверти – от сохи, которую в жизни не держала в руках. Одна четверть дала ее крови достаточно благородства, тяги к прекрасному и различным познаниям, ну, а остальное отразилось в характере в виде неразумной жадности и страсти к накопительству.


 Через стенку от нас жила семья учительницы, моляра и их двоих детей. Оба родителя были из деревни (дярйовни), как бы сказали в родном городе. Вся деревня после войны переезжала «у город», так как город притягивал удобствами жизни, перспективой образования, работы, интересного досуга и прочими привилегиями.

 А вот в соседнем доме, более крепком и основательном, жила семья " из бывших", как тогда говорили. Пожилая пара с внучкой, мама которой устроила свою личную жизнь в тогдашнем Ленинграде и отдала дочь на воспитание своим родителям, тоже учителям, только опять же бывшим, приходилась композитору Г.Свиридову дальними родственниками, как потом узнала. Жили они замкнуто, но по-доброму. Общаться им там было не с кем: не их уровень, а с девочкой я дружила. Девочка была старше меня лет на 5 и стала духовным наставником, заложив в меня несколько принципов правильного поведения.

 Один из ее уроков антижлобства сейчас и вспомню.

 Как-то нас отправили в магазин. Дежурные покупки: хлеб, молоко. Ей приходилось еще больше покупать, чем мне. И вот, денег у нее не хватило. То ли уронила по дороге, то ли бабушка не додала – не суть важно. И она заняла у меня рубль. Вернувшись домой, отдаю маме сдачу – копейки, а где еще рубль?  Все объяснила, и дальше началось. «Как ты могла? Без разрешения? Ты что зарабатываешь? (мне лет 10-11 было) Иди сейчас же забери обратно». Я держалась, как могла, но к вечеру пришлось пойти.

Их квартира была похожа на музей: старинная мебель, картины, дорогая посуда, ковры, много книг, и у входа, на тумбочке – мой злосчастный рубль. Таня уже приготовила его, чтобы вернуть. Эмоции, что пережила тогда, помню до сих пор. Стыд за себя, за маму. Я тогда пригласила Таню на день рождения, что наступал через день, как-то промямлила невнятно и поспешила бежать от позора своего.

На мой день рождения пришли Таня, соседские дети, мои сверстники почти, и еще одни мальчик, тоже сосед, росший без отца, а наши мамы дружили.

Таня принесла большую коробку с настоящей настольной игрой. А надо сказать, что у меня игрушек совсем не было, то есть не было никогда: мама на такие глупости денег не тратила, а папа был далек от этих вещей, так далек… Мальчик соседский – подарок для мамы моей, что-то по хозяйству, ну, что дома нашлось, видимо, жили тогда бедненько, а соседи, что через стенку – подарок, тщательно завернутый. Что там было – до сих пор не знаю. Сама открыть не решилась.

Смутно помню, что мы ели, пили, а вот, как в игру играли – на всю жизнь запомнила. Нам приходилось закладывать металлический шарик в некую стрелялку, оттягивать пружину и выстреливать. Если шарик, покатившись по доске, попадал в какую-нибудь лунку, мы смотрели: сколько там было написано очков, и кто нарисован. Помню: на самом верху доски был нарисован олень и100 очков рядом, поэтому все стремились попасть именно туда. Где теперь эта игра не знаю. Был переезд на новую квартиру с удобствами уже, когда мне исполнилось 13 лет.

День рождения закончился прибавлением воды, улицу начало затапливать, и родители гостей пришли в резиновых сапогах и с сапогами для эвакуирующихся. Расходились чинно, благородно, довольные друг другом: мама умела создать атмосферу праздника, когда хотела. Только один мальчик повел себя странно, забрав свой подарок назад. День рождения мол закончился, подарок забираю. Его родительница при этом усердно прощалась с моей.


Надо отдать маме должное: с годами, когда ее голодное, военное детство и послевоенная полуголодная юность начали отпускать, отношение к деньгам стало намного легче, а в дальнейшем это был щедрый, отзывчивый на любое горе человек. Ее работницы ателье (она стала заведующей) вспоминали только с добром. Она всем давала возможность делать левые заказы, благодаря чему их семьи обзавелись кооперативными квартирами. Но продукты в доме категорически не выбрасывались, даже подпорченные: мясо всегда промывалось марганцовкой, чтобы «убить» запах. Оно никогда не съедалось свежим. Мама была запасливая, и покуда до него очередь дойдет, оно приобретало специфический запах. Это свойство «ничего не выбрасывать» передалось и мне. Спишу все на стресс генетический от пережитого когда-то.


Могу добавить, что жлобство вижу на расстоянии: в ревностных взглядах женщин, если ты одета получше , и посчастливее, в громком нарочито показушном разговоре по телефону, мол дела идут, и я при деле, в хамском, высокомерном отношении к официантам и другим людям, обеспечивающим наш быт, в фейерверках, стрелялках, чтоб шампанское рекой, мы гуляем и пусть весь мир подождет, в растопырке пальцев и демонстрации толстых кошельков и незатейливых молодых подруг, в отстраненности чиновников, власть имущих,  в их нежелании помочь человеку, в их преступной черствости, жадности и нечестности, что ломает мужчин и делает ущербными женщин и детей

А главное – в отношении к людям другой национальности, в нежелании уважать их традиции, говорить на их языке (пусть говорят на нашем), в пренебрежительном отношении к маленьким государствам и странам, как будто не знают пословицу: «Мал золотник, да дорог», в неумении проигрывать, в желании превозносить себя и свои заслуги. В унижении младших, в неуважении к старшим. Да, мало ли поводов проявить свое жлобство?


Здесь помню, здесь не помню

Подняться наверх