Читать книгу Здесь помню, здесь не помню - - Страница 6

Новые способности у внучки к лицедейству сподвигли на воспоминания про мой нежный возраст. Тогда было время бесплатных кружков, копеечных билетов в театр и кино и соответствующих лозунгов о важнейшем из искусств и кому оно, искусство, принадлежит.

Когда еще не знала, что разное искусство принадлежит разному народу, где-то в старших классах начала посещать драмкружок для рабочей молодежи и вечерников при Дворце пионеров. Посоветовала подруга: ее знакомые туда уже ходили.

Занимались все лето: этюды разные, техника речи и т.д. Преподаватель, молодой выпускник саратовского училища, приехал к нам по распределению артистом в драмтеатр. Но, артист он был неважный, а вот режиссер из него получился очень хороший. Сразу оговорюсь, сейчас это ТЮЗ довольно успешный, лауреат многих премий, гастролирует и за рубежом, имеет свое солидное здание в городе. Успехов им и в дальнейшем. А вот главного режиссера уже нет с ними по самым печальным обстоятельствам.

А, тогда, когда все начиналось, выбрали первую пьесу для постановки. Н.Г.Долинина – "Они и мы". Мне досталась роль Ритки. Почему Ритки? Она воровка, а я – "не украсть, не покараулить", как говорила моя мама. Правда, она крала не для себя, а для отрицательного персонажа из-за любви, но и это не оправдание. Хотя позднее поняла – очень подходящая роль для девочки, одинокой и нуждающейся в одобрении.

В основе сюжета конфликт, конечно. И он, конфликт, между честными комсомольцами и нет развился и вылился в собрание, где всех, включая и Ритку, разоблачают. Последняя раскаивается и рыдает.

Таков замысел. Зрители должны осудить подлецов и простить Ритку.

Осенью начали показывать спектакль. На роль Ритки была еще одна девочка. Нас чередовали. Шла обкатка пьесы. Выезжали с реквизитом на места, где соглашались нас смотреть. Сцены-то своей пока не было. Мне достались поездки в сумасшедший дом и тюрьму. Мама дорогая, кому рассказать – не поверят. "Сапогово" – известное место вблизи нашего города. Если хочешь кого обидеть – спроси:" Ты из Сапогово? Что-ли?"  Там лечили или нет (кто теперь знает) душевнобольных людей. Огражденная территория с атрибутами пионерского лагеря: дорожки, посыпанные песком, трибуна с площадкой (видно проводилась перекличка, только трудно представить как?), всякие плакаты и еженедельная газета "Наша мысль" на стенде, что меня больше всего и поразила.

Спектакль проходил вяло, хлопали в ненужных местах по команде медсестер. Сюжет пьесы им был явно по барабану. Где мы? И где они? Так мы просуществовали в параллельных мирах, расставшись с облегчением через 2 часа.

Другое дело – поездка в тюрьму. Там нас ждали с нетерпением. Кому такое в голову пришло везти спектакль про школьную жизнь туда, не знаю. Но, как только прошли пост с солдатами, овчарками и оказались на довольно пустой территории за колючей проволокой, я почувствовала такое напряжение, исходящее от длинного барака впереди, что автоматчики на смотровых площадках показались мне игрушечными.

Нас провели к тому зданию с тыла, и мы начали готовиться к спектаклю. Где-то в закутке переодевались, гримировались. "Рабочий сцены", как потом выяснилось, сидевший за убийство, помог ребятам установить простенькую декорацию. Самые смелые заглядывали за занавес. Занавес все время колыхался, казалось от того волнения и нетерпения, что исходили от зрителей.

Наконец занавес открыли, и серое, колышущееся море (тюремная роба была серой) обрушило на нас невероятной силы жадность зрелища. Нужно ли говорить, что от этого играли на особом подъеме. Зал подбадривал, улюлюкал, комментировал происходящее, подскакивал со своих мест – в общем, будоражил и соучаствовал. Новые запахи: махорки, хозяйственного мыла (всех отправили в баню, очевидно, перед встречей с Искусством) и чего-то еще, пока непонятного драйва какого-то, криминала, тоски по свободе, вероятно, привносили в обстановку новизны на грани шока.

 Стоит ли говорить, что реакция на спектакль пошла не по плану, задуманному автором. С первых же минут моего пребывания на сцене все симпатии зрителей оказались на стороне Ритки, ведь она была одной из них в какой-то мере.

К моменту собрания Ритке была обеспечена невероятно мощная поддержка. Сначала я стояла, как и положено по пьесе, вся такая сникшая, раскаивающаяся и готовая вот-вот разрыдаться, но услышав: "Ритка! Не колись!", " Ты для общака старалась!", "Мы их всех уроем!", я вдруг приобрела стойку гордой партизанки на допросе и начала сверлить комсорга ненавистным взглядом: "всех не перевешаете, на наше место придут другие". Коля Горохов, играющий комсорга, понял, что надо спасать спектакль, приблизился ко мне и прошипел: "Войди в образ, зараза!"

Все смешалось в моей голове: я уже больше была "они", чем "мы". Такой поддержки в жизни ни от кого не получала. И от такой несправедливости, что мы тут, а они там и навряд ли станут нами, я разрыдалась. Надо сказать, как раз к месту, точно по пьесе. Я плакала о том, что мы сейчас поедем по домам своим, нас встретят мамы с борщом, скоро Новый год, и я поеду в Москву к тете Лизе, а летом – в Крым с родителями.

А, что ждет их, таких искренних ребят, жадных до впечатлений. Какие радости? Какие надежды? Когда они увидят своих мам? И о чем могут только мечтать?

 Скромный букет цветов в конце спектакля был отдан Ритке, и я не удивлюсь, если им долго будут сниться и артисты, и декорации, и каждый добавит в свой сон немножко своего прекрасного или не очень детства.

 А с кружком было покончено. Наступили ранние вечера, и мой папа, бывший военный, сказал:" Чтобы сидела дома, нечего по ночам шляться, пока по голове не стукнули".   " Или шапку не сняли",– добавила мама.