Читать книгу Когда звезды чернеют - - Страница 11

Всю дорогу до деревеньки я чувствую себя встряхнутым «снежным шаром». Уилл до сих пор здесь. Он стал городским шерифом, как его отец. И что теперь? Как ответить на любой из неизбежных вопросов о моей жизни и причине возвращения домой? Как не прислушиваться к новостям об этом расследовании? Как избежать разговоров о прошлом? В конце концов, мы не просто пара старых друзей.

В те годы, с тех пор как мне было десять, а Уиллу четырнадцать, мы были частью истории друг друга. Его отец, Эллис Флад, являлся ближайшим другом Хэпа, и потому мы часто болтались вместе. Но даже если нет, в городках вроде Мендосино дети бегали стайками, строя крепости из пла́вника на Португальском пляже, бродя по лесу за Джексон-стрит или играя в прятки с фонариком на утесах в безлунную ночь. В нашей маленькой банде были еще двое. Калеб и Дженни Форд, близнецы, жившие с отцом с тех пор, как их мать много лет назад сбежала с каким-то мужчиной, не желая иметь ничего общего со своей семьей.

Меня всегда тянуло к детям с историей, похожей на мою. Будто мы были неким клубом с тайным, непроизносимым паролем. Они были старше меня на два года, но почему-то с Дженни эта разница ощущалась больше, чем с Калебом. Он был умен, как мне нравилось, – голова набита разными фактами и историями о городе – и потому естественным образом подходил на роль друга. Я тоже всегда любила знать разные вещи: не только историю, а вообще все, что происходит. Всякие частности о местах и людях, старые рассказы и новые загадки, всевозможные тайны.

А еще Калеб находил лучшие места для пряток. В одну из ночей я последовала за ним, когда Дженни начала считать и все разбежались. Большинство ребят прятались поодиночке, но Калеб не возражал, чтобы я держалась рядом. Я следила за ним всю дорогу до края утеса, а потом он будто прошел сквозь невидимую дверь. Подойдя туда, я увидела, что Калеб отыскал маленькое и безупречное «воронье гнездо» на кипарисе. Раздвоенная ветвь выдерживала его вес, а все дерево каким-то волшебным образом укрывалось в склоне утеса. Гениальное место. Запретный плод. Технически мы были за краем утеса, однако в безопасности – в некотором роде. Ветви под нами были как раз нужной толщины и формы для двух тощих ребятишек. Густые ветки вокруг хорошо укрывали нас – настолько эффективно, что когда Дженни подбежала и посмотрела прямо на дерево (ее лицо казалось лимонно-желтым в свете маленького фонарика), то ничего не заметила и продолжила поиски.

Все это еще было для меня новым и чужим: ночные игры и хохочущие группки соседских детей… Детство. Мы с Калебом ухмыльнулись друг другу, довольные собой, поскольку уже выиграли игру. Все игры, в которые могли сыграть. Казалось, ночь растягивается во все стороны, созданная для детей вроде нас, невидимых – бессмертных, – пока издалека доносились крики Дженни, надеявшейся вспугнуть кого-нибудь из ребят. Мы долго следили за лучом ее фонаря, который подпрыгивал и прятался в черной траве, пока наконец не стал размером с кнопку.

* * *

В то время Уилл был влюблен в Дженни. И не он один. Она была самой симпатичной и славной девушкой во всем городке. У нее были ровные белые зубы, как в рекламе зубной пасты, медные веснушки на переносице и длинные каштановые волосы, которые мотались из стороны в сторону, когда она шла. А еще у нее был красивый голос, высокий и проникающий в самое сердце, как у Джони Митчелл[9]. Она играла на гитаре вечерами у костра, зарыв ноги во влажный песок, пока другие ребята передавали по кругу стащенное пиво, слушая вполуха. Но я не могла от нее оторваться.

В один из вечеров Дженни спела собственную песню, названную «Прощай, Калифорния». О девушке, которая чувствует себя настолько потерянной и неприкаянной, что уходит в море и больше не возвращается. «Не ищите меня, я никто», – говорилось в песне.

На пляже, в оранжевом свете костра, Дженни вызывала у меня чувство редкостной близости. Будто я и вправду смотрю, как она сидит в своей комнате: тело обвивает гитару, а в каждом слове звучит одиночество. В настоящей жизни Дженни никогда не наводила на такие мысли, но я понимала, что это ничего не значит. Печаль может прятаться за любым фасадом.

Поскольку Дженни была на два года старше и не пыталась сблизиться со мной, я мало что знала о ее жизни дома. Но даже будь мы лучшими подругами, она могла не сказать мне. Есть тысячи разных способов хранить молчание, я знала это. Однако песня говорила – по крайней мере, со мной. От нее бежали мурашки по коже, на нее отзывалась душа. «Прощай, Калифорния, прощай, печаль. Пусть волны расскажут, прости, мне не жаль».

* * *

Мне было пятнадцать, когда Дженни Форд пропала, – в августе 1973 года. Ей было почти восемнадцать. Она только что окончила старшую школу Мендосино и осенью должна была отправиться в Университет Санта-Барбары, чтобы изучать сестринское дело. А пока работала в сорока пяти минутах от городка, на виноградниках Хаш в Бунвилле, копила деньги на машину и ездила на попутках. В один из вечеров она ушла с работы, как обычно, но так и не добралась до дома. Весь город – особенно Калеб – был перепуган. Надолго. На людей было тяжело смотреть. Шептались, что она могла сбежать. Подростки часто сбегали, по самым разным причинам. Но Калеб настаивал, что она не могла сбежать – по крайней мере, не предупредив его или не взяв его с собой.

Пока мы ждали новостей, я чувствовала, как во мне пробуждается старый, дремлющий страх. Годы, прожитые в Мендосино с Хэпом и Иден, укрепили меня, убедили, что я в безопасности. Но сейчас я понимала, что случившееся с Дженни могло с легкостью случиться и со мной. На самом деле мы не сильно отличались друг от друга.