Читать книгу Когда звезды чернеют - - Страница 8

Когда я впервые увидела Мендосино, он казался ненастоящим. Вдоль улочек выстроились пряничные домики, большинство – белые, с пышной отделкой и штакетными заборчиками. Вся деревушка растянулась по лохматому, округлому берегу над Тихим океаном. Маленькая, хватит и одного взгляда, с одним продуктовым магазином, горсточкой лавочек, двумя кладбищами и начальной школой.

– А это что? – спросила я Хэпа, указывая на деревянные квадратные башенки, приделанные к соседнему дому. Миссис Стефенс, мой социальный работник, только что уехала, и мы стояли перед домом Хэпа и Иден на Ковело-стрит.

– Водонапорные башни, – пояснила Иден. Она была мягкой, округлой и пахла пудрой, в то время как Хэп – высоким, подтянутым и широкоплечим, с длинными усами. Если он выглядел как ковбой, то она – как бабушка, но не была ей, как я только что узнала. Они воспитали немало приемных детей, но собственных у них не было.

Их дом был прекрасен. Большой, викторианский, он казался мне кораблем. Второй этаж был шире первого, с округлыми окнами, глядящими на утесы, золотистую траву и изогнутые ветрами кипарисы. Пока мы стояли вместе, только начиная привыкать друг к другу и нашим новым отношениям, во дворе садилось солнце.

Меня только что привезли из Форт-Брэгга, из маленького грустного домика-коробки рядом с военной базой. Оттуда тоже был виден океан, но совсем не так. Я еще никогда не видела такого океана. Солнце сползало в него, будто медленно таяло, как шар оранжево-розовой ириски, который, казалось, пульсирует в середине, как сердце. Я не могла оторвать от него глаз.

Потом, в ту секунду, когда солнце совсем исчезло, оно полыхнуло зеленым.

– К удаче, – сказала Иден.

Я больше не верила в удачу, но что-то определенно случилось. Мендосино уже начал притягивать меня. Как гравитация.

* * *

Следуя указаниям Кёрка, я выезжаю из городка по Литтл-Лейк-роуд. Через пять миль асфальт сменяется грязью и гравием. Пихты, сосны и ситхинские ели[7] густеют, наступают со всех сторон, словно сказочные деревья с темными верхушками, которые сплетают тени из ничего, ночь из дня, будто крадут весь свет и где-то его прячут. Господи, как я по ним скучала…

Еще через две мили сворачиваю налево у красного флажка с потертым деревянным знаком «Въезд воспрещен». Узкая грунтовка вьется по склону холма еще три четверти мили. Потом я вижу подъездную дорожку и силуэт кедрового домика, мелькающий сквозь плотный ряд высоких сосен. Дом выглядит как жилище отшельника, остров посреди леса, пещера, в которой можно исчезнуть. Идеальное место.

Кёрк ждет меня на крыльце. На вид ему лет шестьдесят пять. Плечи расправлены, седые волосы топорщатся в военной стрижке. Лицо угловатое, взгляд суровый, даже когда он улыбается и машет мне рукой с ключами.

– Легко нашли?

– Без особых проблем. – Я вижу аккуратное крыльцо. Под подоконником сложена поленница. – Это бывший охотничий домик?

– Думаю, когда-то да. Принадлежал семье моей жены. Теперь я сдаю его в аренду, когда могу. – Я чувствую, что он изучает меня. – Большинство народу хочет кучу всего еще, место для романтического отпуска… В таком духе.

Молча киваю и захожу за ним в дом. Большая комната, сплошь темные панели и запах. Сладковатый и гнилостный, почти звериный. В углу расположилась почерневшая круглобокая печка. Розовые занавески из набивного ситца обрамляют окна в маленькой кухне, где стоят кукольных размеров раковина со столиком и холодильник, больше подходящий для комнаты в общежитии. С железного крючка свисает изношенное полотенце для посуды.

– Видите, здесь есть все, что вам понадобится.

Если б он знал, как мало мне нужно… И как много.

За гостиной – темная ванная: душевая кабина размером со шкаф, дверца из дешевого матового стекла. Спальня, похоже, пристроена. Когда я захожу туда, порог поддается, как губка, но сама комната ощущается достаточно прочной, с двуспальной кроватью на металлической раме и простенькой тумбочкой с лампой. Панорамное окно на южной стене выходит на густой лес, вырисовывающийся на фоне угасающего света. Вечерняя заря. Так всегда называла это время суток Иден. Странное выражение, ведь обычно заря бывает утром.

– Ночью может быть прохладно. На вашем месте я бы растопил печку. Можете брать столько дров, сколько понадобится, если потом наколете взамен. Нагреватель жрет пропан. – Кёрк дергает плечом в сторону агрегата у стены. – Все, что используете, восполните из города.

– Отлично, – заверяю его я, желая поскорее остаться одной.

Но это еще не все. У душа есть хитрость с кранами – перепутана горячая и холодная вода. Дымоход печки нужно регулярно прочищать. Кёрк показывает, как запустить генератор, если отключится электричество, а такое случается.

– Лесопогрузчики рвут провода. Думаю, водители просто напиваются. Они так ездят по здешним дорогам, что за ними стоит следить. Да, и запирайтесь на ночь как следует. Одинокая женщина, ну… – Голос затихает, словно он только что услышал, как пересек невидимую границу личного пространства.

– Со мной все будет в порядке. – В мой голос прокрадывается раздражение.

Кёрк неловко откашливается.

– Конечно. Само собой.

* * *

Когда он наконец уезжает, в доме становится тихо. Я распаковываю вещи и выхожу на крыльцо, в прохладный, сумеречно-сиреневый свет. Промежутки между деревьями сужаются. Я вдыхаю это спокойствие и на одно ненадежное мгновение позволяю себе задуматься о жизни, из которой меня только что вышвырнуло. Не по собственному выбору. О Брендане и нашей неряшливой кухне. Повсюду игрушки, в раковине перевернутая детская ванночка. О наших именах рядышком на почтовом ящике, словно обереге, который не справился со своей задачей. Мы прожили вместе семь лет, но он был прав, когда сказал, что я была там не ради него.

Смотрю вверх. Ищу в прорехах пелены луну, но ее нет. Где-то ритмично ухает ушастая сова. Еще дальше начинает жалостливо поскуливать собака. Или это койот? Температура падает. Я дрожу в фланелевой рубашке и куртке, думая, насколько похолодает к утру и есть ли у той девушки одеяло или огонь, где бы она ни была.

Та девушка.

Я понятия не имею, откуда пришла эта мысль, но тут же пытаюсь от нее избавиться. Мой мир еще дымится у меня за спиной из-за девочек вроде Кэмерон Кёртис. Пропавших и травмированных. Их истории притягивают меня, как песни сирен. Последние несколько лет я работала в программе под названием «Проект Прожектор» в районе залива Сан-Франциско. Проект фокусировался на сексуальных преступлениях и преступлениях против детей, похищенных и убитых незнакомцами, украденных и беспомощных перед членами собственной семьи, выбранных сутенерами и чудовищами, незаметно проданных и перепроданных.

Это самая тяжелая работа, которой я когда-либо занималась, но и самая важная, даже если Брендан никогда не сможет меня простить. К тому же я хорошо с ней справляюсь. Со временем у меня выработался своего рода радар на жертв, и Кэмерон Кёртис хорошо мне знакома, будто у нее над головой горит неоновая вывеска, транслируя ее историю, ее уязвимость. И не только мне. Откуда бы ни взялась эта вывеска, хищники тоже видят ее: кричаще-яркую и однозначную.

Я думаю о семье девушки, потерявшей голову от тревоги и ужаса. Думаю о том, насколько одинокой и брошенной чувствовала себя Кэмерон. Отчаявшейся. Оторванной. Как печаль и стыд из чувства становятся болезнью, жутким раком, который крутится вокруг мира, забирая жизни в скрытном бесконечном цикле.

Когда скулеж повторяется, я вздрагиваю. Определенно койот. Никакие другие животные в этих лесах не звучат так по-человечески. В их плаче холод, одиночество и голод. Даже страх. И этот плач звучит и звучит.