Читать книгу Эндорфин - - Страница 6

Я очнулся от дикой боли в области лица, которую причинил мне стервятник, решивший поживиться плотью и кровью. Ночные события казались мне дурным сном, который был послан мне гневными богами. К сожалению, это было далеко не так. Я попытался протереть своё лицо, но как только я прикоснулся к нему, его тут же пронзила острая, похожая на бритвенное лезвие, боль. Почувствовав её, я, наконец, осознал, что всё ещё жив. Однако я не был рад. Нужно быть жалким ничтожеством-нарциссом, чтобы радоваться хоть чему-то после произошедших событий. Присев наземь и осмотревшись, я узрел, что нахожусь в канаве недалеко от своего дома. Рядом не было ни тела матери, ни тела отца. Меня не радовало прелестное солнце, мирно стоявшее в зените и освещавшее всё вокруг: поле пшеницы, по которому несколько дней тому назад я бегал вместе с матерью; деревья, шумящие колышущейся на ветру листвой; мягкая ярко-зелёная трава, шепчущая мне песнь. Меня постигало лишь отчаяние. Встав на ноги и оглянувшись по сторонам, я увидел небольшой ручеёк, стекающий по камням и иссохшим ветвям. Подойдя ближе и, не без боли умывшись от крови и пота, я посмотрел на своё отражение. Столь ужасную картину не смог бы нарисовать даже бродячий пёс, взявший в свою пасть кисть. Моё лицо было раздроблено, будто бы от куска чёрствого хлеба откололи кусок. С левой стороны лица моего виднелась белая скуловая кость, вокруг которой красовались рваные раны и уже засохшая на солнце коричневая кровь. Это невероятное зрелище погрузило мой детский мозг в глыбу жестокого отчаяния, покрытую ненавистью и непонимаем.

Кое-как придя в себя, я отправился на поиски своих родителей. Но ни в канаве, ни в посадке, ни на территории дома я не нашёл ничего, кроме следов крови и трости отца, что была вбита в землю на том же месте, где убили мою мать. Войдя в дом через разбитое окно, я увидел лишь голые стены и поломанную мебель. В кабинете отца украли всё, что могли унести: золото, деньги, драгоценности. Воры вынесли даже обсидиан, который был вставлен в бревенчатые стены.

Больше я не видел себя в этом доме. Я обработал свою рану целебными травами и, взяв лопату, вырыл то небольшое состояние, что сумел скопить за несколько лет. Я не стал закапывать появившуюся яму. Из земли, которую выкопали мои руки, я соорудил небольшую горстку – импровизированный кенотаф в память о родителях. Несколько часов я прорыдал около него, совсем забыв о боли и ранах. Мне было некому помочь, у матери не было друзей, а у отца были точно такие же алчные коллеги, желающие лишь наживы. Точно такие же, как и те воры.

Не без труда вытащив трость из земли, я завязал на её конце узелок с монетами и положил на своё хрупкое, будто свеча, плечо. Отправиться я решил в ближайший портовый город, находившийся в нескольких десятках километров от моего дома. У меня не было и соседей, наш дом в одиночестве простирался на окраине леса. Наших лошадей вместе с повозкой угнали грабители, поэтому я пошёл своими ногами. Хотя я бы и не смог справиться с управлением, ведь этим, естественно, всегда занимался отец. Началась пешая прогулка вслед за уходящим солнцем, которую я бы не пожелал никому.

Ночь наступила довольно скоро, однако спать мне совершенно не хотелось. Каждые десять минут я делал небольшие передышки, ведь трость была очень тяжела для совсем юного человека. Постоянно гнетущее чувство отчаяния и страха тревожило меня, а глядя на лунный свет, мне хотелось рыдать. Он напоминал мне белый свет лампадки, покрашенной эмалью, которую зажигала моя мать по вечерам. По дороге мне посчастливилось найти маленький гвоздь, который, скорее всего, выпал из подковы какой-то из уже не наших лошадей. Рана на моём лице не затягивалась. Это было совершенно очевидно. Такая рана вообще не зажила бы без лечения. Через несколько часов я добрался до небольшого озера, где испил воды и промыл рану с гвоздём от грязи. Распустив остатки рукава на нитки, я выбрал самую крепкую и толстую. Самая лучшая идея, которая тогда взбрела мне в голову, была ужасна, но в то же время необходима. Я проткнул уже давно затупившимся гвоздём свою кожу и, протиснув через неё нить, покрепче затянул. Конечно, меня пронзила невероятная боль, но кофта, которую я прикусил, совсем немного помогла мне. Я кричал от боли. Не только от физической, но и душевной. Моё сердце словно пронизывали тысячи игл, раскалывая его напополам. Я понял, что моя жизнь разделилась на до и после.

Несколько часов я сидел около озера и смотрел. Смотрел на себя, смотрел на тёмное небо, полное звёзд и надежд, смотрел на луну, отражающую далёкий солнечный свет. Она была не такая, как обычно: будто бы размер её непостижимым образом увеличился в несколько раз, а свет от неё исходящий стал столь ярким, что в зеркальной глади озера можно было рассмотреть каждую мою ресницу. Мне казалось, что луна становилась больше с каждой горькой слезой, пролитой мной из-за потери близких мне людей.

Спать всё ещё не хотелось. Грусть, тоска и злоба пожирали меня изнутри. Эти чувства были похожи на стаю голодных акул, которые всплыли на поверхность в поисках очередной жертвы. Посидев ещё немного, я пошёл дальше. Однако на сей раз я шёл уже не за прекрасным солнцем, а за яркой луной.

Спустя два дня, изнеможённый от пути и голода, я увидел его. Дребугар. Город, славившийся своими морепродуктами, драгоценностями и различными товарами из-за границы. Вокруг него стояла величественная минерально-каменная стена, испокон веков служившая опорой и защитой города. Свет мудрого солнца освещал абсолютно каждый камень, входивший в состав этого архитектурного шедевра. Красота стены заключалась далеко не в камне, а в мраморе, что дополнял стену так же, как кристально белые песчинки дополняют горсть песка. Высота была не сравнима ни с чем. Стражи, стоявшие наверху, казались мне дорожной пылью, которая покрывала мою изодранную одежду и иногда попадала в глаза. Закрытые деревянные ворота открылись предо мной словно гильотина, только что казнившая очередного безумца. За воротами были железные решётки, толщиной в мою руку. Между ними не смогла бы пролезть даже голова младенца, а запах железа, исходящий от них, был уловим за десятки метров.

– Стой! Кто таков будешь?! – строго и раздражённо спросил человек, стоявший по ту сторону стены.

– Я… Никто… – сказал я. Из моих глаз ручьём потекли слёзы, а губы мои тут же уловили мягкий привкус соли и железа.

– Ну что же, Никто, расскажи мне свою историю, – раздался сзади меня холодный бас.

Я обернулся и увидел высокого и тощего человека, больше похожего на ствол сухого дерева, нежели на представителя рода людского. Его бледная кожа блестела на ярком солнце, а густые брови были покрыты испариной. Он смотрел на меня как-то странно. Так смотрела на меня мать, когда я совершал проступки. Но во взгляде его было и нечто иное. Это было… Удивление? Обречённость? Что-то совершенно мне непонятное. На его лице красовался огромный шрам. Только зверь мог оставить его, подумалось мне. Мужчина подошёл и крепко обнял меня за плечо.

– Открывайте ворота! – громко рявкнул он.

– Ты знаешь правила, Лебсли! Это уже не впервой! – Огрызнулся сторож, но тут же получил сильную затрещину от кого-то.

– Пусть проходит, – раздался весёлый приглушённый голос.

Я не смог разглядеть лица этого человека из-за решёток, но строгая форма цвета голубой лазури, надетая на него, дала мне понять, что он далеко не последний человек в этом городе.

– Простите за грубость, сэр! – извинился сторож, попутно потянув за рычаг.

Как только ворота открылись полностью, Тощий, а именно так я прозвал Лебсли, затащил меня внутрь. Передо мной открылся шикарный обзор на город: величественные белокаменные дома слева и справа; длинная и чистая улица, вымощенная камнем и мрамором; златая колокольня, тот час запевшая будто бы для меня; многочисленные лавки и таверны, заполнявшие всю улицу. Магазины с драгоценностями и бесконечное количество стражей, вооружённых до зубов: гигантские алебарды, блестящие на солнце, короткие сабли, закреплённые на кожаных поясах и деревянные дубины на спине. Вдали виднелась синева океана. Такая же, как и форма человека, впустившего нас. Густая борода, завязанная в косичку, длинные волосы, хвостиком закреплённые на макушке, длинный и тонкий шрам на брови, тянущийся до скулы. Глаза его были ярко-голубого цвета, а нос напоминал картошку.

– Давно не виделись, Лебсли! – обратился он к Тощему, радостно улыбаясь.

В ответ не последовало никакой реакции, а воздух как будто потяжелел.

– Кто вы и куда меня тащите?! – не выдержав, закричал я.

– Замолчи, малой, ты меня раздражаешь, – проскрипел зубами Тощий.

– Отпустите меня! – начал вырываться я, кусая его иссохшую руку.

Звонкий шлепок. Моё сознание тут же улетело куда-то далеко за горизонт, распадаясь на многочисленные сны.

– Просыпайся, – ткнул он меня в бок.

– За что вы так? – спросил я с безысходностью в голосе

Меня отдадут в рабство? Я буду вечным пленником этого города? Так думал маленький я.

– Садись и ешь, – приказал он мне.

Звук пустого желудка тут же раздался в комнате, где я очнулся. Я и вправду не ел несколько дней.

Я сел за импровизированный стол, коим на самом деле являлась бочка из-под рома, после чего печально посмотрел на предложенную мне пищу. Кусок чёрствого хлеба и варёная треска. Я терпеть не мог рыбу, для меня она зловонно пахла мертвечиной, но нужно есть, чтобы жить, да и голод повелевал мной, заставляя глотать слюну. Я съел даже кости, которые не были удалены из рыбы. Я даже не подумал про них, ведь дома мать заставляла меня есть рыбу, из которой предварительно были удалены все кости и прочая ересь. Начисто вылизав тарелку, я осмотрелся вокруг. Маленькая комната с одной гнилой кроватью, на которой лежало сено вместо одеяла, матраца и подушки. Сухое и колкое. Одно лишь воспоминание о нём заставляет меня чесаться. В помещении находилась старинная кухня с небольшой буржуйкой и маленькими невзрачными шкафчиками. Больше в комнате не было ничего, за исключением стола-бочки и двух старых стульев. Такие же стулья были в кабинете отца. Видимо, Тощий стащил их из какой-то таверны.

– Идём, – схватил меня за руку Лебсли и потащил в соседнюю комнату.

Она больше напоминала кабинет врача, к которому меня водили родители. Однако было небольшое исключение. Грязь, смрад и кровь. Они были повсюду.

Стол, кресло, зеркало, комод, мысленно перечислял я все вещи в близлежащем пространстве.

Тощий усадил меня в кресло, протёр зеркало от кровавых разводов столь же грязной тряпкой и достал из комода полупустую склянку, две чистые тряпки и изогнутую иглу с толстой нитью.

– Готовься, – сказал он, засовывая в мой рот одну из тряпок.

Он окунул в склянку иглу на несколько секунд, достал её и полил мою рану той же жидкостью. Это был спирт. Я хотел кричать, но лишь мычание доносилось изо рта моего. Боль была невероятно сильная, зубами своими я сжимал кусок ткани со всей силы, но это не приносило никакого эффекта. Тогда я стал перечислять находящиеся в комнате предметы, дабы сконцентрироваться не на жестокой боли, а на чём-то отдалённом.

Стол. Кресло. Зеркало. Комод. Склянка. Игла. Нить. Тощий.

Снова спирт. Снова боль. Снова потеря сознания.

Очнулся я от уже знакомого тычка под бок.

– Подъём, – сказал Лебсли.

Я встал с кровати, на которую меня, видимо, перенёс Тощий. Протерев заспанные, заплаканные и отёкшие глаза, я посмотрел на него со страхом и ожиданием неизвестного.

– Добро пожаловать в банду, малой, – с ухмылкой рявкнул он.

– Какую ещё банду? – в шоке спросил я.

– В банду воров и отступников, – понизил тон Тощий.