Читать книгу Беги Человек – Мёртвый Человек. Повесть и два рассказа: «Посредник», «Йети» - - Страница 2

«Бьюик» рванулся с места и въехал во двор виллы через открывшиеся ворота. Резко затормозил, клюнув капотом. Тут же открылась задняя дверца, и из машины выбрался упитанный старичок. Он был одет в светло-синюю футболку, которая выделяла его рахитообразный животик, хилые руки, явно выраженную сутулость и широченные шорты, скорее всего похожие на юбку, чем на мужскую одежду. Все это совершенно не гармонировало с лицом старичка, на котором божественной дланью с самого детства великодушно была отпечатана учёная степень.

Так оно и было на самом деле.

Ещё ребёнком он проявил не дюжие способности, лишив, тем самым, себя обычного детства и к семи годам его фамилия заняла первую строку в списке исключительно одарённых детей элитного колледжа. Уже тогда определилась его склонность к точным наукам и биологии. Со временем она переросла во всеобъемлющую любовь к медицине. И в пятнадцать лет он поразил научную общественность страны блестящим исследовательским трудом, основанным на проблемах импринтинга. Именно тогда фамилия Дворецки впервые мелькнула на страницах прессы. Журналисты нарекли его юным гением, с трудом разбираясь в том, что представляет собой импринтинг.

Но, всё бы ничего, да только импринтинг был также непонятен и безынтересен простому читателю. Поэтому шумиха вокруг юноши вскоре утихла, в следствии чего Дворецки впервые в глубине души затаил обиду на людей – его слава оказалась скоротечной, непрочной, не дав насладиться собой сполна. И более того, Дворецки поразила показушно-откровенная праздность обывателя, который, чуток потаращившись на эдакое очередное вундеркиндное чудо, уже вскоре столь же откровенно не преминул на него же плюнуть, лишь осознав, что оное чудо не имеет ничего общего с понижением налогов и с грядущим празднеством Дня Конституции.

Именно тогда впервые Дворецки огляделся вокруг себя и увидел, что он вовсе один одинёшенек. Что его окружают лишь однокашники, которые даже близко не соответствует понятию «твой друг». Скорее наоборот, он увидел себя в окружении скопища завистливых юнцов, факт пребывания которых в колледже определялся исключительно толщиной кошельков их родителей.

Что же касалось родителей самого Дворецки, то он их почти не помнил. Они проживали в другом городе и были весьма довольны сынком – стипендиатом. Усадив, своё одарённое чадо в четырёхлетнем возрасте на плечи государства, они двенадцать лет не утруждали себя родительской опекой. В течение учебных семестров хранили гробовое молчание, нарушая его лишь на Рождество поздравительными открытками. В дни летних каникул доставали из шкафа бойскаутские шмотки и, облачив в них своего вундеркинда, незамедлительно отправляли его в один и тот же оздоровительный лагерь. Но и эти крохи семейных взаимоотношений Дворецки наблюдал только до десятилетнего возраста.

Затем и они прекратились.

Испытав в столь ранние годы откровенное отчуждение близких, юноша стал малообщительным, замкнутым. Его существование полностью протекало в стенах учебного заведения. Впрочем, то, что происходило вне колледжа, Дворецки мало тогда не интересовало, он как бы вычеркнул из своей жизни внешний мир, наполненный обывательским равнодушием. Но, при этом, он всё же не был ему совершенно безразличен, как это могло показаться на первый взгляд. В свободное от занятий время, юноша размышлял о нём, и тогда мир представлялся ему мозаикой бесцельно снующих образов, сонмищем паразитов – алчных и похотливых в своём стремлении к удовольствию. Внешний мир вызывал в нем чувство отвращения. Тогда-то и принялся его мозг порождать «забавные идеи», как изволили выразиться наставники юного гения. А уже вскоре Дворецки сумел убедить руководство колледжа в целесообразности предлагаемых им экспериментов. В итоге чего, в руках юного гения оказался затребованный им научный материал – человекоподобные обезьяны.

Затем последовала учёба в университете, преподавания в нём, признание его научных работ на самом высоком уровне. Об этом периоде своей жизни, Дворецки, в зрелые годы вспоминал неохотно, с раздражением, в связи с явной событийной серостью происходящего тогда. Далее, юноша был приглашён в одну из закрытых лабораторий Центра. Так, он некоторое время продолжал заниматься педагогической и научной практикой под грифом особой секретности. Но, вскоре полностью отказался от первого, без остатка посвятив себя второму.

В кротчайшие сроки, утвердив себя в статусе одного из самых перспективнейших сотрудником Центра, Дворецки, получил первую крупную финансовую поддержку своим особым научным изысканиям. Благодаря чему был отстроен экспериментальный комплекс на маленьком островке в Карибском море.

А затем…

Затем, Дворецки уже подступил вплотную к реализации своей давней мечты. Той самой, которая, однажды появившись в студенческих фантазиях, уже не покидала его никогда. Он должен был увидеть сам, а затем и показать всему миру истинную природу человека – так, низвергая человечество на его место, которое оно на самом деле заслуживает. И даже более того. К тому времени, взгляды Дворецки на бытие успели оформиться в философскую концепцию, что только укрепляла его веру в правильности выбранного пути, всё более и более побуждая к достижению избранной цели.

То, был его тайный мир, не имеющий никакого отношения к внешнему.

***

Однажды, ранним солнечным утром, на взлётно-посадочную полосу островка ступил чиновник, прибывший из Центра. Дворецки, коротко и даже сухо поприветствовав его, прямо у трапа лайнера предложил спроецировать экспериментальную часть проекта с человекообразных обезьян… на человеческий ресурс – на самого человека. Чем весьма озадачил гостя, а заодно и его руководство, которое ещё долгое время пыталось определиться по поводу очередной «забавной идеи» Дворецкого. Ибо идея эта выглядела сколь изуверской, сколь и перспективной в плане решений государством определённого ряда тактических и стратегических задач на внутреннем, внешнем, равно как и геополитическом фронте.

Дворецки, томительно всматриваясь сквозь океаническую даль, ожидал ответа из Центра в течение нескольких месяцев, а затем… исчез с острова, не забыв прихватить с собой все деньги, выделенные экспериментальному комплексу. А заодно и компьютерные программы, специально разработанные для создания новых генетических моделей.

Дворецки исчез в том самом мире, который с детства ненавидел.

***

В этот день, о котором далее пойдёт повествование, Дворецки, решил отдохнуть. Австралийская жара повсеместно стелилась по западному побережью удушливой поволокой, спасение от которой можно было найти только рядом с кондиционерами в комнатах виллы, купленной профессором в прошлом месяце. В связи с чем Дворецки нетерпеливо елозил, сидя на заднем сиденье машины, уже не в силах терпеть, когда закончится эта бесконечно пыльная трасса. И вот, наконец-то, «Бьюик» остановился, клюнув капотом. Профессор распахнул заднюю дверцу и выскочил из автомобиля. Высоко закинув лицо, сощурился на солнце. Досадливо ойкнул, хлопнув себя по шортам, и проворно ретировался в салон «Бьюика». Назад уже выбрался в соломенной шляпе на голове.

– Печёт, – бросил шофёру и засеменил к вилле.

На ступеньках парадного подъезда сидел молодой человек, развязно скрестив ноги на узкой каменной цветочнице. Он терпеливо ждал, когда его заметят. Темно-голубые джинсы, спортивная майка, ироничная улыбка на лице и ничего более, что могло бы обратить на него внимание. Профессор, не поднимая головы, поднялся по ступенькам. Увидев чьи-то ноги на клумбе, не останавливаясь, пробурчал:

– Какая наглость!

Контакт с действительностью наступил секундой позже. Дворецки столкнулся с ней со всей неожиданностью для себя, по его лицу пронёсся каскад эмоций: негодование, сменив недоумение, вылилось в брезгливую гримасу. Парень же, бесцеремонно продолжал рассматривать с ног до головы профессора и шофёра, стоявшего за его спиной. Наконец, разразился ещё большей улыбкой. Проворно встал, отряхиваясь. Поднёс ладонь к лицу, словно прикрываясь от солнца, и с ловкостью иллюзиониста щёлкнул кнопкой фотоаппарата. В последнее мгновение Дворецки успел сунуть пятерню в объектив.

– Что вам угодно?! – взвизгнул он.

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов, – ответил парень.

– Вон отсюда! – Дворецки перешёл на фальцет.

– Господин профессор, – парень попятился, – я единственный, кто сумел отыскать вас, со мной никого нет.

– Вон отсюда! – Дворецки обернулся к шофёру: – Что же вы смотрите?

Шофёр с крайне невозмутимым видом подошёл к репортёру и обхватив его, поволок к воротам. Парень, с усилием выворачивая голову назад, прокричал:

– Господин Дворецки! Я добирался до вас двое суток, не спал, толком не ел, а мой «Ситроен» пылится на обочине в десяти километрах от Пентрита!

– Каков хам, а? Вы только посмотрите на него! – профессор, размахивая руками, возбуждённо топтался на месте.

– Вы не на себя играете, господин Дворецки. Если вы меня сейчас вышвырните, я не только растрезвоню на весь мир о вашем месте нахождения, но и красочно распишу явно несвежий душок вашего гостеприимства на уровне тухлой сенсации!

Профессор утих.

– Отпустите его, Эрбит. Черт с вами, наглец! Выкладывайте, с чем приехали, но не больше двух минут! Не больше двух! – устало опустился на ступеньки, прикрыв шляпой по-старчески трясущийся подбородок.

Молодой человек вновь присел на край клумбы, кратко представился:

– Тонни Кляйн, центральная пресса.

Его взъерошенный вид неожиданно развеселил Дворецки:

– Надо же! – хихикнул он и на вопросительный взгляд репортёра продолжил. – Здорово разыграли своё появление, далеко пойдёте! – и уже сквозь смех. – Что ж это, молодой человек, давно ли современная пресса окончательно плюнула на правила приличия?

– Пресса здесь ни причём, – ответил парень. Он снова улыбался, но теперь с нескрываемой иронией. – Иначе бы ничего не вышло из моего визита. Я знаю, как вы умеете выдворять любопытных. А потом, я на самом деле устал за вами гоняться: Новая Зеландия, Мадагаскар, Швеция, Южная Америка, Ямайка, Австралия и всё это за какие-то шесть месяцев. Поверьте, такая нагрузка опасна даже для агента прессы. Возьмите, хотя бы, к примеру, моего беднягу «Ситроен» … И как вы умудряетесь со всей лабораторией, а?

Профессор сделал вид, что не заметил вопроса:

– Да, наглости вам не занимать! Кстати, я не подозревал ранее, что наглый писака может быть оригинален. Этим вы мне всё больше нравитесь, – и добавил, – да… Думаю, что одно небольшое интервью делу не повредит. Прошу, следуйте за мной.

***

– Знаете ли, – профессор откинулся на спинку кресла, – глупо вести споры о присутствии или отсутствии импринтинга у человека. Он есть. В противном случае, каждый из нас и к десяти годам от роду не уразумел бы, что без штанишек ходить нехорошо. И он гораздо быстрее протекает, чем думает большинство психологов. Но выработанная импринтингом в первые годы жизни каждого из нас потребность в психологическом и физическом самосовершенствовании активно действует вплоть до возраста Иисуса Христа, и даже более того. А у некоторых сохраняется на всю жизнь. Но это уже, как вы понимаете, способность свойственная только гениям.

Профессор, заскрипев креслом, встал.

– Господин Дворецки, – Тонни торопился, видя, как тот теряет интерес к разговору, с каждой минутой все более углубляясь в себя. – В чём ваша личная заинтересованность в проблемах импринтинга?

– Ни в чём, меня давно уже не интересуют его проблемы. Более, я не никогда не видел и сейчас не вижу в нём каких бы то ни было проблем. Похоже, вы формировали свои вопросы не только на устаревшей, но и на однозначно неверной информации обо мне.

– Признаюсь, здесь вы правы, – Тонни с сожалением развёл руками. – Газетные вырезки пятидесятилетней давности, это всё, чем я располагаю на сегодняшний день. И, пожалуй, плюс к этому ещё несколько знакомств в государственных ведомствах, которые заинтриговали меня вашей персоной.

– Можете не раскрываться, – перебил его Дворецки, – в любом случае вы наживаете себе серьёзные проблемы.

– Я знаю, – сохраняя прежнее спокойствие, ответил Кляйн. – Тем не менее, именно я нахожусь здесь, прямо перед вами. И благодаря своей врождённой простоте, вновь сую свой длинный нос туда, куда не следует, надеясь вновь его вовремя убрать. Как, то и было всегда. Поэтому, профессор, ответьте, пожалуйста: если не вопросами импринтинга, то чем вы занимаетесь сегодня?

– Экспериментальной генетикой, молодой человек. Это куда более увлекательное занятие, чем психология и психиатрия. Хотя, стоит признаться, когда-то давно весьма увлечённый ими, я тоже кое-чего сумел добиться.

Тонни Кляйн подался всем телом вперёд в ожидании разъяснений.

Профессор встал, подошёл к кондиционеру и, выключив его, продолжил:

– Но, тем не менее, вы явно руководствуетесь изначально неверной информацией обо мне. Мои научные изыскания всегда, если и сопрягались с вышеупомянутыми вами направлениями, то лишь по мере необходимости, косвенно. Ибо мой путь был всегда и остаётся крайне индивидуальным, по настоящему обособленным, что навряд ли возможно напрямую соотнести с проблематикой здравоохранения, для которого как раз и свойственно задаваться вопросами в импринтинге. Для здравоохранительной медицины – да. А для моей… – по лицу Дворецки промелькнула иронично-загадочная ухмылка, – для моей медицины – нет. А это значит, прошу вас впредь не растрачивать собственные силы почём зря, в желании отыскать некие достоверные документы на данный счёт. Поверьте, если и существуют таковые, то хранятся они в местах совершенно недоступных для вас. Но, а если ослушаетесь и всё-таки вознамеритесь, то просто погибнете. Что, однозначно.

– Прошу не беспокоится за меня, господин профессор. Я и на этот раз постараюсь не наделать глупостей. Если можно, хотя бы вкратце…

– Нет, воистину, по своей природе человек скорее глуп, чем умён. В то время как мудрость ему совершенно не ведома! – тихо проговорил Дворецки. – Ну, что ж, извольте. Постараюсь максимально быть доступным в своих пояснениях. Скажем, представьте, что вас с рождения воспитывают как девочку, лишив образовательных моментов и общения с внешним миром. Более того, вы помещены в питомник с приматами.

– Бред, – резко побледнев, проговорил Кляйн.

– От чего же? – профессор окинул его холодным взглядом. – Нет ничего невозможного. И вы однажды убедитесь в правдивости моих слов. Равно как и в том, что подобный вариант не является уж столь неординарным. Существуют куда более исключительные, более прикладные и практические, но рассказывать вам о них теперь не имеет смысла. Знайте, что вы уже подписали себе смертный приговор, явившись ко мне. Только не подумайте, что именно я приведу его в исполнение. Нет, конечно же, нет. Гораздо интереснее будет узнать однажды, что вы собственноручно свернули себе шею на этом деле. И, кстати, так оно и случится. Услышанное сегодня вы уже не сможете забыть. Отныне и впредь оно будет преследовать вас повсюду, и никогда уже не оставит ваш разум в покое.

– Возможно, не спорю. Только это уже будет не вашими, а моими личными проблемами! – Тонни Кляйн резко перебил профессора, слегка поражённый той неприкрытой ненавистью, вдруг зазвучавшей в его голосе. – Я сам постараюсь тогда разобраться с ними. А сейчас, хотелось бы услышать от вас, господин Дворецки, ответ на мой последний вопрос. После чего я немедленно удалюсь.

Профессор вновь уселся в кресло и столь же неожиданно, сменив мрачный тон на прежний доброжелательный, произнёс:

– Хорошо, молодой человек, в данный момент я само внимание.

– Благодарю! Ответьте, пожалуйста, если вы меня не разыгрываете и всё услышанное мной сегодня от вас имело место быть в вашей научной практике, то, кто те…

– Тот материал, правильнее будет сказать, молодой человек! —не дал договорить ему Дворецки. – Так наиболее правильно вы сформулируете свою мысль. Тот научный материал, о котором вы изволили спросить, обитает в зоопарке, окружающем нас повсеместно!

Широким жестом руки прямо перед собой, профессор завершил свою фразу, словно ставя в её конце заключительную точку.