Читать книгу Я помню, в северной деревне… - - Страница 8

В этом северном тихом городе

жил поэт в недавние дни,

написавший «Прощальное» Вологде

и «Храни себя, Русь, храни!».

Знаю я, как печально берёзы

прошумели над сердцем его,

как осенние ливни и грозы

в голубое застыли стекло.

Как земля его дар поглотила,

он певец был её полей,

как земля ему дар не простила,

высоко он поднялся над ней.

Долго будет, печаля Вологду,

за оградой шиповник цвести,

шелестеть по осеннему золоту:

«Русь, люби меня, и прости».

Там, где Сухона и Юг

свадьбу издревле справляют,

город прячется Устюг,

что Великим называют.

В нём соборов и церквей

понастроено купчисто,

берег Сухоны – как змей

на приёме у дантиста.

Прорубил в Европу Петр

в Петербурге окна-двери,

и купец в Неву попер,

Устюги забыв и Твери.

На амбары Мангазей

он велел замки повесить,

и товары магазей

источили моль и плесень.

Ни Хабаров, ни Дежнёв

не пойдут навстречу солнцу,

тихо мокнул под дождём,

в реку выставив оконца.

…Я вдоль Сухоны иду,

слева – памятник Дежнёву,

на причале катер жду,

переправы всей основу.

За рекою монастырь

на горе стоит забытый,

словно Севера вся сырь

кирпичами его впита.

Древний Гледен! Ты имал

на лету чудские стрелы,

богадельней нынче стал,

хорошо ещё, что целый.

На твоём, как грудь, мысу

этот стих я сочиняю.

Рядом трудится Устюг,

справа Сухона и Юг

свадьбу древнюю справляют.

Я иду туда, где у Собора

рядом с рощей молодых берёз,

чтоб для глаза не было упора

круто падает береговой откос.

Я хожу всегда на эту Горку,

словно потерял я что-то здесь,

или, вдруг нечаянно умолкнув,

позабуду передать ей весть.

В тень укрывшись молодой берёзки,

на скамейке долго я сижу

и курю напрасно папироски,

будто с кем свиданья жду.

И о чём-то важном вспоминаю,

только сразу вспомнить не могу,

то ли думать облака мешают,

то ли лодки на соседнем берегу.

То ль река течением неспешным

увлекает мысль мою на глубь,

то ли шелест рощи белоснежной,

то ли берега крутой уступ.

В этом городе не часто я бываю,

не родился в нём я и не рос,

покорил он чем меня, не знаю,

вот сижу опять и вспоминаю,

в тень укрывшись трепетных берёз.

То ли вспоминаю жизнь свою, а то ли эхо

жизни той, чей мог быть здесь исток,

иль судьбу другого человека,

кем не стал, но стать, наверно, мог.

Может, здесь меня бы к берегу прибило,

как ту лодку иль чуть видный мост,

по реке сейчас моё бы счастье плыло

под неярким светом первых звёзд.

Или, может быть, в Америке, Китае

я б родился – был бы это я?

Иль душа была б совсем другая

и похожая на те края.

…Я встаю, и мимо Колокольни

по крутому берегу иду.

у воды вечерней и спокойной

женщины стирают на плоту,

И, певуче окликая ребятишек,

направляются с корзинами в дома.

Берег тот приземистей и ниже,

мне с обрыва вся видна та сторона.

Не новы дома на ней, не небоскрёбны,

деревянною украшены резьбой,

здесь в посаде бывшем, полудрёмном

проживает русский люд простой.

Лодки принайтовлены к причалам

на пологой и на этой стороне,

чтоб река их не сорвала, не умчала

по своей таинственной воде.

Путь я выбираю не короткий,

я иду туда, где серый кот —

мост железный – осторожною походкой

переходит реку вброд.

По мосту тому ходить не запрещают,

но стоять на нём запрещено,

я стою, законы нарушаю,

силясь у реки увидеть дно.

И с того моста мне ясно видно:

жизнь, как лодку, к берегу влечёт,

к правому иль к левому – как выйдет,

а река течёт, течёт…