Читать книгу Черный амулет. Историко-романтическое повествование - - Страница 5

Еще хранит память последние мгновения военных приготовлений. И лицо Роксамат, обращенное к солнцу, еще стоит перед глазами Мидаспа. Но уже появились в груди неведомые прежде чувства, рожденные одиночеством. Но разве ты одинок? Впереди скачут соплеменники – еще видны вдалеке многочисленные темные точки. И нельзя отстать, чтоб не потеряться – будут воины двигаться непрестанно и выйдут к рассвету к становищам саургов.

Солнце ушло с небосвода, степь прощалась со светом, замирала в предчувствии ночи. Мутноватым стал воздух, и наползающий вечер обозначил первые огни в недосягаемой вышине.

Мидасп гонит тревожный зуд из души, и все же… Даже из бывалых мужчин редко кто в одиночку выходит в ночную степь. А тут и путь неизвестен. Одна надежда, что не отстанет далеко от своих, будет идти по следу до тех пор, пока Светлый Йима не перережет золотым мечом своим горло грифу* – хозяину тьмы. Послушный Тур-тур не подведет хозяина. Как хорошая собака будет держать след арсиев, хоть и боится темноты. Конь для сармата – все. Самый верный и преданный друг степняка. Отдаст человеку и быстроту ног своих, и кровь свою в трудный миг. А после смерти хозяина – понесет его в иные кочевья, высоко-высоко – куда не достигают силы зла. Не раз видел Мидасп, как плачут суровые мужчины над павшими скакунами…

Вылетел из-под конских ног темным комочком заяц, помчался прыжками подальше от опасности. Развеселил Мидаспа.

Вот и ночь. Тур-тур перешел на шаг. Подкрепившись лепешкой, пробует всадник разглядеть хоть что-нибудь по сторонам. Напрасны усилия, и напряжение вновь не отпускает человека. Не бесконечной ли будет эта темнота? Когда приходилось вместе с табунщиками пасти коней до утра, ночи были не страшны. За разговорами у огня они текут быстро, да и говорящие, вселяют бодрость друг в друга. Теперь уже совсем не то…

Кажется, что-то мелькнуло неподалеку? Или кто-то стоит?

Мидасп сует руку за пазуху – там, рядом с собачьим клыком, в маленьком мешочке покоится на груди заговоренный матерью амулет из орлиных перьев, золы и двух круглых камешков. Он не даст подступиться дайвам! А еще, говорят, волки любят нападать ночью. И Мидасп нашаривает на бедре твердую рукоять акинака. Но Тур-тур не тревожится, а ведь кони издалека чувствуют степных хищников. Слипаются глаза, хочется привалиться к шее коня, уткнуться лицом в еще не подстриженную гриву, раствориться в привычном всякому арсию конском запахе. А еще задремать, еле чувствуя мерный шаг умного животного…

Много раз опускался Мидасп в теплую дрему, но не давал себе уснуть глубоко. Так в борениях с духами сна и встретил рассвет.

В сером просыпающемся мире все виделось чужим. Утренний ветер гнал куда-то облака, чей облик напоминает неведомые живые существа. Не дайвы ли это бурь и мрака?

Встретился узенький ручеек. Напились человек и конь. Холодная вода освежила лицо Мидаспу и будто смыла остатки ночной тревоги.

А где арсии? Впереди не было никого. Правда, вдали степь будто бы обрывается – похоже, там большая низина. Наверняка арсии укрылись в ней, выслав вперед дозорных. Это уже чужие земли, мало ли что?

Крутой мохнатый курган – удобное место, чтобы заглянуть дальше вперед. Мидасп двинулся к нему, и тут посветлело меж тучами. Продираясь сквозь пелену, схожую с овечьей шерстью, всходило солнце. Сильны боги, приходит время их победы над мраком! Едва взобрался на вершину кургана Мидасп, как огромным копьем пронзил Йима тело одного, затем другого дайва. И еще, еще! Брызнул свет, упал на зазеленевшую землю. И блестящий красно-желтый лик повелителя неба властно глянул сквозь клочья туч, пробуждая все живое. И сразу что-то засновало в траве, длинные волны пошли по ней, затрепыхались в вышине темные комочки птиц. Ветер разогнал облака.

В восторге тянет руки к солнцу Мидасп. Благослови перед новым днем, Светлый Йима, величайший из богов!

Потом, спрыгнув с коня, достал лепешку. Половину проглотил, другую положил на камень, торчавший у ног – это благодарность фраваши, что хранили мальчика в ночи. Пригляделся и различил выступавшую на шершавой поверхности камня часть рисунка. Вот острие, будто бы меча, а вот… два пальца? Или еще что? Да это же разбитое изваяние! Поверженный идол прежних хозяев степи, насыпавших этот курган. Прочно ушли в землю отбитые куски… Мидасп поежился. Не витают ли здесь обиженные духи?

Что-то мелькнуло далеко впереди. Так и есть! То арсии огромным скопищем выплыли из заросшей травой низины, и весело сверкнул на солнце бронзовый шлем Патака. Теперь уж не отстать!

Не думая, что может быть замечен, если оглянется кто, помчался Мидасп за соплеменниками. А те, проскакав немного, вдруг остановились. И вбок от орды направили коней несколько всадников. Упредив их путь, острый глаз Мидаспа различил в серо-зеленой дали какие-то светлые бугорки. Становище?

Ничего необычного, видно, не нашли разведчики, возвратились, и орда вновь двинулась дальше. И Мидасп пустил Тур-тура рысью. Прямо в спины арсиям глядит морда коня, резвые и сильные ноги делают легким бег, благо, трава пока еще коротка здесь и арсиев нетрудно догнать. Но тянет что-то к непонятному месту…

Две ободранные кибитки, крепко обиженные ветром, встретили Мидаспа негромким хлопаньем пологов. Побуревший внизу войлок стенок покрылся пятнами дыр. Рядом увидел Мидасп обломки колеса от повозки, обглоданный остов бараньей головы. У одной кибитки занесенный пылью виднелся очаг. Среди камней его темнел разбитый кувшин. Кто-то жил здесь когда-то. Слышал Мидасп – издавна наказывают изгнанием из рода клятвопреступников. Не нарушивший ли клятву ардом жил здесь? Обманувший богов и сородичей, был этот человек наказан самой страшной для степняка бедой – одиночеством. И что сделала с ним судьба?

Прочь, прочь отсюда! Нечего гадать. Арсии опять далеко. Пятками по бокам коню, и уже позади неприятные мысли. Оглянулся бы и увидел, как из раскидистого куста вылез человек, посмотрел вслед всаднику, заковылял к жилищу. Вынес большую охапку хвороста, запалил его, набросал сверху травы, а потом принялся размахивать высохшей бычьей шкурой. Повалил дым, потянулся в светлый небосвод.

Но не оглянулся Мидасп. Догонял арсиев. И конь старался. Кажется, совсем немного скачки, а уже различим хвост последнего коня отряда Патака. Арсии недолго поднимались на возникший уклон, исчезли за гребнем его. Повторив их путь, Мидасп над изгибавшейся темными спинами курганов далью увидел три торчавших в небе дыма. Совсем мало провисели они, истаяли, но Мидасп сразу догадался: дымы кричали о нападении! Арсиев обнаружили, кто-то сумел предупредить саургов.

Всадники впереди рванулись, словно волки за добычей. Они успели быстро поменять коней, и Мидасп здорово отстал. Погонял Тур-тура и клял себя, за недоумие. Забыть второго коня – непростительно для воина.

Арсии стремительно одолели новый подъем, и ветер донес до Мидаспа отзвуки боевого клича.

– Там саурги! – крикнул мальчик коню. – Давай, давай же!

Поводя красными глазами, вынес неутомимый жеребец хозяина своего на взгорье. А вот и саурги!

Угрожающе воя, несется орда Патака туда, где на изломе серебристой, как лезвие нового меча, речушки, уползают в спасительную даль повозки с кибитками на них. Скот и лошади со всех сторон облепили жилища убегающих. Не уйдут, поздно.

Мидасп поскакал еще ближе. Остановил коня у песчаного вывала, где цеплялось корнями деревце, скрюченное в борьбе с ветрами. Отсюда все было видно сыну Фрасаука.

Часть повозок вползла в воду – видно, там был брод, река покрылась грязно-серыми пятнами, а сбоку из небольшой темной рощицы, наперерез арсиям выплеснулась конница саургов.

И раскатистым кличем тогда огласилась степь.

– Пата-а-а-ак! – жуткий вопль, перемешанный с воем и визгом, словно пронзил Мидаспа, и от этого удара он завопил сам, желая соплеменникам удачи. Ошалевший сурок стремительно бросился в нору, напуганный неслыханным.

Опережая врагов, арсии выпустили навстречу им тучу стрел. Передние всадники саургов напоролись на летучее железо, многие упали с коней, так и не дожив до начала схватки, не спасенные амулетами и заклятиями сородичей.

Втрое меньше было саургов, и мужество, что вело их в бой, оказалось бесполезным.

С яростными воплями сшиблись всадники, закипело это месиво, пугая все живое вокруг, выкриками людей, ржанием злобно кусавшихся коней. И не высмотреть Мидаспу ардара в этом хаосе…

Саургов избивали. Их рассеянные кучки, со всех сторон стиснутые арсиями, неумолимо редели. Взлетали арканы, выхватывая из седел седоков; под копытами ломали друг друга сбитые наземь с коней противники, насаживали на акинаки, разбивали головы дубинками-палицами, а то и впивались в глотки крепкими, будто волчьи, зубами.

Устремились прочь иные из саургов, надеясь уйти от врага. Но мало кто сумел. И все новые потоки сарматской крови впитывала мать-земля Арматай, подставляла грудь упавшим, мертвым и полуживым…

– Пата-а-а-к! – снова разнеслось в воздухе. Мидасп увидел, как множество арсиев рванулось вслед за уходящими повозками, табунами и стадами саургов. Река не спасла убегавших. Свирепые конники Тарсия и Гатаорса настигли их, с криками врезались в гущу стад, заметались среди обезумевших от шума животных. Арканами сбрасывали возничих – стариков, женщин. Натягивавшие луки саурги были тут же убиты. Победители хватали скарб саургов, вязали схваченных людей, бросая пленников в их же повозки.

В одной из повозок поднялась во весь рост женщина с седыми растрепанными космами, среди криков и стонов простерла руки в мольбе, зашептала имена богов и духов-покровителей рода своего. Кто слышал ее? Боги вновь отвернулись от саургов. Сила и жестокость на стороне соседей.

Кто-то из воинов заметил ее, понял, что жрица, крикнул товарищам. Сам Тарсий подлетел на саврасом своем жеребце, махнул старухе рукой – уходи! В степь уходи! Хлестнул быков плетью. Повозка дернулась, старуха упала. Быки потащились прочь, слыша горестные вопли хозяйки. Пусть живет служительница богов. Зачем арсиям ее жизнь? Боги могут рассердиться на обидчиков.

Еще не кончена схватка, а сопротивление саургов уже сломлено. Иные бросили оружие свое, кто-то уже не имеет сил бороться. И все же есть среди саургов достойные воины. Вот несколько всадников, тесно прижавшись друг к другу, отбиваются от насевших арсиев. И бьются хорошо – уже не один из соплеменников Мидаспа сбит наземь мощными ударами.

Из тех саургов выделил глаз Мидаспа одного – высокого ростом, с длинным мечом в руках. Не разглядеть лица, зато хорошо видно, как бьется саург, как отскакивают арсии, избегая ударов его меча. Кто-то пустил во всадника стрелу, но тот искусно принял ее красным щитом. Но вот разрублен щит. Теперь долго не продержаться саургу – Патак теснит его, и все чаще поднимается в воздух меч ардара. Но духи предков, видимо, помогли саургу – сбил он Патака с коня, рванулся вбок и прорвал кольцо арсиев. Славный конь у саурга – в один миг унес хозяина подальше от врагов. Опомнились арсии, кинулись вслед. И никто не пустил стрелы.

Широко открыты глаза Мидаспа. Видит – саург поворачивает коня и скачет прямо к нему, оставляя погоню далеко позади. Растерянно смотрит мальчик на приближающегося всадника. Что делать? Саург все ближе, сейчас скроется в низине, а там по заросшей балке уйдет прочь! Уже виден темно-синий плащ саурга, грязное от пыли и крови лицо, отличные доспехи воина.

– О, Вртрагна, бог мужчин, помоги мне, дай силы, – горячо зашептал Мидасп. – Он увидел меня?

Поздно менять свой путь саургу, здесь, у дерева удобный спуск для убегающего.

Мидасп крепко сжал коленями конские бока. И вдруг лицо Атавака – насмешливое, хитрое – встало перед ним. «Первого врага убил я в свои двенадцать весен…»

«Убей!» – обожгло душу Мидаспа, рука сама откинула крышку налучья. Не страх – холод в груди.

Прищурив глаз, тянет Мидасп правую руку к плечу, ловит взглядом приближающегося человека и серое жало стрелы, сделанной Парсугом. Черное оперение щекочет щеку; тетива стягивает концы лука, тая мгновенную страшную силу.

Саург плохо видел Миадспа – на беду солнце слепило глаза. Но чутьем степняка почувствовал он врага, исказилось лицо отчаяньем и злобой, устрашающий крик сорвался с губ.

Тетива тихонько звякнула, отпущенная на свободу; смуглолицый Мидасп послал боевую стрелу. Послал, как учили, наверняка, целя в незащищенное горло саурга. Вртрагна даровал меткость стрелку.

Теряя всадника, бешено кося глазом, пролетел мимо конь саурга. Со стрелой в горле великого роста воин свалился в траву.

Соскочил наземь Мидасп, бросился к телу врага, вырывая на бегу акинак из ножен – добить, мгновенно понял – незачем добивать, рванул стрелу, припал к бьющему кровью горлу и сделал глоток.

Сумасшедшая радость овладела им. Завыл что-то, дико заплясал возле поверженного исполина. Весь мир перевернулся для Мидаспа.

Шум и крики заставили оглянуться. Арсии, догонявшие саурга, подлетели стремительно, окружили, едва сдерживая коней. Мидасп поднял глаза: знакомые и незнакомые соплеменники, грязные, потные, злые, в великом изумлении смотрели на него и на убитого. А среди них – багровый от недоумения и досады Патак.

– Ты?! – загремел Патак, вглядываясь в Мидаспа.

– Я убил его, я! – Мидасп потряс акинаком. – Моя стрела поразила его! Я воин – я доказал! Доказал!

Арсии разразились криками. Не понимая, хвалят или бранят его, Мидасп вновь прокричал сказанное.

Патак спрыгнул с коня, миг постоял, глядя на мальчика, потом мечом откинул полу плаща саурга.

– Знаешь ли ты, кого убил?

И произнес, не дожидаясь ответа:

– Перед тобой вождь саургов – Варкафут!

– Слава мальчишке! – выкрикнул кто-то.

Закружилась голова у Мидаспа, ослабли колени. Опустился он наземь и прикрыл глаза.

Хорошую добычу захватили арсии. Помимо скота и пойманных лошадей, что было разбежались, много оружия, украшений, домашней утвари взяли они. Гонят с собой пленников.

Соберутся три рода у сваленной в кучу добычи, чтобы разделить все по справедливости. Первыми выберут Патак и другие ардары, потом воины – кто сколько заслужил. Разберут добро, рабов, если нужно.

А позади, на месте стычки – небольшой курган. Похоронили мертвых врагов арсии, иначе обиженные души их будут скитаться по степям, вредить живым, мстить победителям. Отрубили у всех саургов правые руки – в знак победы, окропив вражеской кровью длинный меч Патака, возблагодарив Вртрагну за удачный набег.

Только одно тело не тронули Арсии. На шаткой повозке везут они Варкафута, вождя саургов, чтобы показать соплеменникам, а потом похоронить как воина. Пусть оставшиеся саурги никогда больше не увидят своего вождя, это отнимет у них остатки мужества. Горе и плач поселятся теперь в уцелевших становищах. И нет больше сил отомстить. Так пусть уходят подальше.

Мидасп едет рядом с повозкой. Радостно ему – по обычаю конь, оружие и доспехи Варкафута достанутся мальчику. Предстоит пир – и, как знать, может, Патак нальет чашу вина и Мидаспу, как настоящему мужчине, убившему первого врага.

Вот когда сгорят от зависти Итакса и другие!

Медленно, с достоинством возвращаются арсии, выслав вперед гонцов. Имя Мидаспа на губах у многих воинов. Подъезжают, смотрят на храброго соплеменника своего и поверженного им вождя, хлопают Мидаспа по плечу, улыбаются как равному:

– Стань Барафарнаком! – желают многие.

______________________________

⁷ Букв. «стань, имеющим много фарна», то есть, стань удачливым, многосчастливым (см. «фарн» в словаре); здесь – пожелание военной добдести в будущем. Вероятно, существовало у сарматов, судя по наличию староосетинского, иранского по происхождению, имени «Барафарнак»