Читать книгу Черный амулет. Историко-романтическое повествование - - Страница 6

Меч Варкафута повесил Мидасп в своей кибитке так, чтобы всякий вошедший видел самую ценную добычу. Доспех и плащ вождя саургов спрятал Мидасп в деревянный короб – до поры, пока не раздадутся плечи, и нужно будет склонять голову при входе в жилище.

Кем стал он для рода? Молодым героем или удачливым сорванцом, которого возлюбили боги, дав легкую победу? Что гадать? Завистливые взгляды замечает Мидасп, и белое лицо Итаксы, и дрожащие руки его хорошо памятны Мидаспу. Зависть – плохое чувство, оно кружит голову и толкает на глупые поступки – о том он и сказал как-то Итаксе. И презрительную ухмылку получил в ответ. Ну и пусть. И другое помнит Мидасп – вкус вина из чаши, протянутой Патаком, уважительные слова воинов. А еще мудрые слова Атавака. Сказал на пиру хитрый старик – нечего, мол, ждать весны, если юные уже сбивают с коней таких воинов, как Варкафут, устроим праздник, посвятим их в мужчины, не дожидаясь осени. Многим понравился совет старика, а когда Роксамат поддержала его, ничего не осталось Патаку, как объявить праздник посвящения.

В ночь перед обрядом трудно уснуть – не дают мысли. Даже скачки накануне не отняли сил. Утром Патак поднимет Мидаспа. Поведут в особый шатер для посвящаемых, там боги примут жертвы над очагом из рук мальчика, а потом…

Состязание на меткость, скачки, испытание страхом – все предстоит выдержать завтра. И доказать другим, что ты сильнее их, что не зря толкнули боги тебя в тот опасный путь, окончившийся метким выстрелом из лука…

Никто не помнил, кем установлено так, но потомки Орсодака всегда славились среди сарматов своими конными лучниками. Любой мог послать остроголовую стрелу по велению глаза – с коня ли, с земли – неважно. Из века в век испытывали арсии будущих воинов стрельбой из лука. И тот, кто по нерадению или слабосилию не мог овладеть этим грозным оружием, беспрестанно подвергался насмешкам. Хвала богам, в роду Патака еще не было таких.

…На окраине становища полно людей. Шумят арсии. А в стороне примолкли шестеро юных сородичей, подошедшие к рубежу взрослой жизни. Только шестеро смогли к тому дню натянуть отцовские луки – за это и честь.

Свою меткость лучника уже доказал Мидасп и не страшится состязаний. Мысли его о победе в скачках. Говорят, достанется победителю маленький золотой амулет и нарекут удальца сыном племени. В любом становище арсиев окажут ему помощь в беде, разделят радость, примут, как родного. Древний обет – не делать зла соплеменникам – наложат на него и будут ждать славных деяний.

Увидел в толпе Атавака и понял: и старейшина желает победы Мидаспу.

Патак, окруженный воинами, советуется с ними, сидя на широкой кошме. Спорят о чем-то арсии – видно, с чего начинать состязания, решают они. Но вот двое убежали за жердинами, что приготовлены неподалеку.

Итакса приблизился к Мидаспу.

– Не прогнила ли тетива твоего лука? – ехидно улыбается он, словно ищет ссоры.

– Думай лучше, каким концом накладывать стрелу, – с усмешкой отвечает Мидасп. – Не перепутай, смотри!

Воины вкопали жердины в землю, растянув наверху серенькую шкурку зайца. Цель непростая. Издалека трудно различить ее, и, чтобы попасть, нужно завидное умение. Бить зайца в степи уже пробовали мальчики, а тут… Сразу столько глаз смотрит на тебя. Не задрожит ли рука?

Патак знаком разрешил испытуемым сесть на коней. Выехали на линию стрельбы и шепчут коням в уши юные арсии просьбы свои. Пусть смирно стоят четвероногие, не навредят хозяевам.

Мидасп первым пустил стрелу. Воин с большим плетеным щитом у цели махнул рукой – попал! Закричали арсии, приветствуя меткого стрелка.

Итакса пустил стрелу. Тоже попал. С усмешкой смотрит на Мидаспа.

– Покажи им, Занат!

– Эй, Мастиг, крепче сожми колени!

– Дадаг! Не клонись вперед!

– Тяни дальше руку, Армак, ветер отнесет стрелу!

Волнуются сородичи – каждому воину памятен похожий день из жизни.

Большегубый Армак не послушался совета, не дотянул руку. Только края шкурки коснулась стрела, надрезала его и улетела к сурчиной норе в траву.

– Йя! – выскочил из толпы высокий арсий – Гаос, отец мальчишки, подпрыгнул – влепил затрещину. Разве можно позорить так отца, если он сам учил тебя стрелять? Все знают, что за сто шагов попадает Гаос в глаз кабану.

Смеются арсии, обиженый Армак, закусив губу, повторяет прицеливание. Щелчок – и меж стрел товарищей впивается в шкурку его стрела. Улыбка засияла на дотоле суровом лице Гаоса.

Еще один круг. Воин выдергивает стрелы, цель снова ждет метких выстрелов.

Патак внимательно следит за состязанием. Чаще всего падает его взгляд на сына Фрасаука. Приятно смотреть на ловкость мальчишки. Не зря, видно, познал тот тяжесть руки вождя. Неплохо стреляют мальчики, но Мидасп и руку тянет лучше, и сидит прямее, лук круче изгибается у него – большая сила наполняет молодое тело. Хороший будет воин.

Но тень набегает на лицо вождя, ибо вспоминается ему гибель Варкафута. Должен был тот пасть от Патакова меча, но вышло иначе. Неужели сами боги послали тогда Мидаспа? Дурной это знак. Недаром в ночь возвращения виделся Патаку сон, в котором мертвый Варкафут смеялся над ним, тянул руки к груди вождя, словно хотел достать что-то. Ужас обессилил тогда Патака, и быть ему раздавленным в мучительных объятиях, если бы не жена – заботливая Агар, что разбудила мужа.

Тяжек вздох вождя. Знак богов… Все они знают, все они видят… Почему до сих пор нет у Патака сыновей? Даже наложницы, приводимые усердными людьми, рожали девочек. Так и угаснет власть Патака?

…Заячья шкурка утыкана стрелами, щетинится, как спина ежа. Отменные лучники выросли в роду. И трудно назвать первого в стрельбе. Что ж, пусть скачки назовут самого удалого.

Патак указал путь. Тянется он до едва различимой глазом излучины реки. Там нужно повернуть назад, обогнув старый курган, опоясанный кольцом камней, получив благословение изваяния, стоящего на нем. Для опытного всадника путь прост – степь ровна, скачи, погоняй коня. А вот как юные поведут себя в таком испытании?

Вспомнилось Патаку, как на давнем-давнем весеннем празднике вместе с таким же юным Фрасауком состязались они в ловкости наездников.. Фрасаук взял верх тогда. Он и потом во всем опережал Патака, видно, больше был любим богами. И всякий раз, слыша приветствия Фрасауку, мрачнел Патак. Но все меняется. Где теперь Фрасаук? Далеко пасет он свои стада и табуны. Дайвы вовремя похитили черный амулет Фрасаука.

Патак улыбнулся. Мальчики готовы к скачке. О, как хищно смотрит Мидасп – хочет победить? Пусть так и будет, это прибавит славы Патаку.

Он делает знак. Арсии расступились, оставив юных всадников перед желанной каждому целью.

Вождь взмахнул мечом. Сорвались!

Мидасп будто прирос к спине коня своего. Несутся, словно волки гонятся за ними. Степь прыгает перед глазами Мидаспа – вверх-вниз. Оглянулся – скачет рядом Итакса. Хороший жеребец у него, с сильными ногами. Итакса надвинул шапку глубоко на лоб – почти не видно глаз. Оба всадника сразу сумели вырваться вперед, и каждый миг все увеличивает разрыв меж ними и остальными.

Летит степь навстречу, бросается под ноги коням, рассыпает в стороны испуганных птиц, зайцев. Где-то вдали, почуяв людей, сорвался с места табун диких коней, темным пятном мелькнул в низине.

…Вот и река. Теперь по берегу до излучины, где на обрывистом уступе спорят друг с другом ростом сиротливые деревца.

Отстал Итакса. Ох, как достается его жеребцу. А остальные? Маленькими точками позади. Что за кони у них? Заморыши!

Мидасп доскакал до кургана. Каменный истукан, позеленевший с одного бока, величественно торчит на вершине и словно приветствует юного гостя. О, боги! Что же он видит?

Впереди нахлестывает коня Итакса.

Хитрой уловкой обманул Итакса – повернул назад, не доскакав до кургана. Летит, слившись с конем своим. Прискачет первым – кто поверит Мидаспу? А вдруг это он наговаривает на победителя? Спешит обманщик, боится оглянуться.

Все оборвалось в душе у Мидаспа. Лицо побелело от ярости. Завизжал, огрел плетью коня, и тут же ласковые слова зашептал своему Тур-туру. Догоняй, догоняй, быстроногий! Спасай от позора.

Верный конь у Мидаспа. Будто удвоив силы, полетел вперед. И вот уже только две руки разделяют соперников. Обернулся Итакса, завопил, ударил коня. Все напрасно. Мидасп настиг, взмахнул плетью – удар пришелся на спину Итаксы. Вновь взлетела плеть – упала шапка с головы Итаксы. Рванулся тот в сторону, куда там – Мидасп снова нагнал, ударил.

Вцепился Итакса в гриву своего коня, бросил уздечку. Искривилось лицо его – не спасает от ударов кожаная рубаха. Так и несутся оба всадника рядом, мелькает в воздухе плеть, обжигая спину, шею, руки обманщика…

Не вынес Итакса, сдержал коня. А Мидасп помчался дальше, оставив сородича размазывать слезы по лицу.

Его узнали еще издали, встретили радостными криками. Влетел в толпу, нашел мать глазами, склонился с коня и обнял ее.

– Молодец! Да будут легкими твои руки! – это Атавак спешит обнять победителя.

Собрались все соперники. Красные, разгоряченные, с досадой в глазах. И лишь на одном лице, белом и грязном одновременно – предчувствие беды. Это Итакса прискакал последним, и все подумали – ох, как переживает неудачу Итакса.

Патак поднял руку, призвал тишину.

– Все мы видели, как ты победил сверстников, – обратился вождь к Мидаспу. – Вот, арсии, родился у племени еще один сын. Дай же, Мать, – повернулся он к жрице, – твою награду!

Роксамат протянула вождю маленькую золотую пластиночку на шнурке. На светло желтой поверхности ее красовался трехрогий знак племени арсиев.

Патак показал его солнцу и людям, грубыми негнущимися пальцами воина надел на шею Мидаспа. Произнес, не выказывая почему-то особой радости:

– Я чувствую: ты всех обскачешь скоро, сын Фрасаука. Помни же о том, кто учил тебя.

Колотится сердце, словно продолжается скачка. Мидасп кивает – конечно же, он благодарен Патаку, как благодарен и всем, кто шумно приветствует его в этот миг. Вспомнил, взглянул на Итаксу – увидел страх на лице его. Одно слово правды – и не будет Итаксе жизни в роду, прицепится к обманщику колючка презрения, даже самые маленькие станут кидать в него коровьи лепешки. Таких не любят степняки, зато, говорят, любят дайвы. Но зачем это все Мидаспу? Еще раз взглянул на Итаксу и… улыбнулся ему.

Если скакать на восход солнца от становища примерно четверть конского бега, на правом берегу Дану откроется обширая болотистая низина. Когда-то Дану тек здесь, но по прихоти своей или по воле богов изменил русло, уполз в сторону, обнажив неровное дно. Со временем заросло оно любящим сырость кустарником, мягкой травой с белесыми цветками. Иногда арсии охотились здесь – в низину часто приходили кабаны – порыться носами во влажной земле. Но, несмотря на охотничью щедрость этого места, люди побаивались его. Говорили, что по ночам собираются здесь злые духи обсуждать людей, которым они готовят напасти. Никто не видел дайвов, но иные утверждали, что слышали их отвратительные голоса, проезжая мимо.

– У злого места вы проведете ночь, – приказал Патак мальчикам. – Утром вернетесь, и по вашим лицам посмотрим, какие вы храбрецы. Настоящий воин не испугается соседства дайвов даже в ночи. Такое испытание назначает вам род…

Хитрый Мастиг догадался взять с собой маленький горшочек горящих углей из очага. С огнем не так страшно. К тому же выбрали мальчики удобное место среди кустов – вроде бы спрятались за стенками. Пустили стреноженных коней пастись неподалеку, а сами уселись у костра тешить себя рассказами и грызть лепешки. Чем веселее потечет время, тем слабее страх ночи с ее зловредными обитателями.

Итакса сидит подальше от Мидаспа, старается не смотреть в глаза ему. В душе Итаксы – тревога и стыд. Но еще в уголке ее теплым огоньком горит благодарность…

– Мой отец никогда не боялся дайвов, – говорит Армак, чьи щеки так и ходят ходуном – третью лепешку доедает худенький сын Гаоса. – А чего их бояться? Если есть хороший амулет, ни один из дайвов и близко не подойдет.

– А что же с Фрасауком было? – спрашивает Мастиг и смотрит на Мидаспа. – Вот он рассказывал, как дайвы утащили амулет Фрасаука и сгубили его?

Мидасп подбросил хвороста в огонь и сказал:

– Атавак говорил, что бывают люди хуже дайвов. Видно, были злые завистники у моего отца. Или это дайвы приняли человеческий облик и украли амулет.

– Почему же боги не истребят дайвов? Зачем терпеть их козни? – воскликнул Дадаг.

– Может быть, они не так сильны, – задумчиво сказал Мидасп.

– Что ты говоришь! – всплеснул руками Дадаг. – Просто дайвы тоже созданы богами, чтобы сделать жизнь людей трудной. Мать говорила мне так. Вспомни, сколько дурных тварей живет на земле!

– Да и боги у нас разные, – добавил Мастиг, – есть добрые, а есть и творящие зло…

– Что же это Вртрагна не сделал добра саургам? – насмешливо спросил Мидасп. – Боги добры к тем, кто смел и упорен, злы – со слабыми и лживыми, я так думаю.

Итакса поежился при этих словах.

Мальчики умолкли. Слышно стало, как потрескивает горящий хворост. Легкий ветерок качнул пламя.

Вдруг из темноты донесся странный непонятный звук, похожий на смех. Вскочили мальчики, стали оглядываться. Человек не может смеяться так. Да и откуда здесь человек?

Послышался тихий вой, заставил быстро-быстро биться сердца юных арсиев. И снова смех – нечеловеческий, жутковатый.

– Дайвы… – прошептал Дадаг. – Все это ты своими словами навлек на нас! – повернулся он к Мидаспу.

– Не дрожи! – огрызнулся тот. Схватил налучье и достал оружие. Наложил стрелу и раздвинул куст. Все замерли.

Непроглядна темнота, породившая звуки. Дрожит что-то в глазах, чудится тихое шевеление неподалеку.

– Ты что! – снова зашептал Дадаг. – Не дразни дайвов! Лучше попросим защиты у огня!

Мидасп нашарил на груди амулет, данный матерью, покружил им над наконечником стрелы. Заступись, храбрый Уатафарн, помоги остроголовой отыскать недруга!

И когда вновь зазвучал пугающий смех во тьме, Мидасп быстро вскинул лук и пустил стрелу. А тут и Мастиг выпустил свою.

То ли лошадь заржала, то ли дайв вскрикнул от боли – ответил мрак и умолк.

– Попал?! – не выдержал Дадаг.

– Сядем к огню. Осталось ждать недолго, – Мидасп указал рукой на маленький голубой огонек, появившийся в небе.

Беспокойно ерзая, уселись мальчики у огня. И Мидасп поймал вдруг долгий и, как показалось, восхищенный взгляд Итаксы. Но, может быть, показалось, кто знает?

И все было спокойно до утра. Дадаг с Армаком задремали, а остальные приветствовали светлоликого Михра, прогонявшего ночь.

В свете утра совсем не страшным было злое место. Затренькали какие-то птахи, зашевелилась в траве суетливая живность. Мир просыпался для новых забот. Растолкали задремавших.

– Нас уже ждут, наверное! Распутывайте коней, все кончилось.

Становище начинается вместе с солнцем. Кого первым увидит Йима на земле, наградит удачным днем…

Первой встретила мальчиков жрица Роксамат. Улыбнулась могучая, видя веселые и усталые лица их. Жрица уже приготовила черную краску из сажи и какого-то одной ей ведомого древесного сока; и бронзовые иглы приготовила она. Самое последнее испытание осталось юным – вытерпеть боль от иглы. Что за испытание? С радостью подставят кожу мальчики – за татуировкой начинается жизнь взрослого воина!

– Иди за мной, – зовет Мидаспа в шатер жрица. Там усаживает у трехногого столика с принадлежностями для татуировки. Мидасп стаскивает рубаху, снимает с правого запястья крученый браслет. Он смотрит на строгое смуглое лицо Роксамат, на седые пряди, свисающие из-под перевязи на голове, на множество амулетов, что украшают грудь жрицы, и нерешительно спрашивает:

– Великая Мать, ты могла бы сделать на правой руке те знаки, что украшали камень моего отца? Знаешь ли ты их?

Роксамат улыбнулась.

– Знаю и сделаю, как ты хочешь. Положи руку вот здесь.

Долго делала свое дело Роксамат. Боль не мешала Мидаспу, он увлеченно смотрел, как рождается рисунок на тыльной стороне ладони. Вот знаки верхнего мира – трехрогое убегающее солнце и скачущий конь. Затем на коже появился… человек, метнувший копье. А когда Роксамат заканчивала выкалывать фигурку женщины-прародительницы, Мидасп ощутил, что вспотел от напряжения.

– Молодец, я не слышала твоего голоса все это время, – окончив работу, сказала жрица. – Добрую мысль послали тебе боги. – Она кивнула на татуировку. – Всегда помни об отце. Иди и позови Мастига, сын племени. К вечеру я дам всем краски воинов – будете пользоваться ими перед походами.

За пологом ждал Мидаспа Атавак. Обнял мальчика.

– Патак обещает устроить пир, вы все будете пить франаку* вместе с воинами. Потом, по обычаю, вождь подарит каждому акинак. Вы пройдете военным танцем. А затем дадите клятву роду. Скажу тебе приятное – Парсуг приготовил для тебя подарок – стрелы, я сам видел, как он их мастерил. Мой сын любит тебя!

– А где он сам? Что-то я не заметил его среди воинов?

Атавак развел руками.

– Сказал, что поедет на дальнее пастбище – выбирать нового коня. Его жеребец пал отчего-то этой ночью. Парсуг торопился, чтобы успеть к пиру.

– Если я стану вождем, – покачал головой Мидасп, – подарю Парсугу лучших жеребцов из своего табуна.

– Да хранят тебя боги!

Но не случилось пира. Едва солнце прочно утвердилось на небе, прискакали в становище Патака всадники. Это Сангибан, вождь всех арсиев, прислал своих гонцов. И они привезли гневные слова Сангибана.

Оскорбил Патак великого вождя самовольством своим. Кто, как не вождь племени, должен был объявить войну соседям? Зарвавшихся ардаров умеет одергивать Сангибан – не рукой, не словом, так мечом. И на это хватит сил у него. Таковы были слова Сангибана.

И многие в роду, прослышав про это, наполнились смятением. Ссора вождей – война меж родами. Песни и предания арсиев хранили память о подобных событиях. О том, что не было примирения бескровного, и потом еще долго мстили родичи убитых за гибель близких своих. Обычай кровной мести свят – все сарматы чтут его вторым после почитания матерей.

Все знают, как велика гордость Сангибана; даже стареющий, не хочет он ни в чем уступать никому. Рассказывали, что даже собственного сына как-то не пожалел Сангибан – послал гонцом в кочевья мертвых за волей предка Занака.

Знает и Патак. Только ничуть не боится гнева вождя. Потому и встретил гонцов радушно, угостил щедро.

– Я только позову своих братьев, и наши воины одолеют целое племя, – так сказал Патак. – Только я не хочу проливать кровь арсиев на радость дайвам. Неужто великий вождь преисполнился зависти? Что ж, я поделюсь с ним добычей. Мои люди пригонят ему пленных саургов, а то им тесно в наших загонах. Есть среди них достойные храбрецы, есть даже два оружейника – я поделюсь, и будет пир среди арсиев.

С этими словами, одарив на прощание, Патак отпустил гонцов. Уверен был ардар – Сангибан уймет свой гнев и откликнется на разумное предложение.

Так и случилось

Путь в кочевье Сангибана легче всего проделать мимо маленького поселка, что прилепился на возвышении берега Дану в половине конского бега7 от становища рода Орсодака. Живущие в поселке сколотские потомки давно служат арсиям мастерством своих кузнецов и шорников. Степняки не обижают своих данников. Те построили прочный мост в узком течении Дану; по нему арсии всегда могут попасть на другой берег, где начинается кочевье Сангибана. По этому пути предстояло гнать пленников.

Патак отрядил воинов под началом Парсуга. И Мидасп напросился с ним. Нацепил на пояс меч Варкафута – покрасоваться перед великим вождем, пусть знает, какие воины растут среди потомков Орсодака. Саурги, связанные арканами за шеи, шли довольно быстро для измученных пленом людей. На их понурые лица никто не обращал внимания. Но один из пленников – высокий горбоносый юноша – не сводил глаз с Мидаспа, и особенно с меча его. Заметив это, Мидасп подумал, что пленник близко знавал Варкафута, и не ошибся. Спрошенный им крайний из саургов подтвердил: горбоносый – сын Варкафута.

И растерялся отчего-то Мидасп. Подъехал к Парсугу, указал на юношу.

– Давай отпустим его, я убил его отца.

И Парсуг сказал тогда слова, показавшиеся Мидаспу мудрыми:

– Враг, отпущенный тобой на свободу, – враг вдвойне. Он сделает все, чтобы убить тебя. И пока судьба его не только в руках богов, но и в твоих – будь осторожнее. Мы подарим его Сангибану – ему приятен будет раб – сын поверженного вождя, – и Парсуг засмеялся.

Когда показался поселок и послышался собачий лай, Парсуг велел стать на отдых. Воины раскрыли свои переметные сумы, достали лепешки, вареное мясо. Дали еды и пленникам. Но только уселись они на землю, как трое из саургов выхватили спрятанные дотоле на теле ножи, мгновенно освободились от арканов и бросились к реке. Словно силы прибавилось у саургов. Сбили крайних охранников, ранив ближнего. И уже были у самой воды, как одного настигла меткая стрела Парсуга. Зато двоих укрыл Дану волной.

Стали арсии бить из луков под вой остальных саургов, прижатых воинами к земле. Пять стрел утопил и Мидасп, пуская их наугад в темную воду. Один из убежавших не всплыл, зато другой вылез на берег далеко вниз по течению. Ловок был беглец в нырянии, это спасло его. Выскочил на берег и, крича что-то, бросился в необозримые камышовые заросли. Как теперь отыщешь его? Это был сын Варкафута.

Отправили раненого назад с провожатым, злые двинулись дальше арсии. Всех пленников крепко связали, обыскав прежде. Не уйти теперь никому. Одного убитого бросили в воду – пусть порадуются дочери вод.

Перешли по мосту реку. Долго вглядывался Мидасп в прибрежные заросли. Ветер – свободная сила – шевелил камыш, гонял крикливых птиц, вылетавших из своих затаенных гнезд. Нигде не было видно саурга. Может быть, укрывшись в зарослях, провожал он ненавидящим взглядом фигуры врагов? А может, доверившись воде и своему умению пловца, удалялся вниз по реке прочь от погони? Что ж, боги оказались милостивы к саургу.

Теперь есть у Мидаспа кровный враг в степи. Он не простит ничего.