Читать книгу Музей открытых окон - - Страница 17

На полянке, где происходило созерцание, ВМ всегда выбирал для себя одно и то же место. Это мог быть удобный камень или пенек. Он садился на него, подбирая под себя свои пухлые ножки. В такой позе он выглядел немного комично – его ноги напоминали скрещенные куриные окорочка.

Мы рассаживались вокруг на комфортном расстоянии – так, чтобы было слышно, о чем он говорит. Я таскала с собой пластиковый коврик – пенку, половину которой опирала на камень или на ствол дерева, а другую часть коврика расстилала на земле. Так я могла сесть удобно.

Первые двадцать минут были минутами погружения, «перевода» ума из бытового состояния в состояние возвышенное. Это было временем преодоления «точки сна», как я ее называю. Ум думает, что, если он не крутится в своей сансаре, как белка в колесе, значит, он спит. Для бытового, нетренированного ума есть только два этих режима – физический сон и гипнотическое следование за мыслями, по примеру зайца, бегущего за морковкой. Необходимо усилием воли приучить ум к третьему состоянию – штиля мысли при ясной осознанности происходящего.

Обязательным условием была телесная неподвижность. Нужно было поймать это состояние. Владимир Михайлович говорил нам так:

− Нужно дышать, как дышат в классической йоге… Осторожно и чутко… Чтобы огонек свечи, поднесенный к носу, не колебался…Попробуйте закрыть глаза и внутренним взором прощупать, где «внутри вас», а где – «снаружи». Может стать совершенно ясно, что, с одной стороны, все снаружи, а с другой – все внутри. Что «Я» – вне телесных координат.

Первый год занятий мне было очень сложно замирать надолго, несмотря на то что я регулярно занималась йогой. Обязательно что-то начинало болеть, чесаться или затекать. Боль в области тела постепенно нарастала, становясь невыносимой. Она настолько поглощала все мое внимание, что я не могла сосредоточиться на том, что говорил ВМ. Мне ничего не оставалось, как направлять свой внутренний взгляд в это место и созерцать его. Сложно описать, что происходило, когда я так наблюдала. Могли обнажаться непрожитые эмоции, старая боль, всплывать картины давно забытых воспоминаний, и, самое главное, я вдруг совершенно четко могла увидеть те образы себя, которые, прячась в подсознании, как серые кардиналы, правили мной в настоящем. Мы называли это «проходить физические блоки».

Примерно через полчаса от начала занятия ВМ начинал говорить. Несмотря на то что ум блуждал и совершенно не хотел дисциплинироваться – с первых минут погружения я чувствовала блаженство. А иногда и невыразимое счастье. Была огромная разница между моим состоянием в Ласпи и в обычной жизни. И если у меня не получалось порой осознать что-то умом, то я точно знала, что какие-то тонкие процессы все равно происходят. Как сугроб рано или поздно растает на солнце, так и мои зажимы психологической архитектуры таяли. И происходил следующий эффект – мне вдруг становилось совершенно все равно. Та душевная боль, та проблема, с которой я приезжала, становилась абсолютно пустой. Я смотрела на нее просто как на факт – в котором нет никакой сути. Так же мы смотрели и друг на друга, и на себя. Мир, все наше восприятие вдруг становилось абсолютно чистым. Словно наше восприятие промыли. И мы начинали очень много смеяться.

Я пишу эти строки, и мне вспоминается следующий диалог со Шри Раманой Махарши:

«Следующие вопросы были заданы одной американской леди с аристократической внешностью. Ответы Бхагавана представляют собой краткое изложение его практического учения.

Вопрос: Что представляет собой та истина, которую мне нужно достичь? Пожалуйста, объясните, что это такое, и покажите ее мне.

Бхагаван: То, что нам нужно достичь и что каждый хочет, – это счастье, которое никогда не кончается. И хотя мы разными способами ищем, как это обрести, оно не является чем-то таким, что можно найти или обрести, как некий новый опыт. Наша подлинная природа представляет собой ощущение "Я", которое постоянно переживается всяким. Оно внутри нас и больше – нигде. И хотя мы постоянно переживаем его, наш ум блуждает, постоянно его разыскивая, в невежестве полагая, что это нечто от нас отдельное. Это подобно тому, как если бы человек с помощью своего языка говорил, что у него нет языка».

Но насколько, с одной стороны, тут не о чем говорить – насколько это просто и понятно для ума, настолько это было практически сложно. Препятствием была вера в материальность этого мира, в его конечную твердость. В реальность времени и пространства. Мы разбирали все эти базовые понятия, которые в нашем бытовом восприятии сидят как аксиомы.

Могли ли мы сами так глубоко погружаться? Как сказал однажды Максим, слушая в Харькове вместе с ВМ органную музыку в католическом кафедральном соборе: «ВМ был ракетой, и у меня впервые получилось уцепиться за ее хвост».