Читать книгу Малабарские вдовы - - Страница 3

Бомбей, февраль 1921 года

Вернувшись в Мистри-хаус, Первин отдала сладости Мустафе на хранение и вкратце пересказала свой разговор с незнакомцем, правда, не упоминая Сайруса. Не хотелось, чтобы болтливый Мустафа вдавался в расспросы. Ей нужно было поработать.

Она поднялась наверх и принялась искать по всем ящикам документы, так или иначе относящиеся к покойному Омару Фариду. Документов было хоть отбавляй: купчие на недвижимость, карты земельных участков, государственные контракты на поставку армейской ткани-хаки. Оторвалась она только через два часа, когда Мустафа постучал в дверь и объявил, что обед на столе. Отец только что вошел и мыл руки внизу.

Первин отложила бумаги.

– Отец сказал, чем закончилось дело?

– Сказал, что голоден.

Первин поспешно спустилась в столовую, где отец уже уселся за длинный стол из розового дерева. Джамшеджи Мистри был подтянутым импозантным пятидесятилетним мужчиной с густой гривой тронутых сединой каштановых волос. Самой выразительной его чертой – Первин ее унаследовала в несколько усеченном виде – был крючковатый нос. Посторонние порой подшучивали над носами парсов, но Первин нравилась эта их общая черта.

Они наклонили головы, пробормотали молитву. Мустафа поставил перед ними тарелки с обедом, присланным Джоном, их поваром, уроженцем Гоа. Джон потрудился на совесть и приготовил кофту из ягненка, куриное карри с тамариндом, бобовое пюре-дал[9] с горчичными побегами и карамелизованный рис. К ним он добавил острые маринованные овощи, ароматные пшеничные лепешки и жестянку миндально-медового хвороста – хватит на целую неделю.

Мустафа недовольно поморщился, когда Первин попросила положить ей меньше обычного – разыгравшиеся нервы поумерили ее аппетит.

– Папа. Жду, раскрыв уши. Мы выиграли?

Дождавшись, когда перед ним поставят изрядную порцию куриного карри, Джамшеджи заговорил:

– Да, но после долгих прений. Видела бы ты, как улыбался их адвокат, предчувствуя наше поражение!

– Вызывал он нашего клиента давать показания? – Она полагала, что да.

– Еще бы! И у мальчика были готовы ответы на все вопросы.

Этим мальчиком был Джаянт, двадцатилетний портовый грузчик, которого обвинили в подстрекательстве к беспорядкам – он якобы создал объединение рабочих. Памятуя, как сильно англичане боятся коммунистов, Первин предложила представить Джаянта трудягой без всяких политических убеждений, которого заботило одно – безопасность труда докеров. Кстати, подчеркнула она, это и его нанимателю будет полезно: уменьшится число несчастных случаев и смертей – а заодно и перерывов в работе.

– Отлично, – сказала Первин, довольная тем, что ее наставления сработали. – И какое решение принял судья Торп?

– Снял все обвинения. По решению суда Джаянта должны взять на прежнее место и оплатить ему три месяца работы – с того момента, как его уволили. Этого я не ждал.

Первин захлопала в ладоши.

– Отлично! Жаль, я не слышала твоего выступления.

Джамшеджи назидательно воздел палец.

– О да, но ведь ты работаешь с контрактами, а именно от них зависит прибыль нашей конторы. Без контрактов и завещаний мы не могли бы никого защищать бесплатно, как Джаянта.

Это, пожалуй, была первая похвала, которую Первин получила за полгода своей работы. Она исполняла функции не только поверенного, но и секретаря, переводчика и бухгалтера – но кто она такая, чтобы роптать? Никакая другая адвокатская контора в городе не возьмет женщину-поверенного.

– Папа, а ты сегодня утром ждал посетителя?

– Это как-то связано с тем, что ты пялишься на незнакомцев в бинокль?

Первин отправила в рот ложку риса, прожевала. Похоже, Мустафа рассказал отцу об утреннем переполохе. Надо бы сказать правду, но, с другой стороны, не хочется, чтобы отец нервничал.

– На той стороне улицы три часа простоял какой-то бенгалец. Я в конце концов пошла спросить, что ему нужно. Он ничего не ответил и сбежал.

Джамшеджи покачал головой.

– В любимый наш Форт в последнее время кого только не понаехало. Но негоже женщине подходить к мужчине на улице.

От осуждающего отцовского тона в Первин всплеснулась досада.

– Да я же к нему не подходила…

– Ты перешла через улицу, приблизилась к нему! Ты это в Оксфорде набралась таких европейских замашек?

– Нет… я… – Первин почувствовала, что краснеет. – Я в первый момент подумала, что он ждет тебя. Может, пришел на встречу или недоволен результатом какого-то дела.

– За последний год у меня были клиенты из всех общин, кроме бенгальцев, – произнес Джамшеджи, и голос его резал слух, как скрежет половника Мустафы по фарфоровой миске для риса. – Не переживай. Сосредоточься на работе с контрактами.

– Хорошо. Не лишаться же титула Короля Контрактов, – саркастически парировала Первин.

– А ты трудись поусерднее – получишь титул Королевы Контрактов. – Джамшеджи усмехнулся.

– Кстати о контрактах: мы получили запрос от семейства Фарид. Пояснительную записку написал мистер Мукри, управляющий имуществом. Он пишет, что три вдовы мистера Фарида хотят отказаться от своей доли приданого и передать его в семейный вакф.

Первин не стала скрывать своей озабоченности по поводу того, что все три женщины, у которых больше не будет мужа-добытчика, готовы отдать все свои средства в благотворительную организацию.

Но Джамшеджи не стал говорить о вакфах. Поглаживая подбородок, он заметил:

– Ты, насколько я понимаю, имеешь в виду их махры.

– Именно. – Первин вздохнула, зная, что нужно было употребить именно это слово, если речь шла об особом двухчастном приданом, которые женщины-мусульманки получают от семьи мужа. Первая часть символизирует, что невесту приняли в семью; вторая, которую выплачивают при разводе или по смерти мужа, служит материальной гарантией того, что с женщиной до конца жизни будут обращаться по справедливости.

– Бомбейские судьи нынче довольно придирчивы, когда речь заходит про махр. Давай-ка я просмотрю документы.

Первин принесла сверху оба письма, отец вытащил золотой монокль и стал разглядывать добротную веленевую бумагу. Потом покачал головой.

– Бред полный!

Первин все это время сидела на кончике стула и ждала такого заключения.

– Да, разве не странно, что они все три готовы внести изменение, которое не соответствует их интересам, и при этом две подписи почти одинаковые? И какое удобство для судьи: письмо написано по-английски! Вот только неужели все эти женщины свободно им владеют?

– На последний вопрос я ответить не могу, потому что никогда с этими дамами не встречался. Однако к делу нужно подходить беспристрастно. – Джамшеджи бросил на дочь укоризненный взгляд.

Первин не стала скрывать своего удивления.

– Ты хочешь сказать, что столько лет представлял интересы мистера Фарида и ни разу не говорил с его женами?

– Именно так, – подтвердил отец и жестом попросил Мустафу принести чай. – Вдовы Фарида живут в строгом уединении. После смерти моего клиента единственным мужчиной в семье остался младенец, сын второй жены.

– Пурдунашин не говорят с мужчинами, – подтвердил Мустафа, входя с серебряным чайником. – Моя мать и сестры так и не закрылись, но среди богатых это не редкость. Особенно среди ханафиток.

Первин всегда ценила познания Мустафы в тех областях, в которых сама разбиралась плохо. На смену страху за будущее трех женщин пришло любопытство. Богатые, живущие в изоляции мусульманки могут стать ее специализацией.

– Мустафа, «пурду», насколько я знаю, означает «покрывало». А «нашин» – это «женщина»?

– Я думал, ты изучала урду, – прервал ее отец. – «Нашин» означает «сидящий» или «обитающий». То есть «пурдунашин» – «та, что живет под покрывалом».

Первин пригубила восхитительный чай Мустафы – смесь нескольких сортов дарджилинга, заваренная с молоком, кардамоном, перцем и щедрой порцией сахара.

– А что ты скажешь про управляющего, мистера Мукри? – спросила она у отца. – Мне нужно бы с ним вместе разобрать ситуацию с имуществом, но он не отвечает на мои многочисленные письма.

– Мукри был у Фарида одним из бухгалтеров на текстильной фабрике. Когда Фарид-сагиб заболел, Мукри перебрался к нему поближе. Мы виделись, когда он приходил подписывать бумаги, связанные с его назначением управляющим имуществом и опекуном домочадцев. Совсем молодой человек, но с нашим клиентом обращался в высшей степени почтительно.

– Ну еще бы! Но давай вернемся к его письму, подписанному вдовами. Мне кажется, две подписи проставлены одной рукой.

Джамшеджи просмотрел письмо, вернул дочери.

– Да, подписи Сакины и Мумтаз действительно похожи. Подпись Разии от них отличается.

– Я прошу прощения, сагиб, но следует добавлять «бегум», – вмешался Мустафа из угла, где стоял в ожидании дальнейших распоряжений. – Обращаясь к высокородным замужним дамам, нужно обязательно говорить «бегум».

Первин кивнула Мустафе, а потом продолжила:

– Полагаю, Разия-бегум сама поставила свою подпись. А что, если за двух других расписался кто-то еще, например мистер Мукри?

– Теория заговора! – проговорил с ухмылкой Джамшеджи. – Нам-то откуда знать?

– Разве не следует их спросить?

Джамшеджи так резко опустил чашку на блюдечко, что оно задребезжало.

– Я же уже сказал: дамы живут затворницами. Я ни разу не пересматривал документы на махры с тех пор, как составил их много лет назад. Напомни: вдовьи доли одинаковые? Так оно всегда лучше, если у мужа осталось несколько вдов.

– Махры у них совершенно разные, – ответила Первин, обрадовавшись, что отец решил задать ей этот вопрос. – Первой жене, Разии-бегум, твой клиент оставил землю: четыре акра в Джирангаоне, причем на участке стоят две текстильные фабрики, построенные в 1914 году.

Джамшеджи взял чашку, сделал длинный глоток.

– Дар воистину щедрый, но в 1904 году там еще было болото. Ты хочешь сказать, что теперь там стоят те самые фабрики, на которых он сколотил свое состояние?

Первин кивнула, гордясь тем, что отыскала важную для отца информацию.

– Я сверилась с картой его владений, которая есть в нашем досье. Вторая часть махра, подлежащая выдаче после смерти супруга или развода, обозначена в пять тысяч рупий. – Первин порадовалась, что у нее под рукой бумаги и она не запутается в деталях. – Вторая жена Фарид-сагиба, Сакина Шивна, получила совсем другой махр: комплект драгоценностей из бриллиантов и изумрудов, состоящий из серег, ожерелья и браслетов. В качестве второй части махра ей тоже назначено пять тысяч рупий.

– Мистер Фарид был уже достаточно богат, когда взял вторую жену, – заметил Джамшеджи. – Не припомню, сколько стоят эти драгоценности, но у нас есть документы на страховку многих его ценных вещей.

– А зачем мистер Фарид решил жениться во второй раз? – спросила Первин. Да, отец сказал много добрых слов про своего клиента, и все же ее несколько смущала полигамия, которой все еще придерживались многие мусульмане и даже некоторые представители индуистской элиты. Более того, примеры полигамии наверняка можно было найти и в семьях ее родителей. У парсов полигамию объявили незаконной только в 1865 году.

– По понятной причине. – Джамшеджи приподнял густые, с проседью брови. – Наследник.

– Но первая жена, Разия-бегум, родила ему дочь – ей, насколько я помню, сейчас одиннадцать лет, – не повышая голоса, произнесла Первин. – У него была наследница.

– Но сына-то не было, а нужен был тот, кто станет руководить фабриками. Родители мистера Фарида настояли на втором браке и нашли ему Сакину Шивну. Велико, скажу я тебе, было разочарование, когда она родила двух дочерей подряд. Сын Сакины-бегум родился полтора года назад. К тому времени недовольные бабка с дедом уже скончались.

– Ну, вот, получил он своего сына. – Первин скрестила руки на груди. – Зачем же ему понадобилась третья жена?

– С Мумтаз он познакомился только в прошлом году и женился на ней за пять месяцев до смерти. Сам сделал этот выбор, совершенно законный. – Джамшеджи покачал головой. – Хотя мне он кажется довольно странным.

Первин тут же ухватилась за эту фразу.

– Что ты этим хочешь сказать?

Джамшеджи гонял по тарелке несколько оставшихся зернышек риса.

– Она была музыкантшей, работала в районе развлечений на Фолкленд-роуд.

– Вот откуда ее махр: два ситара[10] и одна вина[11], – задумчиво произнесла Первин. – А она знала, что он долго не проживет?

– Безусловно, – кивнул Джамшеджи. – Он на тот момент уже был тяжело болен. Но эти музыкальные инструменты – мелочь в сравнении с тем, что получили другие. Вряд ли она вышла за него ради денег.

– Посмотри-ка, – сказала Первин, с удвоенным интересом рассматривая брачный договор Мумтаз. – Этот документ она в июле 1920 года подписала крестиком. А на новом письме стоит полная подпись. Она что, обучилась грамоте за последние семь месяцев? Я бы хотела спросить ее, почему так.

Джамшеджи моргнул.

– В каком смысле – спросить?

Первин обгоняла собственные мысли. Набрав полную грудь воздуха, она выпалила:

– Как ты думаешь, мусульманки-затворницы согласятся встретиться с женщиной-юристом?

Отец смерил ее долгим взглядом.

– Не исключено.

– Я бы предпочла поговорить с ними напрямую, чем продолжать одностороннюю переписку с мистером Мукри. – Первин старалась следить, чтобы голос звучал сдержанно и по-деловому.

Джамшеджи допил остатки чая, поставил чашку на стол.

– Я не уверен, что ты готова вести деловые беседы с затворницами. Это требует большой осмотрительности.

Первин обиделась.

– Я всегда осмотрительна!

– Нет, – с мягкой улыбкой отозвался ее отец. – Ты напориста и нетерпелива. Я ведь слышал, что ты там говоришь о правительстве.

Первин скорчила ему рожу.

– Только в узком кругу. Я же знаю, как нашей строительной фирме нужны государственные контракты.

– Да и про права женщин ты говоришь больше, чем большинство людей готовы услышать.

– Другие женщины-парсийки делают то же самое. Мамины благотворительные организации постоянно занимаются обеспечением женщин и их образованием.

Первин чувствовала себя уверенно, потому что отец охотно жертвовал деньги на материнские начинания.

– Этим дамам твои рассуждения покажутся латынью, они же всю жизнь провели взаперти. Урду ты знаешь совсем плохо, да и магометанский закон почти не изучала.

Это критика от души – или отец просто пытается понять серьезность ее намерений? Первин изо всех сил старалась говорить невозмутимо:

– Я читала «Принципы магометанского закона» мистера Муллы, там объяснено все, что мне нужно знать. А с дамами я поговорю на индустани, они наверняка поймут.

– Полагаю, они никогда в жизни не видели парсов, – заметил Джамшеджи.

Тут Первин не выдержала:

– Папа, ты владелец единственной в Бомбее юридической фирмы, где есть сотрудник, который может напрямую общаться с затворницами. Почему не воспользоваться доселе не нашедшим должного применения ценным активом – твоей дочерью?

Джамшеджи на долгий момент прикрыл глаза. А потом открыл и серьезно посмотрел на дочь.

– Если ты туда пойдешь, проведи, пожалуйста, консультацию с той же степенью уважения, что и с нашими клиентами-мужчинами. Если Омар Фарид узнает, что я без должной почтительности обслуживаю членов его семьи, он восстанет из могилы.

– А он уже не в могиле. Он на небе! – уточнил из угла Мустафа.

– Мистер Фарид улыбнется нам с облаков, когда я помогу его родне, – завершила разговор Первин и, наклонившись, поцеловала отца в щеку.

После обеда Джамшеджи отправился пешком в клуб «Рипон». Первин знала, что, придя в клуб – его посещали только парсы, – он устроится в тиковом кресле с удобными подлокотниками (в эти кресла некоторые поверенные – какой позор! – порой залезают с ногами, да там и похрапывают). Джамшеджи, наверное, рассчитывает на похвалу друзей, бокал портвейна, а потом спокойно вздремнуть.

Первин снова поднялась наверх, подошла к шкафу, где хранились клиентские досье. Дверца распахнулась, Первин вдохнула душноватый запах камфоры и уставилась на ряды картонных, тканевых и кожаных папок.

Через несколько минут взгляд ее нашарил тонкую папочку с газетными вырезками. Омар Фарид скончался в прошлом году в возрасте сорока пяти лет, а вырезки в папке были только за последние пять лет его жизни. Вот статья 1915 года о том, как компания Фарида построила новый комбинат, где предстояло изготавливать ткани для нужд индийской армии. Вот еще одна заметка, от 1917-го, – в ней речь шла о пожертвованиях мистера Фарида в фонд помощи раненым, возвращающимся из Европы. А вот некролог от декабря 1920 года, где упоминаются и фабрики, и благотворительная деятельность. Последняя строка гласит: «У мистера Фарида осталась семья, в том числе один сын».

Жены и дочери в некрологе не упомянуты. Их не сочли для этого достаточно важными… или редактор «Таймс» решил, что полигамность выставит индийского бизнесмена-филантропа в черном свете?

Первин рассмотрела маленькую фотографию, помещенную рядом со статьей о благотворительных пожертвованиях. С виду Омар Фарид был человеком серьезным, уважаемым. Шапочка-тюбетейка оттеняла его узкое лицо с суровыми глазами и крупным орлиным носом. Одет он был в курту[12] с воротником-стойкой и темный сюртук-шервани[13]. Его изящная, вязанная крючком тюбетейка была похожа на ту, которую носит Мустафа.

Последний брак мистер Фарид заключил всего за пять месяцев до смерти. Каким, видимо, потрясением это стало для его двух жен – тем более что новая жена оказалась музыкантшей, ранее работавшей на Фолкленд-роуд, где секс продается так же свободно, как и опиум.

Еще до того, как отец ушел в клуб «Рипон», Первин спросила, не могла ли последняя жена оказаться мошенницей.

– В это проще всего поверить, – ответил ей Джамшеджи, – но перед лицом смерти человек не обязан соблюдать общественные нормы. Он не нуждается в чужом разрешении для того, чтобы поступить, как считает нужным.

Первин поняла – знала по собственному опыту.