Читать книгу Россия – мой тёплый дом - - Страница 7

Дома же в Теплом переулке было очень неуютно, тревожно, а нередко и попросту страшно. Пьяный отец далеко не всегда имел ясное представление о происходящем. Гибель мамы он воспринимал как дурное наваждение, которое можно, хотя бы на время, развеять за рюмкой водки. Сидя один-одинешенек за большим обеденным столом, уставившись на траурную урну с портретом мамы, молодой очаровательной женщины, он лил горючие слезы и заливал свое горе водкой. Он никак не мог поверить, что именно его постигло столь страшное несчастье, и этой чудесной женщины с ним больше нет!

За что? Кого он так обидел, кто ему отплатил столь чудовищной ценой?

Грохнув кулаком по столу, он кричал:

– За что? За что мне такое горе?

И страшно скрежетал зубами. Иногда ему казалось, что кто-то отвечает на этот задаваемый им в тысячный раз столь важный для него вопрос. Тогда он выскакивал из-за стола и, стукнув по столу кулаком, грозно вопрошал:

– Кто сказал, кто это сказал, мать твою?

И, не шелохнувшись, вслушивался в тишину пустой квартиры. Но ответа, увы, не было. И он снова и снова грохотал кулаком по столу и кричал:

– Кто сказал, кто сказал, кто это сказал, мать твою-перемать?

Я как-то после школы влетел в эту комнату, не догадываясь о том, что выяснение вопроса о том, «кто это сказал», было в самом разгаре.

– Это ты сказал!? – грозно выкрикнул мне отец, выбросив в мою сторону руку.

– Нет! Это не я сказал! – ответил я как можно громче, чтобы у него не было на этот счет никаких сомнений, и выскочил за дверь.

Однажды, видимо, совсем отчаявшись выяснить, кто же это все-таки «сказал», отец выхватил из письменного стола наган, оставшийся у него со времен гражданской войны, и стал стрелять во входную дверь. К счастью, в тот момент никого за ней не было. Дверь же была прострелена в нескольких местах. Дело кончилось тем, что наган по настоянию родственников у него отобрали. А урну с прахом мамы замуровали в стенах Донского монастыря.

Конечно, нам с сестрой трудно было мириться с таким положением в семье. Мы всячески пытались убедить отца отказаться от водки, не пить. Но тщетно.

– Папа, не пей! – просили мы. Сестра стремилась разжалобить его, взывая к маминой памяти.

– Мама была бы счастлива, если бы у нас в семье все было хорошо. Она смотрит на нас с неба и страдает от твоего пьянства, – упрекала она отца.

– Ты еще слишком мала, чтобы понимать такие вещи. Это я страдаю больше всех от такой потери. Ты и представить себе не можешь, чем была для меня Нюра, – отвечал он.

Пьянство – это своего рода самоубийство. Человек пьет тогда, когда он, как и самоубийца, хочет освободиться от самого себя, когда он сам себе неприятен, противен, когда обстоятельства жизни и люди убедили его в том, что он ничтожество. Поэтому крайне важно постоянно повышать самооценку людей, с которыми общаешься. Нужно не забывать похвалить человека, если для этого есть хотя бы малейший повод. В критический момент такая похвала может оказаться решающим фактором.

Пьянство – результат глубокого психологического личностного кризиса. Причины его бесчисленны. Все они резюмируются в крушении жизненных планов и надежд. Постепенно пьянство из явления социальнопсихологического превращается в явление медицинское.

Видно было, что словами отцу не поможешь, что нужно как-то действовать. Но что здесь могли сделать маленькие дети? Стали прятать от отца бутылки с водкой. Выпьет он пару рюмок, а, глядь, бутылки-то и нету. Сначала задвину бутылку куда-нибудь под стол, за ножку стола, а потом – за диван. И ищи-свищи. Или подменял бутылки с водкой бутылками с водой.

Толку от всего этого было немного. Отец стал более внимательно следить за своими бутылками и запирать их на ключ в столовом буфете. Куда больший эффект давали снежки, которыми я иногда забивал карманы брюк мертвецки спящего подвыпившего отца. Он очень смущался и огорчался, когда просыпался в мокрых штанах.

– Это я во сне, что ли, так уделался? – удивлялся он, разглядывая мокрые брюки и лужу на полу. – Никогда со мной такого не бывало. Пора за ум браться. Надо со всем этим кончать.

Но это были пустые слова. Пить он, конечно, не бросал. От силы его хватало на неделю-две, а иногда и на месяц. Пробовали его лечить в наркологическом диспансере. Но результата не было. Из явления психологического, когда водка была нужна, чтобы забыться, пьянство у него превратилось в настоятельную биологическую потребность.

Его любили и жалели родные, друзья и сослуживцы. И было за что. Несмотря на свой грозный облик в пьяном состоянии, он был добрым и ранимым человеком, остро нуждающемся в сочувствии, в помощи и поддержке, хотя он всячески это скрывал. Тяжело раненный свалившимся на него несчастьем, он близко к сердцу принимал невзгоды и беды близких ему людей. И при малейшей возможности сам старался оказать помощь слабым и беззащитным. За свою короткую жизнь он перепробовал множество разнообразных профессий. Окончив рабфак, он работал техником по холодильным установкам, был инспектором в Наркомате тяжелой промышленности. Чуть не погиб в Омске, когда в результате аварии на него двинулось вырвавшееся из холодильной установки облако хлора. Отец спасся, выбросившись из окна заводского здания. Работал и бухгалтером, в том числе и главным. Одно время работал фрезеровщиком на заводе. Если же он занимал какую-нибудь начальственную должность, то всячески старался помогать подчиненным. При наличии шкалы оплаты, он, если это позволял закон, всегда платил по максимальной ставке или помогал в какой-либо другой форме.

Он любил добрую шутку, легкий розыгрыш. Как-то вместе со своим другом Дмитрием Дорофеевым отец сумел уговорить директора булочной продать им огромную румяную двухметровую булку из папье-маше, украшавшую витрину хлебного магазина, стоящего в самом центре Зубовской площади. Только что была введена карточная система. И когда они торжественно несли вдвоем эту булку, как бревно, на плечах от Зубовской площади до нашего дома в Теплом переулке, их сопровождала встревоженная толпа зевак.

– Матушка, сколько за кучку просишь? – спрашивал отец деревенскую бабу, ранним утром продававшую грибы в Зубовском проезде. Услышав цифру, он интересовался:

– А за все сколько хочешь? За все грибы?

Бабка бывала в растерянности, вроде бы подфартило, можно продать все грибы сразу, но как бы не прогадать. Наконец, и эта цифра была определена.

– А если с корзинкой вместе, за сколько продашь?

– задавал он последний вопрос. Расплатившись сполна с бабой и тем доставив ей неожиданную радость, отец, довольный тем, что сделал доброе дело, с корзинкой грибов шел домой, будил всех нас возгласами:

– Вот вы, сони, спите, а я уже набрал в лесу грибов. Вставайте поживее, будем чистить и жарить грибы!

Но такое добродушное отношение к людям и жизни у отца становилось все более редким. Пьянство все больше затягивало петлю на его шее. Положение в семье становилось все более нетерпимым и опасным.

И через пятнадцать лет после гибели мамы, в 1947 году отец покончил жизнь самоубийством, не дожив всего год до своего пятидесятилетия.