Читать книгу Миланский вокзал - - Страница 5

Я вошел в зал, где 26 июля 2002 года собралась оперативная группа по расследованию убийств. Я работал в Мобильном отделе Главного управления полиции Милана – подотдел убийств и преступлений против личности – всего несколько месяцев, только что закончив курс подготовки заместителей инспекторов. Я получил это повышение, выиграв внутренний конкурс после двух лет, проведенных за рулем в Турине. Больше, чем где-либо еще, там, на улице Фатебенефрателли, где была создана легенда о моем отце, фамилия, которую я носил, была неудобным наследием. Я держался в тени и старался изо всех сил, чтобы развеять любые подозрения в фаворитизме и доказать фактами, что я заслужил это место. Я был немного сбит с толку, поскольку подозревал, что Дарио Вентури, бывший сотрудник и один из лучших друзей папы, приходившийся мне кем-то вроде дяди, замолвил словечко по поводу моего назначения. Он был заместителем комиссара, фактически вторым человеком в миланской полиции, и, если б захотел, для него это не было бы проблемой.

В городе уже несколько дней стояла духота, и, как будто этого было недостаточно, с системой кондиционирования воздуха в управлении полиции было что-то не в порядке и она работала с перебоями. В переполненном помещении оперативной группы витали в воздухе запах пота и уныние.

Весной, с разницей в сорок дней, в Милане были найдены тела двух женщин, обе со смертельными ножевыми ранениями. Убийца с яростью набрасывался на них, а затем наносил смертельный удар в горло, перерезая сонную артерию. На телах также были обнаружены следы сексуального и физического насилия. Первоначальное расследование показало, что они были иностранными проститутками без вида на жительство и что их исчезновение произошло за несколько дней до того, как их тела были найдены. Следовательно, они должны были содержаться где-то, отдельно друг от друга, человеком, который затем убил их и избавился от тел. При вскрытии были обнаружены следы седативных препаратов. По мнению судебного медэксперта, вполне вероятно, что бо́льшую часть времени пребывания в плену жертвы провели в полубессознательном состоянии или в состоянии обморока. Поиск по предыдущим делам привел к выявлению двух других убийств с весьма схожими характеристиками, которые произошли в течение года в таком временно́м диапазоне, что до этого момента их не связывали воедино. Среди совпадений было и то, что все жертвы были найдены на обочинах кольцевой дороги, а работали они, как правило, в близлежащих районах. Мотивом убийств, безусловно, были не деньги, поскольку из сумок, найденных рядом с трупами, деньги не изымались. Вместо этого убийца, вероятно, коллекционировал вещи своих жертв: под одеждой убитых «ночных бабочек» не было нижнего белья, и у каждой из них были отрезаны пряди волос.

Все указывало на то, что этот тип был серийным убийцей, и имелись все основания опасаться, что вскоре он нанесет новый удар. Как только дело получило широкую огласку, средства массовой информации тут же подхватили его, и вскоре неизвестного маньяка окрестили «Убийцей с кольцевой дороги».

Под усиливающимся давлением прессы 28 июня управление полиции создало оперативную группу, в которую вошли – для улучшения межведомственного сотрудничества – не только прокурор, координирующий расследование, сотрудники и агенты отдела убийств, но и представители Корпуса карабинеров и Финансовой гвардии, а также консультант, направленный СПАНП, специальным подразделением по анализу насильственных преступлений, созданным несколькими годами ранее в составе Государственной полиции с целью оказания поддержки следственным органам и судебным властям в расследовании серийных преступлений.

Дело с самого начала оказалось непростым. Убийца предусмотрительно избавился от мобильных телефонов жертв сразу после того, как завладел ими. На телах проституток и на их личных вещах были обнаружены следы спермы, другие органические остатки и отпечатки пальцев. ДНК и отпечатки пальцев были одинаковыми у всех жертв, и это безусловно подтверждало, что их убил один и тот же человек, но их не было ни в одной полицейской базе данных, поэтому личность убийцы выяснить не удалось. Изучение записей с камер видеонаблюдения, найденных вблизи мест похищения проституток и обнаружения их тел, не дало никаких результатов. Допросы друзей и знакомых жертв, если удавалось разыскать таковых, их сутенеров и проституток, работавших в тех же районах, оказались пустой тратой времени: много «я не знаю», «я не видел» и горстка неясных и противоречивых показаний. По словам профайлера СПАНП, если кольцевая дорога была местом охоты убийцы, то это потому, что он хорошо ее знал и ему было удобно по ней передвигаться, поэтому появилось предположение, что места преступлений были связаны с работой, которой занимался убийца. Рассмотрели различные варианты: пассажиры, таксисты, водители грузовиков, водители доставки, санитары «скорой помощи», уборщики мусора, – но таких людей было слишком много, чтобы даже составить полный список, не говоря уже о том, чтобы навести о них справки. Что касается чрезвычайных патрулей и контрольно-пропускных пунктов, установленных вдоль кольцевой дороги, то они ни к чему не привели. Ведь трасса, что образована Западной объездной дорогой, Восточной объездной дорогой, внешней Восточной объездной дорогой и Северной объездной дорогой, была крупнейшей системой городских автомагистралей вокруг города, асфальтовым кольцом, полностью окружавшим Милан на протяжении более ста километров, по которому ежедневно проезжали десятки тысяч автомобилей. Для ее эффективного патрулирования не хватило бы и всех полицейских города.

Короче говоря, расследование зашло в тупик, и среди следователей начали появляться опасения, что если убийца не допустит какой-либо ошибки или неосторожности, его никогда не поймают.

Затем, 22 июля, через месяц после предыдущего случая, нашли еще одну мертвую «ночную бабочку». Труп был обнаружен на улице Кусаго, под эстакадой западного участка кольцевой дороги, автомобилистом, который позвонил в городскую полицию. Лорета Валла, двадцати трех лет, албанка по национальности, обычно занималась проституцией возле развязки Линате и Восточной кольцевой дороги. О ее исчезновении не было заявлено, но установили, что о ней ничего не было слышно в течение восьми дней. Способ убийства – тот же самый. Не было никаких сомнений: по всем признакам, она должна была считаться пятой жертвой Убийцы с кольцевой дороги.

Журналисты пришли в ярость: на первых страницах газет и в новостях правоохранительные органы прямо обвинялись в инертности и некомпетентности, а Милан описывался как беззащитный и опасный город, брошенный на произвол судьбы. Именно тогда оперативная группа была усилена, и я, в числе прочих, тоже вошел в ее состав.

Помимо шумихи в средствах массовой информации, следователей особенно беспокоил тот факт, что в процессе расследования убийств неуклонно сокращались как периоды, в течение которых убийца держал свою жертву в плену, так и промежутки времени между обнаружением одной жертвы и исчезновением следующей. Как объяснил консультант СПАНП, эмоциональный интервал, который в таких случаях проходит между одним убийством и следующим, то есть время, необходимое для того, чтобы временно удовлетворенный импульс убийства проявился снова, сокращался. Убийца наслаждался вкусом крови и теперь уже не мог без нее обходиться, она стала для него наркотиком. И, как наркоману, ему требовались все бо́льшие и частые дозы, чтобы почувствовать удовлетворение. Короче говоря, следовало ожидать, что он не только продолжит убивать, но и что будет делать это все чаще и чаще.

По всем этим причинам 26 июля напряжение в зале заседаний было ощутимым. Офицер, возглавляющий отдел по борьбе с убийствами, комиссар Альтьери, вкратце рассказал новичкам о развитии событий в деле и различных зацепках, накопленных следователями. Воротник его рубашки был расстегнут, галстук ослаблен, и он явно был настроен мрачно. Накануне комиссар полиции вызвал его вместе с начальниками Мобильного и убойного отделов к себе в кабинет, и, несмотря на закрытую дверь, крики раздавались по всему этажу. Помощник прокурора Кристина Требески бесстрастно внимала ему. Она походила на сфинкса в своем строгом, сером костюме, застегнутом на все пуговицы. Она даже не потела, судя по всему.

Затем консультант СПАНП составил психологический профиль убийцы, обновленный после того, как была обнаружена последняя жертва. Я не мог не заметить, что он был молод и нервничал, слишком много жестикулировал, а его голос периодически срывался на фальцет. Он произвел на меня впечатление компетентного, но неопытного человека, который сталкивался с большим количеством серийных убийц в книгах и гораздо меньшим – в жизни.

– Наш объект – одинокий, относительно организованный хищник. Он действует в одиночку, планирует и осуществляет свои преступления с ясностью и самообладанием. Он всегда выбирает жертв одного и того же типа, которые имеют для него особое значение. Это малоподвижный убийца, хотя у него довольно широкий радиус действия, а его техника охоты – орлиная: он бродит по своей территории – кольцевой дороге, – пока не заметит добычу, а поймав ее, уносит в гнездо – скорее всего, в свой дом, – где мучает ее, прежде чем убить. Он забирает фетиши и трофеи у своих жертв, и я бы не удивился, если он также фотографирует их во время заточения.

Мы можем предположить, что это белый гетеросексуальный мужчина итальянской национальности в возрасте от тридцати до пятидесяти лет. Обладая хорошим интеллектом, хотя и низким или средним уровнем образования, он не имеет семьи и работает на неквалифицированной работе с низким уровнем ответственности. Короче говоря, это внешне нормальный человек, интегрированный в общество, даже если он ведет уединенное и одинокое существование.

Что касается его личности, то это замкнутый и сложный человек. У него было трудное детство, отмеченное какой-то травмой и, возможно, слишком репрессивным воспитанием. Его социальная жизнь чрезвычайно бедна из-за фундаментальной неспособности общаться с другими людьми, особенно с женщинами, по отношению к которым он испытывает сильное чувство неполноценности. Тот факт, что его сперма была обнаружена в полости рта и на телах убитых женщин, но не во влагалище, говорит о том, что он импотент. В этом контексте неудивительно, что в качестве мишени он выбирает проституток. На самом деле они являются особенно легкой добычей, и он, по всей вероятности, является их постоянным клиентом.

Убийство доставляет ему сильное удовольствие, а также волнующее чувство власти и контроля. Также, безусловно, присутствует элемент символической мести женщинам в целом. Их убийство для него – это форма мести, способ, который он нашел для утверждения своего превосходства и мужественности. Только уничтожая их, он восстанавливает свою самооценку. Значимым в этом смысле является использование ножа, который приобретает значение замены пениса – не преуспев со своим половым органом, он проникает в них лезвием, – а также тот факт, что раны, которые он наносит, сосредоточены на груди и лобке, как будто он хочет уничтожить саму суть женственности.

Все это было чрезвычайно интересно, но в целом имело мало практической пользы. Если говорить конкретнее, то это не давало никаких новых подсказок следствию и не способствовало сужению списка возможных подозреваемых, который на тот момент был настолько широк, что стадиона «Сан-Сиро» не хватило бы, чтобы вместить их всех.

Мне, новичку в отделе по расследованию убийств, было поручено координировать работу небольшой группы агентов, отвечавших за сбор телефонных сообщений, которые день ото дня с возрастающей скоростью поступали в штаб-квартиру полиции. Наша задача состояла в том, чтобы отсеять их и передать следователям оперативной группы только те, которые не были явно необоснованными и заслуживали дальнейшего расследования. С первых дней мы собрали богатый ассортимент сумасбродов и мифотворцев. Среди них полезных – ноль.

Несмотря на то что общий климат был не самым лучшим и я не принимал непосредственного участия в следственных действиях, я был счастлив и рад возможности участвовать в таком важном расследовании. Это дело меня заинтересовало, и я, как только мог, изучал досье, которое к тому времени состояло из нескольких папок, часто оставаясь в управлении полиции после окончания смены. Я также раздобыл материалы ФБР и исследования о серийных убийцах, которые читал дома по ночам, пока глаза не закрывались, а мозг не отключался, чему Аличе, с которой у меня в то время все только начинало становиться серьезным, была совсем не рада.

Я начал понимать, насколько сложны расследования серийных убийств. У преступника нет четкого и ясного мотива, и никакие прямые отношения не связывают его с жертвой, поэтому, в отсутствие свидетелей, у следователей не остается ничего, кроме информации и улик, которые они могут получить при осмотре мест преступления и тел жертв. В нашем случае было только последнее, поскольку мы понятия не имели, где действовал убийца.

Прошло около десяти дней, в течение которых зной не давал городу передышки, а расследование не продвинулось ни на шаг. Среди членов рабочей группы, измученных жарой и стрессом, распространилось чувство недоверия. Однажды вечером, закончив просмотр дневных отчетов, я снова стал читать досье расследования. Я читал список личных вещей в сумочке Лореты Валлы, которую убийца, как обычно, предусмотрительно оставил рядом с трупом, когда наткнулся на описание одного из найденных предметов: связка ключей, на которой были следы крови. Ничего странного, на первый взгляд. Жертва была зарезана, и кровь принадлежала ей, криминалисты проанализировали ее. С другой стороны, сама сумочка была залита кровью. Так что же вдруг привлекло мое внимание именно к этой детали? Я думал об этом, пока в моем сознании не сформировался вопрос: если ключи были в сумочке, то как они могли испачкаться? Они действительно принадлежали Валле, и я не мог представить ни одной правдоподобной причины, по которой она или убийца должны были взять их в руки в момент убийства. Мне хватило одного краткого изложения списка, чтобы подтвердить, что связка ключей была единственной среди предметов, содержащихся в сумке, в связи с которыми упоминались следы крови.

Гораздо более способные и опытные полицейские, чем я, уже просмотрели этот список, так что, вероятно, это было «пустышкой», но что-то тут не вязалось, хотя я не мог точно объяснить, что именно. Я проверил все досье на убитых проституток: в двух других случаях – во втором и четвертом – в списках личных вещей упоминались пятна крови на ключах, найденных в их сумках. Затем отыскал фотографии сумочек жертв и внимательно изучил их одну за другой с помощью лупы. Когда я наконец оторвался от фотографий, сердце у меня в груди забилось быстрее. Однако, прежде чем предаваться ликованию, я решил на всякий случай проверить сами объекты. Когда же вернулся из комнаты для хранения улик, у меня больше не было сомнений. Как бы я ни был удивлен и ни верил, я действительно кое-что обнаружил: пятна крови были на всех пяти связках, а не только на трех (в двух случаях составитель списка забыл упомянуть их из-за спешки или небрежности), но их можно было найти именно на одном ключе, меньшем, чем остальные, одинаковом в каждой связке по марке и модели. Пять совершенно одинаковых ключей, которые в каждой сумке были единственным предметом, испачканным кровью. Случайности или совпадения быть не могло: эти ключи там оставил убийца.

У меня было искушение немедленно позвонить кому-нибудь и рассказать о своем открытии, но к тому времени уже перевалило за полночь, и в управлении полиции не было ни души. Кроме того, я решил, что, прежде чем говорить об этом, лучше подумать еще немного с холодной головой, дабы быть полностью уверенным, что я не совершил ошибку, и не рисковать выставить себя дураком. Вернувшись домой, я не мог заснуть, несмотря на сильную усталость, – отчасти потому, что все еще был на взводе, отчасти из-за невыносимой жары. Я продолжал думать о ключах. Если убийца положил их туда нарочно, для него они были важны, что-то значили. Но что именно? Я понятия не имел, но в то же время эти проклятые ключики всколыхнули смутные и путаные воспоминания, которые плавали за краем моего сознания, не давая мне возможности сосредоточиться на них. Это было досадное чувство, подобное тому, что испытываешь, когда слово вертится на кончике языка, но ты никак не можешь его вспомнить.

И только посреди ночи, после нескольких часов, проведенных в постели в поту, когда я уже почти заснул, меня посетило озарение: Синяя Борода! Именно там я услышал о нем – в одной из сказок Перро, которую одна из бесчисленных нянек, нанимаемых отцом для моего воспитания, прочитала мне в детстве, расстроив меня так сильно, что несколько недель мне снились кошмары.

Сказки Перро тем не менее должны были быть у меня дома – я никогда не выбрасывал книги своего детства. Если я правильно помнил, они лежали где-то на чердаке, в коробке. Мне потребовалось некоторое время, но в конце концов я нашел этот том и перечитал сказку.

Синяя Борода был очень богат, но его синяя борода делала его таким страшным, что женщины сторонились его, тем более что в прошлом у него были жены и никто не знал, что с ними случилось. Впечатлив одну девушку своим богатством, он все же сумел жениться на ней. Однажды, вынужденный уехать по делам, он оставляет жене связку со всеми ключами от своих владений. Есть только один, которым ей запрещено пользоваться, иначе она навлечет на себя его гнев, – маленький ключ, открывающий небольшую комнату на первом этаже. Дама из любопытства открывает маленькую дверь в запретную комнату, где на стенах висят разрубленные тела предыдущих жен Синей Бороды. От испуга ключ выскальзывает из ее руки и оказывается на полу в луже крови. Поскольку ключ заколдован, стереть с него кровь девушке никак не удается, поэтому по возвращении, увидев окровавленный ключ, Синяя Борода обнаруживает непослушание своей жены и решает убить ее, так же как и своих прежних жен. В последний момент ее, разумеется, спасут братья, убив Синюю Бороду.

Серийный убийца проституток, очарованный сказкой о серийном убийце? Это могло иметь смысл. И при ближайшем рассмотрении тот факт, что оба они убивали женщин, – не единственное сходство между нашим случаем и историей, рассказанной Перро. Подобно тому как девушка выходит замуж за Синюю Бороду ради его богатства, проститутки пошли с убийцей за деньги. И орудие убийства было таким же: наш парень тоже использовал нож, и он прикончил своих жертв, перерезав им горло.

На следующее утро, в начале собрания, я поднял руку, как в школе, и немного неуверенным от волнения голосом рассказал о том, что обнаружил. Мои слова были встречены недоуменными взглядами и раздраженным бормотанием – «смотри-ка, кто заговорил», читалось в них, – но все же они дали мне договорить. Когда я закончил излагать свою теорию, они вынуждены были со мной согласиться: окровавленные ключи в сумочках жертв оказались не случайно: это дело рук самого убийцы. Этот новый след вернул целевой группе проблеск уверенности и оптимизма. Комиссар Альтьери немедленно направил несколько человек для проработки этой темы. Моя интерпретация того, что в ключах была скрыта отсылка к сказке Перро, вызвала некоторый скептицизм. В целом ее посчитали притянутой за уши и слишком заумной. Только консультант из СПАНП повел себя адекватно, заявив, что это рабочая гипотеза, которую нельзя сбрасывать со счетов, пусть она и не кажется самой вероятной.

Энтузиазм по поводу новой подсказки, к сожалению, был недолгим. На ключах были обнаружены отпечатки пальцев убийцы, но оказалось, что они открывали очень распространенную и дешевую модель замка, которая продавалась в любом из магазинов товаров для дома и супермаркетов города. Невозможно отследить такие до одного покупателя. Это был еще один тупик. Что касается моей веры в то, что убийца был каким-то образом вдохновлен историей о Синей Бороде, неважно, правдивой или вымышленной, я должен был признаться себе, что в данный момент это не поможет направить расследование в какое-либо определенное русло. Мы продолжали бродить в темноте на ощупь.

Седьмого августа, в четыре утра, раздался телефонный звонок, проливший свет на истинное положение вещей. Я ответил, даже не открывая глаз, нащупав телефон на прикроватной тумбочке. Звонили из участка. Всех членов оперативной группы вызывали на срочное совещание.

– Когда? – только и сумел пробормотать я, пытаясь проснуться.

– Сейчас. Немедленно, – был сухой ответ, за которым последовал щелчок прерванной связи.

Полчаса спустя я ждал в зале заседаний вместе с десятками других полицейских, неумытых, заспанных, одетых как попало, небритых и нечесаных. Обмениваясь недоуменными взглядами и обеспокоенным шепотом, мы напряженно ждали. Никто не имел ни малейшего представления о том, что произошло. Было известно лишь то, что комиссар Альтьери и его заместитель Требески находятся в офисе комиссара полиции вместе с другими крупными шишками и прибудут как можно скорее, чтобы ввести команду в курс дела.

Мы ждали почти час. Когда Альтьери и Требески появились в дверях, первые лучи очередного палящего дня уже озаряли небо за пыльными стеклами окон. Комиссар казался растерянным и, по сравнению с тем, когда я впервые увидел его в комнате оперативной группы, менее чем за две недели до этого, выглядел лет на десять старше. Неудивительно, что теперь под ним буквально горело кресло, а дело, которое, вероятно, должно было стать венцом его карьеры, почти стало его погибелью. Даже всегдашняя невозмутимость Требески начала давать трещины.

На этот раз она заговорила первой. В свете ее рассказа серьезность произошедшего и его последствия для расследования сразу же стали очевидны для всех.

Ночью, около часа ночи, Матильда Бранци, 26 лет, гражданка Италии, проживающая в Милане, попала в аварию на своем автомобиле на Северной окружной дороге. Последним, с кем она говорила, был ее отец, которому Матильда позвонила, чтобы предупредить его, сказав, чтобы тот не беспокоился, что она как-нибудь справится и в крайнем случае вызовет эвакуатор. Мужчина, вдовец со слабым здоровьем, вернулся в постель. Он проснулся около трех часов ночи, угнетенный ужасным предчувствием; безуспешно пытался связаться с дочерью и по мобильному телефону, и по стационарному телефону в ее доме. Глубоко обеспокоенный, он позвонил своему брату, правоцентристскому советнику в городском совете Милана. Тот позвонил мэру, который поднял на ноги самого комиссара полиции. Была отправлена патрульная машина, обнаружившая брошенный на обочине автомобиль с включенными аварийными сигналами, поднятым капотом и одной распахнутой дверью. Сама же Матильда Бранци бесследно исчезла. Нельзя было быть абсолютно уверенным, но гипотеза о том, что женщина была похищена Убийцей с кольцевой дороги, должна была восприниматься серьезно. На месте похищения уже работали криминалисты, и оставалось надеяться, что они отыщут улики, полезные для расследования.

Если это действительно была работа нашего объекта, – а лично я не сомневался, что это так, – для нас, сотрудников правоохранительных органов, это была катастрофа. Стоило бы этой новости просочиться в окружающий мир, и мы все очутились бы в аду. СМИ обрушились на полицию, когда жертвами чудовища стали нелегальные иммигранты, более того, проститутки. Теперь же, когда преступник выбрал в качестве жертвы итальянку из хорошей семьи, с нас заживо содрали бы кожу. С этого момента образ Милана как «города в тисках террора» уже нельзя было считать просто журналистским преувеличением. Кроме того, поскольку Бранци была племянницей городского советника, на нас давили бы еще и политики. В таких условиях работать было бы совершенно невозможно.

Еще больше поводов для беспокойства добавил молодой профайлер, который тем временем прибыл, сжимая в руках несколько смятых листков бумаги. Прежде всего он заявил, что убежден, что за этим похищением стоит именно наш маньяк, который, становясь все более наглым, по мере того как обретал уверенность в своих силах, воспользовался неожиданной возможностью. Затем сообщил нам о результатах некоторых своих расчетов. Матильда Бранци, указал он в своих записях, исчезла через шестнадцать дней после обнаружения тела Лореты Валлы, что на шесть дней меньше, чем время, прошедшее между обнаружением четвертой жертвы и похищением самой Валлы. Это подтверждает его теорию о том, что эмоциональный интервал между преступлениями неуклонно сокращается.

Албанская проститутка оставалась в руках монстра в течение восьми дней, прежде чем была убита, в то время как заключение предыдущей жертвы длилось двенадцать дней. Учитывая это, по его расчетам, тело Матильды Бранци должны были найти в течение пяти-шести дней, не более.

Седьмое августа казалось бесконечным. Жара стояла, пожалуй, еще хуже, чем в предыдущие дни: влажность была такой, что воздух приобрел водянистую консистенцию. Как только средства массовой информации начали распространять новости, коммутатор полицейского управления сошел с ума, и моя команда и я были буквально завалены телефонными звонками.

Тонкая нить, за которую цеплялись все надежды, а именно что Убийца с кольцевой дороги не имеет отношения к исчезновению женщины, оборвалась около полудня: его отпечатки пальцев были найдены на капоте автомобиля. К сожалению, это было практически все, что криминалисты смогли обнаружить на месте похищения.

В головах членов оперативной группы начал раздаваться зловещий тикающий звук; он означал, что время, оставшееся Матильде Бранци до того, как монстр зарежет ее, практически вышло.

В конце судорожного и безрезультатного дня Альтьери, выглядевший к этому моменту как человек, которого только что переехал грузовик, появился в зале заседаний и объявил о мерах, принятых на самом верху: на следующий день начнется масштабный розыск с совместной мобилизацией элементов полиции, карабинеров, финансовой службы и даже контингента военных, предоставленных армией. Она включала дорожное и воздушное патрулирование, контрольно-пропускные пункты, обыски и поголовные допросы потенциальных подозреваемых.

Операция началась на следующий день на рассвете, но, как ни впечатляюще было развертывание людей и средств, она навела меня на мысль о тщетных метаниях вслепую, о шаге, рожденном скорее отчаянием, чем продуманной стратегией расследования, принятой скорее ради сценографического эффекта, который он мог произвести на СМИ и общественное мнение, чем ради реальных шансов на успех. Рев трех вертолетов, которые начали летать над городом, возможно, звучал успокаивающе для ушей горожан, но вряд ли он мог принести пользу Матильде Бранци или оказать реальную помощь в расследовании. Что касается обысков и допросов лиц, вытащенных более или менее наугад из большого котла возможных подозреваемых, то шансы на то, что убийца тоже попадет в сети, были ненамного выше, чем шансы стать миллионером, играя в телеигре. Это дело превращалось в «Титаник», и началась фаза «каждый сам за себя». Никто больше не пытался привести корабль в порт – все судорожно искали шлюпку или спасательный круг, чтобы спасти свои задницы.

В те суматошные часы чертовы ключи и их возможная связь со сказкой о Синей Бороде канули в Лету. Возможно, только потому, что это была моя идея, я, с другой стороны, оставался убежден в том, что, даже если мы пока не знаем, как решить задачу, эти ключи представляли собой единственное настоящее окно в сознание убийцы, единственный след, который мог привести нас к нему.

Во все более редкие свободные минуты на работе, а затем и дома, отрываясь от Аличе, еды и сна, я продолжал читать и перечитывать эту сказку, пока не начинали слезиться глаза, пока слова не расплывались в голове, потеряв всякий смысл. То, что я испытывал к этому делу, уже нельзя было назвать просто увлечением. Я не думал ни о чем другом, для всего остального не было места. Я начинал лучше понимать своего отца – его полную, чуть ли не болезненную преданность работе, из-за которой он по нескольку дней не бывал дома, а когда был там, становился рассеянным и отсутствующим, – и обнаружить, что я в чем-то похож на него. Это было чем-то, что одновременно пугало меня и приносило странное утешение.

Читая текст Перро, я изо всех сил старался поставить себя на место убийцы, проникнуть в его мысли. Я пытался понять: что же так глубоко затронуло его, что он отождествил себя с главным героем? Конечно, оба они убивали женщин, но достаточно ли этого? Если наш объект действительно был очарован этой сказкой, то, скорее всего, его интерес к теме возник еще до того, как он начал похищать и убивать проституток – возможно, в детстве, – и, если уж на то пошло, именно это навело его на подобную мысль, подсказало ее.

В начале повествования было одно предложение, на котором я каждый раз задерживался, прежде чем возобновить чтение, с ощущением, что от меня что-то ускользает. «У этого человека, на его несчастье, была синяя борода, и это делало его таким уродливым и страшным, что не было девушки или замужней женщины, которая, увидев его, не убежала бы в страхе…»

Еще один день прошел безрезультатно, и я никак не мог выбросить из головы мысль о том, что, пока мы тратим драгоценные силы и ресурсы на эту мощную, но бесполезную фронтовую операцию, Матильду Бранци, скорее всего, пытает монстр.

Днем 10 августа я снова ломал голову над Перро. Внезапно с моих глаз словно сдернули пелену. В своем профиле консультант СПАНП описал убийцу как сложного человека, неспособного наладить нормальные отношения с женщинами, поэтому он стал постоянным клиентом проституток. Я наконец-то понял, в какой детали он мог узнать себя, которая, должно быть, вызвала в нем резонанс задолго до того, как он начал убивать, заставив его отождествить себя с главным героем сказки: у него тоже, как у Синей Бороды с его бородой, было что-то, что уродовало его лицо – шрам, ожог или что-то еще, – чего он стыдился и что делало его непривлекательным в глазах противоположного пола.

Правда, пока не было ничего конкретного, что бы подтвердить мою гипотезу. Это была всего лишь догадка, но она вызвала у меня то же чувство, которое испытываешь, собирая пазл, когда ставишь на место кусочек, который наконец-то позволяет увидеть всю картину, после чего, как по волшебству, все остальные кусочки сами находят свое место.

На этот раз я не стал дожидаться, пока все обдумаю, чтобы укрепить свое убеждение. Время было тем ресурсом, которого у нас не оставалось. Я бросился в кабинет Альтьери. Секретарша попыталась остановить меня, но я проигнорировал ее и распахнул дверь. Я нашел комиссара вместе с заместителем прокурора Требески. Я не мог не задаться вопросом, изучали они там новые стратегии расследования или решали, как спасти свои должности и задницы. В этом отношении обратный отсчет шел не только для бедной Матильды Бранци, но и для них. В квестуре ходили слухи, что Виминал[15] вот-вот снесет несколько голов. И не было бы странным, если б Генеральная прокуратура также обдумывала подобный шаг. В случае смерти Бранци возникала острая необходимость в козлах отпущения для СМИ и общественности, и эти двое были одними из идеальных кандидатов.

Прежде чем они успели открыть рот, я в нескольких взволнованных словах объявил им обоим о своей убежденности в том, что убийца назвал себя Синей Бородой, потому что был обезображен. Комиссар едва слушал меня; на его лице отчетливо читалось раздражение, смешанное с отвращением. Он уже собирался выгнать меня, но Требески остановила его, положив ладонь на его руку, и попросила меня объясниться попонятнее. Я постарался повторить то, до чего дошел, как можно более обстоятельно.

– Потрудитесь объяснить, заместитель инспектора, на каких фактах вы основываете эту вашу теорию? – наконец спросил меня комиссар. И на мой ответ, что я догадался, прочитав сказку Перро глазами убийцы, он саркастически выпалил: – Сегодня утром я отклонил предложение о помощи одной провидицы, которая утверждала, что находится в контакте с духами жертв монстра; так что же, теперь я должен полагаться на ваши паранормальные идеи?

Но следователь прокуратуры не согласилась с ним. Не знаю, сделала она это, потому что действительно была убеждена или просто из отчаяния, но она сказала Альтьери, что моя теория согласуется с психологическим профилем убийцы, и что в любом случае в нашем положении не стоит отвергать эту гипотезу; нужно проверить ее. Она так настаивала, что комиссар неохотно согласился дать мне двух человек и сорок восемь часов.

Уходя, я не сомневался, что главной заботой прокурора по-прежнему является раскрытие дела. Поддерживая меня перед Альтьери, Требески также поставила на карту свой авторитет, и этим она заслужила мое уважение и благодарность.

В тот же вечер я приступил к работе. Вместе с двумя офицерами, которые были назначены мне, мы начали прочесывать все известные зоны проституции в окрестностях кольцевой дороги, начиная с тех, где были найдены жертвы монстра. Если нам повезет, то, допросив как можно больше «ночных бабочек», мы найдем кого-нибудь, напоминающего клиента с изуродованным лицом. Поскольку те, кто был выслушан на ранних стадиях расследования, были крайне немногословны, я решил, что мы не должны представляться полицейскими. В штатском, на машинах без опознавательных знаков, мы вместо этого притворялись журналистами, которые вели расследование убийств монстра. Это сделало бы показания женщин неприемлемыми в качестве доказательства в суде, но в данном случае я полагал, что цель оправдывает средства. Время заканчивалось, в течение нескольких дней убийца прикончил бы свою пленницу, и если бы мне удалось обнаружить что-то, что позволило бы спасти ее, я сомневался, что меня будут ругать за то, что я сделал это, не следуя процедурам.

Через два дня моя идея уже не казалась такой яркой, а убежденность в том, что я на правильном пути, постепенно гасла. Мы без устали носились туда и сюда по кольцевой дороге в удушающую жару, допрашивая сотни проституток. До сих пор нам не удалось выманить зверя из норы, а времени оставалось все меньше и меньше. Было одиннадцать часов вечера 12 августа. Мы с двумя офицерами остановились на дороге, где встретились для подведения итогов. На карте города, лежавшей на капоте моей машины, в свете уличного фонаря, среди роя насекомых, я отметил последние участки, которые обошел каждый из нас, и мне нужно было решить, что делать дальше. Я чувствовал себя подавленным и удрученным, желудок болезненно сжимался. Если расчеты профайлера были верны, обратный отсчет для Матильды Бранци завершался, ее могли убить в любой момент. Оба агента были готовы идти до конца, но до какого конца? Если к тому времени мы ничего не нашли, то, скорее всего, искать было нечего. Моя идея была неудачной, так что стоило признать это. Я обманывал себя, думая, что моя интуиция нащупала верный путь, я, новый член команды, состоящей из лучших полицейских в городе, – но это было не так.

Пришло время сдаться. Я пытался, но все пошло не так. Я отправил двух офицеров домой с рекомендацией хорошо выспаться и сел в машину. Я и сам не преминул бы воспользоваться этим советом: в последние несколько дней я не спал больше пары часов подряд, но не думал, что смогу сейчас это сделать, поскольку знание о том, что это могут быть последние часы жизни Матильды Бранци, продолжало терзать мой мозг.

Я съехал с кольцевой дороги и двигался по темной дороге, окруженной пятнами неопрятной растительности, за комплексом жилых домов, когда заметил одинокую проститутку, ожидающую в луче уличного фонаря Я поймал себя на мысли о том, что это была бы идеально легкая добыча, и эта мысль неприятно поразила меня. Господи, да я начинал думать как убийца!

Я как раз проехал мимо нее, когда внезапный импульс заставил меня остановиться и включить задний ход. Еще до того, как полностью осознал это, я уже был напротив нее и опускал стекло. Это было сильнее меня, очевидно, – я просто не мог это оставить.

Женщина была нигерийкой неопределенного возраста, с гладкой темной кожей и стройным телом, облаченным в яркое платье-футляр. Представившись журналистом, который следит за историей Убийцы с кольцевой дороги, я задал ей ряд банальных и безобидных вопросов, почти случайным образом переключив разговор на интересующую меня тему – клиента, который был чертовски уродлив. «Да», – ответила проститутка, а я постарался не выдать своего ликования. «Его лицо, – сказала она, – было просто ужасным – таким, будто его специально изуродовали». Она ходила к нему несколько раз, и он всегда был добрым и щедрым. Обычно она просто немного работала руками и ртом, потому что он никогда не был достаточно твердым, чтобы трахнуть ее. Пару раз, после безуспешных попыток, он разрыдался – и его чудовищное лицо уткнулось ей между сисек. Она не видела его уже несколько месяцев, и нет, она не знает ни его имени, ни где он живет; они всегда делали все это на старом матрасе, который он держал в кузове своего фургона. Женщина понятия не имела о марке или модели, а что касается цвета, то она была уверена, что он зеленый. Да, может быть, логотип или надпись на боках и были, но это просто не отложилось в ее памяти. Было ли что-то еще, какие-либо детали или подробности, которые она помнила? Кое-что было: в задней части этого фургона находилась целая куча растений.

Вернувшись в машину, я немедленно связался по радио с оперативным отделом штаб-квартиры полиции и попросил их срочно провести поиск по магазинам цветов и растений в Милане вблизи кольцевой дороги – и по регистрационным данным зеленых фургонов, сопоставив полученные данные, чтобы посмотреть, что обнаружится.

Я сидел в машине, как мне показалось, невыносимо долго, с нетерпением ожидая результатов. Неужели к тому моменту, когда надежда уже была потеряна, я что-то нашел? Когда они наконец перезвонили мне, из проверок выяснилось, что в столичном районе Милана около семисот магазинов растений и цветов и несколько десятков зеленых фургонов. Один – в частности, «Пежо Эксперт» – был зарегистрирован в питомнике Корсико, небольшом городке на внутренних территориях, примыкающих к Западной кольцевой дороге.

В яблочко! Я попросил установить личность и контактные данные владельца компании, Чиро Казаджиове, шестидесяти четырех лет, уроженца Казерты, проживающего в Корсико более тридцати лет, женатого и имеющего двоих детей, без судимостей. С профессиональной, семейной и биографической точки зрения он не подходил под профиль убийцы, поэтому, если это не очередная оплошность, речь шла о каком-то его работнике или помощнике.

Я позвонил ему по домашнему номеру. Было уже больше часа ночи, я рисковал разбудить его, что, конечно, не сделало бы Казаджиове более покладистым и сговорчивым, но я не мог ждать до следующего утра, каждая минута была драгоценна. После нескольких гудков мне ответил сонный голос с тяжелым неаполитанским акцентом. Пропустив все любезности, я представился инспектором полиции, который проводит расследование чрезвычайной важности. Я должен был сыграть на неожиданности: если б я загнал его в угол, пока ему еще не хватает ясности мысли и бдительности, то мог бы выжать из него что-нибудь, прежде чем он выстроит свою защиту.

– Вы владелец фургона «Пежо Эксперт» зеленого цвета?

– Да, он зарегистрирован на фирму, но на самом деле находится у моего племянника, который использует его для доставки… Почему вы спрашиваете? Что-то случилось? Несчастный случай? Его украли?

– Ваш племянник, вы говорите?

– Да, бедный сын моей сестры, полудурок. Именно в качестве одолжения ей я взял его к себе несколько лет назад, поскольку он не мог найти никакой работы…

– У вашего племянника что-то не так с лицом?

– Что? Но как вы… то есть вы расскажете мне, что происходит?

– Эта информация может оказаться важной для расследования очень серьезных преступлений. Я спрашиваю вас: лицо вашего племянника деформировано или как-то изуродовано?

– Ну да, у него врожденный порок развития, синдром чего-то там… Я, однако, не…

– Имя и адрес?

– Что?

– Ваш племянник, как его зовут и где он живет?

– Я… но почему я должен вам говорить? Послушайте, я даже не уверен, что вы действительно полицейский. Или объясните мне, что происходит и какое отношение к этому имеет мой племянник, или я вешаю трубку!

В этот момент мне оставалось только открыть карты.

– Я работаю в Мобильном отделе полиции Милана и расследую преступления, совершенные Убийцей с кольцевой дороги. Ваш племянник может быть замешан в этом деле, и нам нужно разыскать его как можно скорее. Если вы откажетесь сотрудничать, то рискуете быть обвиненным в соучастии в пяти, а может быть, в шести убийствах.

Я надеялся, что мои слова прозвучали достаточно угрожающе. Если б он бросил трубку в тот же миг, нам пришлось бы получить ордер и официально вызвать его в полицейское управление для дачи показаний, потратив драгоценное время, которого у нас не было, – вернее, его не было у Матильды Бранци. Но после нескольких минут колебаний мужчина сдался. Он дал мне имя и адрес своего племянника и объяснил, как туда добраться. Его звали Рауль Валле, и он по-прежнему жил в Корсико, недалеко от города.

Теперь у меня было достаточно зацепок. Пришло время позвонить комиссару Альтьери. Хотя вряд ли можно сказать, что я ему понравился, я был уверен, что на этот раз даже ему придется признать, что собранные мной улики надежны. Я, конечно, ошибался. Я набрал номер его мобильного телефона, и он ответил сразу же, с первого звонка.

– Комиссар, извините, что звоню вам в это время, но это очень важно. Надеюсь, я вас не разбудил…

– Нет, Меццанотте, я в офисе. Вы все еще преследуете сказочных героев? Кажется, время, которое я вам дал, истекло.

Стараясь быть как можно более ясным и кратким, чтобы не злоупотреблять его не слишком долгим терпением, я рассказал ему о том, что обнаружил.

– Нам нужен ордер на обыск, мы должны как можно скорее войти в этот дом. Бранци, возможно, еще жива, но времени у нее осталось не так много.

– Нет, заместитель инспектора, ничего подобного. Кажется, вы нашли человека, который соответствует личности этой Синей Бороды, но у вас нет ничего, что могло бы связать его с убийствами. В любом случае, это не имеет значения. Мы нашли его, Меццанотте, мы идем за ним.

– Что?!

– Убийца с кольцевой дороги – мы знаем, кто он и где живет. Все доступные патрули направляются туда прямо сейчас. И знаешь, кого мы должны благодарить? Твою команду сигнальной службы, которую ты бросил, чтобы гоняться за орками и гоблинами.

В нескольких поспешных словах он объяснил мне, что в полицию позвонила женщина, рассказав, что она проезжала мимо машины Бранци на кольцевой дороге в ночь похищения. Рядом с ней стояла еще одна неподвижная машина, и женщина, у которой была отличная память, запомнила ее модель и несколько цифр номерного знака. Мои люди, которые собрали отчет, вернулись к владельцу, 35-летнему холостяку, жившему в Ро и ежедневно ездившему в Милан, где тот работал. По словам консультанта СПАНП, он вполне подходил под профиль убийцы. Но это было еще не все: копаясь в его прошлом, мои люди нашли жалобу, позже отозванную, за нанесение телесных повреждений проститутке.

Когда Альтьери положил трубку, не попрощавшись, я еще не до конца осознал шок от этой новости. «Конечно, это была бы настоящая ирония, – с горечью подумал я, – если б дело было раскрыто благодаря службе отчетности, которая всегда плотно прижимала меня, именно тогда, когда я где-то в другом месте гнался за славой из-за одной из своих провальных идей…»

Но что, если это не так? Что, если, хотя все говорит об обратном, правильной была версия Синей Бороды? И если нынешний рейд окажется неудачным? Мы рисковали опоздать. Если предположить, что в тот момент похищенная была еще жива, то, по всей вероятности, мы нашли бы только ее труп.

Я чувствовал себя ужасно одиноким и неуверенным. С одной стороны, у меня был соблазн вернуться в квестуру, чтобы вместе с остальными членами оперативной группы принять участие – хотя, конечно, не в качестве главного героя – в возможном триумфе. Не то чтобы они там особо скучали по мне – в любом случае, никому не пришло в голову позвонить мне, чтобы предупредить о последних событиях. С другой стороны, я все еще не мог заставить себя сдаться. И не только потому, что был слишком упрям и горд, чтобы признать свою неправоту. На кону стояла жизнь человека.

Я пытался дозвониться до помощника прокурора Требески, но ее мобильный телефон был отключен. Что же делать?

В конце концов я принял решение, завел машину и помчался в сторону Корсико. Если б я упустил возможность раскрыть дело, упрямо следуя зацепке, в которую верил только я, то выставил бы себя дураком. Но больше всего я хотел поступить правильно, и если существовал хоть малейший шанс, что безопасность пленницы зависит от меня, я не мог его игнорировать, даже ценой того, что буду выглядеть перед коллегами и начальством как новичок, жаждущий славы.

Когда я приехал, была половина второго ночи. Дом, адрес которого дал мне владелец питомника, находился в конце улицы, застроенной складами и промышленными сараями. Он представлял собой скромный двухэтажный коттедж, окруженный небольшим неухоженным садом, за которым возвышалась темная масса насыпи кольцевой дороги. Шторы на окнах были задернуты, но в некоторых горел свет. На тротуаре напротив был припаркован зеленый «Пежо Эксперт».

Я остановился на безопасном расстоянии и приготовился ждать. Хотя облака начали понемногу заволакивать небо, заслоняя звезды, духота стала, наверное, еще более невыносимой, чем днем. Бетон и асфальт выделяли накопленное за день тепло, раскаляя воздух. Между задней частью коттеджа и кольцевой дорогой располагался участок невозделанной земли, посреди которого, должно быть, находилась дренажная канава или что-то в этом роде, потому что это место кишело комарами, жутко изводившими меня, а из-за жары закрыть окна было немыслимо.

Час спустя, обливаясь по́том и покрываясь укусами, я был на грани помешательства. Кроме тени, которая пару раз прошла перед окном, я не видел абсолютно ничего и уже начал сомневаться, увижу ли вообще что-нибудь полезное, сидя в машине и крутя пальцами.

Я должен был действовать, иначе вполне мог бы вернуться в полицейский участок с поджатым хвостом. Когда тоненький голосок в моей голове начал робко протестовать, что это не очень хорошая идея, я взял фонарик, вышел из машины и подкрался к фургону. Обошел вокруг него, осматривая его и пробуя боковые и заднюю двери. Они были заперты, но с подросткового возраста, когда я водился с бандой мелких преступников, занимавшихся различными кражами, в том числе и автомобильных магнитол, я научился нескольким трюкам, которые теперь могли пригодиться. Через несколько минут я взломал замок на задней двери и проскользнул внутрь. В свете фонаря увидел старый свернутый матрас и несколько растений в горшках, которым не помешали бы солнце и вода. Я уже собирался выйти, чтобы обыскать кабину, когда мое внимание привлекла искра за одним из горшков. Я подошел и поднял предмет. Это был кулон со сломанной цепочкой. Кулон, который я уже видел. Идентичный тому, который был на Матильде Бранци на фотографии, предоставленной ее отцом, и с которым, по словам последнего, подарившего его ей, она никогда не расставалась.

Я вылез из фургона и, бросившись к машине, снова попытался дозвониться до Альтьери, который дважды отклонил звонок. С третьей попытки он наконец ответил:

– Меццанотте, ну что еще? Мы тут заняты, между прочим.

Прежде чем он успел в очередной раз бросить трубку, я поспешил рассказать ему о том, что узнал.

– Подождите… Вы хотите сказать, что без ордера проникли в частную машину, взломав ее? Вы с ума сошли, или как?

Я не смог сдержаться:

– У меня не было ордера, потому что вы отказались предоставить его мне. И вообще вы утверждали, что у меня нет улик, что связывали бы моего подозреваемого с убийствами. Теперь они у меня есть!

– Меццанотте, вы понимаете, что мы уже арестовали убийцу? Он доставлен на допрос, а в его квартире проводится обыск.

– Он сделал какие-нибудь признания? Вы нашли Бранци? Есть ли совпадения по отпечаткам пальцев или какие-либо другие детали, не вызывающие сомнений в его причастности к преступлениям?

Я почувствовал колебание в его голосе, когда он ответил мне, что пока нет.

– И как же тогда быть уверенным? Комиссар, я говорю вам: в фургоне был кулон заложницы. Вы взяли не того человека. Я не прошу вас поверить мне на слово – просто дайте мне средства проверить, так ли это. И попытаться спасти Матильду Бранци, если еще не поздно.

На другом конце линии воцарилась тишина. Я представил, как комиссар взвешивает все «за» и «против». Согласиться со мной означало косвенно признать свою ошибку, но если он откажется и на следующий день выяснится, что я был прав, а за это время, возможно, заложник будет убит, Альтьери будет уничтожен.

– Вы уверены, Меццанотте?

– Это ее кулон, синьор, я не сомневаюсь.

– Очень на это надеюсь… Ладно, это займет некоторое время, но я пошлю к вам пару патрулей с ордером. А пока ждите там – и больше никаких инициатив. Следите за домом, но абсолютно ничего не предпринимайте; у вас нет ни опыта, ни навыков, чтобы справиться с такой ситуацией.

Когда связь была прервана, я долго сидел и смотрел на коттедж, обхватив руками руль. Адреналин накатывал на меня волнами. Вспышки на горизонте, сопровождаемые отдаленными раскатами, предвещали грозу, обещавшую окончательно смести жару, но пока что воздух, неподвижный и насыщенный электричеством, был удушливым, как никогда.

Я сделал это. Я шел по тонкому следу окровавленных ключей, пока не добрался до него, моей Синей Бороды, как презрительно назвал его Альтьери. Тень, которую я время от времени видел в окнах – теперь я был уверен в этом, – принадлежала неуловимому серийному убийце, который несколько месяцев держал в страхе всю миланскую полицию.

Скоро все закончится. Как только прибудет обещанное комиссаром подкрепление, мы ворвемся в коттедж и избавим город от этого кошмара раз и навсегда. Я просто надеялся, что мы успеем спасти жизнь Матильде Бранци. Именно это делало ожидание невыносимым: с каждой прошедшей минутой вероятность того, что мы найдем лишь тело заложника, возрастала. Возможно, он перереза́л ей горло в тот самый момент – или собирался это сделать – в нескольких десятках метров от того места, где я стоял. Практически у меня на глазах. Что я буду делать, если узнаю, что горло Бранци было перерезано, когда я просто стоял там?

Отвлеченный этими мрачными мыслями, я не сразу понял, что в это время в коттедже что-то происходило. Тени стали чаще появляться у окон, двигаясь быстро и рывками, словно кто-то в сильном волнении рыскал по дому.

Осознать это и решить, что я не могу просто стоять и смотреть, – одно. Приказ Альтьери был безапелляционным: «Больше никаких инициатив». Но он также велел мне следить за домом, и в глубине души я просто хотел присмотреться, чтобы понять, что происходит. Так, по крайней мере, я сказал себе, – но в душе знал, что если выйду из машины, то попросту не смогу ограничиться этим.

Когда первые капли начали разбиваться о ветровое стекло, я проверил, заряжена ли «Беретта», и снял ее с предохранителя. Затем вышел с пистолетом в руке под проливной дождь и побежал к дому в темноте, разрываемой молниями. Привычный тоненький голосок кричал в моей голове, пересиливая раскаты грома. Я его не слушал – момент был совсем неподходящий. Перелез через низкий забор и сделал несколько прыжков по бесплодному лугу.

Когда прислонился к стене коттеджа, я уже промок до костей, а мое сердце колотилось в груди как бешеное. Теперь я должен был быть очень, очень осторожным. Заметь он меня – и наверняка убьет свою пленницу или попытается сбежать, а то и вовсе выкинет какой-нибудь отчаянный фортель; а виноват в этом буду я.

С крайней осторожностью я подошел к ближайшему окну и заглянул внутрь через щель между занавесками. В центре того, что должно было быть гостиной, спиной к окну стоял высокий дородный мужчина и оживленно жестикуликовал. Казалось, он кричит на кого-то, но двойное остекление не давало мне услышать ни единого слова. На мгновение мужчина обернулся, позволив мне увидеть его лицо. В нем действительно было что-то чудовищное: тяжелый лоб нависал над впалыми и асимметричными глазами, скул практически не было, а под бесформенным носом был рот – широкая, неровная щель, рассекающая лицо, из которой торчало несколько неестественно кривых зубов.

Я подошел еще ближе к стеклу, вывернув шею в попытке определить, к кому он обращается, и увидел женскую фигуру, прижавшуюся к стене. Она была обнажена и защищала голову руками, будто ожидала, что в любую минуту ее ударят. Ее тело было покрыто пятнами, но я не понимал, были то пятна грязи или следы побоев. Я не видел ее лицо, но это могла быть только Матильда Бранци.

Внезапно мужчина выбежал из комнаты. Через несколько мгновений он снова появился с ножом в руке и начал бродить по гостиной, что-то выкрикивая в приступах безудержной ярости. Инстинктивно я обернулся назад, надеясь увидеть патрули, посланные мне на помощь, но сквозь тьму и потоп не пробивалось никаких мигающих огней. Я должен был найти выход сам. Бранци жива, но если я не придумаю что-нибудь – причем быстро, – ей конец.

Я обошел здание, осматриваясь. И входная, и задняя двери были бронированы, пробить их было невозможно. На окнах первого этажа стояли решетки, а на втором этаже – нет. Одно из них, с левой стороны коттеджа, было приоткрыто, а рядом с ним находилась водосточная труба. Она была металлической и довольно прочной на вид, и имелся небольшой шанс, что она выдержит мой вес. Я понимал, что это не самая потрясающая идея, но ничего лучшего мне в голову не пришло. Я сунул пистолет в подмышечную кобуру и начал карабкаться вверх. Вскоре я столкнулся с определенными сложностями. Дождь лил сплошным потоком, как будто кто-то окатывал меня из ведра, ослепляя меня и делая металл чрезвычайно скользким. Чем выше я поднимался, тем тревожнее скрипели кронштейны, удерживающие трубу, прикрепленную к стене. Упорными усилиями мне удалось достичь уровня окна, только чтобы обнаружить, что расстояние между ним и водосточной трубой больше, чем мне показалось снизу. Даже наклонившись и вытянув руку как можно дальше, я не смог дотянуться до тонкого выступа подоконника. Тем временем труба начала слегка наклоняться, отрываясь от стены. Время почти закончилось. Оставался только один выход – прыгать. Я бросил взгляд вниз. Я был на высоте пяти метров или чуть больше, и если б я упал, то, возможно, не пострадал бы слишком сильно, но у меня не было бы второго шанса. И для Бранци это стало бы концом. Не задумываясь об этом, придав себе ускорение со всей оставшейся энергией, я устремился к окну. Мне удалось зацепиться одной рукой за подоконник. Когда я болтался в воздухе, по моей руке пробегали мучительные спазмы, но я все равно не разжимал ее. С последним, огромным усилием, едва не вывихнув плечо, я подтянулся к окну и замертво ввалился внутрь. Я был измотан, ноги и особенно руки онемели и болели, но терять было нечего. Я достал «Беретту» и спустился вниз по лестнице.

Стоя на пороге гостиной, я увидел внушительный силуэт Рауля Валле, возвышающегося над Матильдой Бранци. Держа женщину, которая слабо сопротивлялась, одной рукой, другой он занес нож, лезвие которого было окрашено в красный цвет. На ее обнаженном теле уже было несколько кровоточащих порезов.

– Полиция! Стой, или я буду стрелять! – крикнул я, направив на него пистолет, который держал двумя руками.

Он повернулся и расширил глаза, а на его обезображенном лице появилась гримаса непонимания и ужаса. Как будто его заботило только одно – закончить начатое, – он снова повернулся к женщине и поднял нож. Я сделал три выстрела подряд. Одна из пуль пронзила его ладонь, выбив оружие. Рауль Валле с воплем упал на землю, зажимая раненую руку. Он не двинулся с места, склонив голову и совершенно не интересуясь тем, что происходило вокруг. Когда я защелкнул наручники на его руках за спиной, он никак не отреагировал.

Теперь можно было заняться несчастной Бранци. Она не двигалась, лишь тихо постанывала. К счастью, ее раны были неглубокими. Я перевязал их, как только мог, и укрыл ее скатертью, сорванной с обеденного стола. Затем опустился рядом с ней, уложив ее голову себе на плечо, и прошептал: «Всё позади, всё кончено», – в равной степени успокаивая и ее, и себя. Я замолчал, лишь когда услышал вой сирен вдалеке.

После остановки в ближайшей больнице Фатебенефрателли, где Матильда Бранци была госпитализирована, а Раулю Валле обработали руку, мы отвезли последнего в полицейский участок. Тем временем другой арестованный был отпущен с многочисленными извинениями. Выяснилось, что он действительно останавливался рядом с заглохшей машиной Бранци, предлагая подвезти ее в ту роковую ночь. Но женщина, проявляя осторожность, отказалась от помощи.

В последующие дни Валле был подвергнут нескольким психиатрическим экспертизам и длительным допросам. Он согласился рассказать о себе и своих преступлениях. Этот мужчина выглядел таким умиротворенным после ареста, будто с него сняли тяжелую ношу, и с самого начала проявил желание сотрудничать.

Рауль Валле родился в Корсико сорок два года назад. Сразу после родов стало ясно, что с его лицом что-то не так. Диагноз прозвучал в ушах его родителей как приговор: синдром Тричера-Коллинза, редкий и неизлечимый врожденный порок развития. Отец вовремя признал его и дал свою фамилию, но потом он исчез и больше никто его не видел, поэтому мальчик рос с матерью, Розой Казаджиове, домохозяйкой. Оставшись наедине со своим несчастным сыном, она прониклась к нему чрезмерной и болезненной привязанностью. Они всегда жили вместе, он и она, Рауль и Роза, Роза и Рауль, в этом абсолютно нездоровом симбиозе, до самой смерти последней примерно годом ранее. Одержимая и чрезмерно заботливая, она продолжала опекать своего сына, командуя им, будто он все еще ребенок, даже после того, как Рауль стал взрослым мужчиной. Когда она заболела болезнью Альцгеймера, они постепенно поменялись ролями, и настала очередь Рауля ухаживать за ней, что он и делал на протяжении многих лет, до самого конца и с большой самоотдачей. Застенчивый интроверт, сильно комплексующий из-за своего чудовищного лица, Рауль не имел друзей и, конечно же, о девушках только мечтал. В школе его дразнили и жестоко изводили, поэтому после получения аттестата о среднем образовании он бросил школу, несмотря на то что до этого момента был очень хорошим учеником. Целыми годами он особо ничего не делал, не считая получения водительских прав – нужно было возить мать за покупками. Когда средства Розы стали подходить к концу, Раулю пришлось брать подработки, а потом его нанял к себе дядя. Разъезжая в одиночестве по кольцевой дороге в своем фургоне, Рауль совершил открытие, которое полностью перевернуло его мир: существование проституток. За ними не нужно было ухаживать, их не отталкивало его уродство, им просто нужно было платить, и они делали для него все то, что делали бы для любого другого мужчины. Он покупал их так часто, как мог – средства его были весьма скудны, – и внезапно для себя обнаружил, что не очень-то хорош в мужском плане. Это было унизительно и очень неприятно. У него никогда не вставал так, чтобы он мог войти – и это доставляло ему кучу неудобств. «Ночные бабочки», казалось, не возражали, ибо знали другие способы доставить ему удовольствие, но после каждой такой встречи у Рауля оставалось горькое послевкусие и мучительное чувство разочарования.

Роза взяла за привычку читать сыну сказки перед сном очень рано, когда он еще лежал в колыбели. Со временем это стало их самым интимным и драгоценным ритуалом, который продолжался до самого конца детства Рауля, и только потому, что мать, с ее прогрессирующей болезнью, больше не могла читать. В первые годы каждый вечер это были разные истории, пока однажды Роза не прочитала ему «Синюю Бороду» Перро, и с тех пор он никогда не хотел слушать ничего другого. Приходилось неустанно перечитывать эту историю снова и снова, без устали. Ему было пять лет. Он сразу же узнал себя в главном герое, чья борода пугала всех вокруг, как и его собственное уродство, – и, кто знает, может быть, уже тогда зверское насилие, которым была пропитана сказка, вызвало в нем темные отголоски. Для Рауля Синяя Борода был прекрасным принцем, в котором люди – и женщины в частности – не могли увидеть ничего, кроме его жуткой внешности, хоть он и был полон всяческих достоинств. Сильный и гордый человек, прошедший свой собственный путь, вопреки всему и всем, заслужив право вызывать страх, а не насмешки и презрение… Ему удалось скопить огромное состояние, которое он не постеснялся использовать для исполнения любых своих желаний – например, чтобы иметь молодую и красивую жену. Рауль видел в нем свой недосягаемый идеал. Синяя Борода был его героем. Мальчик считал вполне нормальным, что этот жесткий, но справедливый человек наказывал жен, которым предоставил все свое богатство, позволяя им жить как королевам, как только обнаруживал их неблагодарность, предательство и обман. Каждый раз, когда его любимца убивали в конце сказки, Раулю становилось плохо. Пока мать, не догадавшись о проблеме, не стала пропускать во время чтения последние строки текста. Так Рауль мог свободно представить себе альтернативную концовку, и все стало идеально: Синяя Борода, убивший бесчисленное количество жен, наконец нашел ту, которая действительно любила его, и они жили долго и счастливо.

После смерти матери, когда он остался один в коттедже и рядом с ним не было никого, кто мог бы удержать его в реальности, его скрытое безумие вырвалось наружу. Влюбившись в проститутку, с которой он регулярно встречался, Рауль решил подражать Синей Бороде, пригласив ее жить к себе, в иллюзии, что она может ответить ему взаимностью. После одной из их встреч он сделал ей предложение, а когда она отказалась, оглушил и похитил ее. Он держал женщину взаперти в течение нескольких недель. Сначала старался быть внимательным и добрым, но она не давала ему даже приближаться к себе и пыталась использовать любую возможность для побега, что ужасно его раздражало. Через несколько дней Рауль обнаружил, что введение транквилизаторов делает ее более послушной и сговорчивой. Ощущение того, что она находится под его полным контролем, подчиняясь любой его воле, было пьянящим. Он начал играть с ней в игры, которые становились все более жестокими, пока не перешли в откровенное насилие.

Однажды, во время очередной попытки побега, охваченный яростью, он схватил нож. В тот момент его отождествление с Синей Бородой было полным, как никогда раньше. Пока Рауль наносил удары, один за одним, чувство собственного могущества росло, пока не стало полным, когда он наконец перерезал ей горло. Он хотел было оставить труп себе, как это делал его герой, но через несколько дней зловоние стало таким, что ему пришлось избавиться от него. Тогда ему пришла в голову идея оставить в ее сумочке маленький окровавленный ключ, как своего рода дань уважения Синей Бороде и свидетельство того, что то, что он сделал с ней, было справедливым наказанием за ее непослушание.

Какое-то время ему хватало хранимых им трофеев и фотографий, но в конечном итоге тоска по столь сильным эмоциям, которые он испытывал, пытая ее, а затем убивая, начала изводить его. У него возникло желание повторить все. Некому было останавливать его, и он снова сорвался…

Закончив рассказывать свою историю, прояснив все сомнения и удовлетворив любопытство следователей и психиатров, Рауль Валле покинул этот мир – и камеру, в которой он зубами перегрыз себе вены.

Моя жизнь тем временем приняла новый оборот. В управлении я обнаружил, что стал героем. Когда вскоре после рассвета я вышел из патрульной машины с Валле в наручниках, во дворе на улице Фатебенефрателли меня встретила вся оперативная группа, которая долго аплодировала мне. Требески обняла меня; и даже Альтьери – хотя было видно, что он охотно обошелся бы без этого – пришел пожать мне руку. На пресс-конференции, созванной для объявления об аресте Убийцы с кольцевой дороги, меня усадили рядом с ними, и мой решающий вклад в урегулирование дела был решительно подчеркнут. Через несколько дней начальник Мобильного отдела сам вызвал меня в свой кабинет, дабы сообщить, что он ходатайствовал за меня и добился от квестора моего повышения за особые заслуги. Указ о повышении в звании до инспектора, подписанный начальником полиции, пришел через пару недель. Это стало поводом для нового праздника в мою честь, во время которого несколько коллег не преминули сказать мне, что рады тому, что в Мобильном отделе появился еще один Меццанотте.

Это был мой момент славы. Я начал проявлять себя, получая восхищение коллег и уважение начальников. Я чувствовал себя удовлетворенным, и мне казалось, что я достиг внутреннего равновесия – настолько, что мы с Аличе начали строить планы на будущее.

Всю свою жизнь я не хотел ничего, кроме как быть принятым и оцененным, чувствовать себя частью чего-то. И наконец-то добиться успеха в том, что являлось сферой деятельности моего отца, чем-то вроде получения после его смерти того, что при жизни он никогда не хотел и не мог мне дать. Что-то вроде посмертной компенсации.

Все было бы идеально, за исключением одного. Тогда я не придавал этому значения – ведь были и другие неотложные дела, – но теперь эта мысль не выходила у меня из головы, точно древесный червь, грызущий мои внутренности.

Пока я искал Синюю Бороду, некоторые проститутки, которых я допрашивал, убежденные в том, что я журналист, а не полицейский, упомянули, что в течение некоторого времени существовала группа полицейских, которые трясли их, вымогая деньги и сексуальные услуги угрозами и побоями. Мне очень не хотелось в это верить, но об этом мне рассказывали женщины разных национальностей, которые работали не в одних и тех же районах, так что, скорее всего, они не знали друг друга, но их версии примерно совпадали. И потом, зачем им лгать? Подобные откровения могли принести одни неприятности. Поэтому я незаметно провел дальнейшее расследование самостоятельно. И понял, что все это правда.

Что мне было делать? Я упомянул об этом в разговоре с парой коллег, которым я мог бы доверять Их реакция была безразличной. Казалось, упоминание об этом их задело – они выглядели раздраженными. Они ничего не хотели знать об этом и прямо посоветовали мне забыть обо всем и заняться своими делами. И в самом деле, с чего бы мне волноваться о том, что меня вообще не касалось, – особенно сейчас, когда в моей жизни все было так прекрасно? Я мог бы забыть обо всем, разумеется, – это было бы логичнее и удобнее всего; но было бы это правильно? Я прекрасно понимал, что, промолчав, стану невольным соучастником этих мерзавцев – и на это я пойти никак не мог. То, что я знал, отравляло все мое существование. Молчи я обо всем услышанном и дальше, в собственных глазах опустился бы ниже плинтуса.

Я попытался поговорить с одним из своих непосредственных руководителей, заместителем начальника убойного отдела, которого я считал порядочным человеком. Он поблагодарил меня и сказал, чтобы я не волновался, что он позаботится об этом. Через пару недель, видя, что ничего не происходит, я вернулся в его кабинет. Он едва сдержал себя, дав мне понять, что ради моего же блага мне лучше не настаивать ни на чем.

Я подумал: не стоит ли мне поговорить об этом с Дарио Вентури? Он работал вместе с моим отцом в золотые годы его карьеры и был одним из его ближайших соратников, наряду с Томмазо Карадонной. Они были настолько близки, как на работе, так и вне ее, что их прозвали «тремя мушкетерами». Я знал их обоих с детства, и после драматической смерти отца они всегда были рядом со мной, особенно Вентури. Он был настолько близок к моей семье, насколько это вообще возможно. Но, с одной стороны, мне не хотелось обращаться к нему каждый раз, когда у меня возникали проблемы, – это заставляло меня чувствовать себя привилегированным или, что еще хуже, рекомендованным, и это было то, что я ненавидел; с другой стороны, хотя мне и в голову не пришло бы усомниться в его честности, я знал, что Вентури был полицейским с большой «политической» чувствительностью, и, признаюсь, я боялся, что он может найти способ все скрыть. В тот момент я не смог бы вынести разочарования и в нем.

Я все время думал, что сделал бы мой отец на моем месте. Я не мог себе этого представить, но в одном был уверен: непреклонный и целеустремленный комиссар никогда не потерпел бы, чтобы горстка «запачканных мундиров» пряталась, как раки, внутри корпуса городской полиции. Так или иначе, он сделал бы все, чтобы их наказали.

В конце концов, после долгих колебаний, терзаясь сомнениями и неуверенностью, я решил обратиться к следователю прокуратуры Требески, которая на основании моей жалобы открыла расследование.

В течение нескольких недель я оставался как бы в подвешенном состоянии. Затем, когда, по просьбе Требески, судья по предварительному расследованию выпустил первые уведомления о предъявлении обвинения и постановления об избрании меры пресечения, сделав расследование достоянием общественности, все изменилось.

Внезапно все вокруг будто замерло, застыло. В отделе я стал своего рода прокаженным. Только что я был героем, раскрывшим дело Убийцы с кольцевой дороги, – и вот, на тебе, меня заклеймили как предателя, шпиона, подставившего сослуживцев. По правде говоря, открыто демонстрировать мне враждебность и презрение отваживалось лишь меньшинство; многие просто отвернулись от меня, и у меня сложилось впечатление, что несколько человек делают это из страха публичного осуждения, а вовсе не из-за того, что не одобряют моих действий. Попадались и те, кто не стеснялся – пусть и не всегда публично – выражать мне свою поддержку.

Дело в том, что своей жалобой я открыл ящик Пандоры. Предварительное расследование прокуратуры выявило гораздо более обширную и разветвленную коррупцию, чем можно было себе представить. В дело были вовлечены не только несколько агентов Мобильного отдела – особенно из второго подотдела по борьбе с иностранной преступностью и проституцией, – но и несколько местных полицейских участков, и даже некоторые чиновники. Список преступлений был длинным: преступный сговор, крышевание проституции, вымогательство, избиения и телесные повреждения, сексуальное насилие и даже убийство (было подозрение в причастности банды к смерти албанского сутенера).

Я был абсолютно один в целом море презрения и противодействия, и довольно скоро понял, что работать нормально в таких условиях не могу. Не то чтобы я не ожидал чего-то подобного – некоторую степень непонимания и враждебности со стороны коллег я предвидел, хотя и не в такой степени. Но что застало меня врасплох, так это раздражение и холодность, проявленные по отношению ко мне моим начальством. Особенно задевало то, что ни один руководитель не оказывал мне ни малейшей поддержки. Они делали вид, что не замечают остракизма и провокаций, которым я постоянно подвергался, и даже пальцем не пошевелили, чтобы их пресечь. Создавалось впечатление, что они молчаливо упрекают меня в том, что я обратился к судье вместо них (как будто я не пытался!), тем самым не давая им возможности без лишнего шума самим со всем разобраться.

Ситуация стала еще хуже, когда выяснилось, что у одного из офицеров, попавших под следствие, есть больная дочь, нуждающаяся в очень дорогостоящем уходе. Враждебность ко мне усилилась, словно подобие морального оправдания, касающегося одного, могло быть применено в широком смысле ко всем причастным.

В течение нескольких месяцев я держался, хотя в это время стал объектом реальных угроз и анонимного запугивания. Я терпел молча, не реагируя, накапливая злость и разочарование. Пока однажды, когда стоял в очереди в столовую с подносом в руках, инспектор из отдела по борьбе с широкомасштабной преступностью, которого я знал как близкого друга некоторых подозреваемых, прошипев мне на ухо целую кучу оскорблений, не плюнул в мою тарелку. Это была капля, которая переполнила чашу моего терпения. Вне себя от радости, я набросился на гада и выбил из него все дерьмо. Потребовались четыре человека, чтобы разнять нас. Я рисковал получить серьезные дисциплинарные санкции: как минимум отстранение от работы, а то и лишение лицензии. Хотя теоретически я мог рассчитывать на смягчающее обстоятельство – провокацию, – мне не следовало ожидать особого сочувствия. Многие люди в высших эшелонах квестуры теперь ждали любого предлога, чтобы избавиться от моего некомфортного присутствия. Я избежал худшего только благодаря вмешательству заместителя квестора Вентури, от помощи которого к тому времени уже не мог отказаться. Используя свое влияние, старый друг моего отца сумел заблокировать дисциплинарное разбирательство против меня – но при одном условии. Далеко не безболезненное условие: я должен был согласиться на перевод.

«Временно, – заверил меня Вентури, – только пока не закончится это безобразное дело и не осядет пыль. В более отдаленное место». То, что он имел в виду, было отделом железнодорожной полиции на Центральном вокзале, где ответственным должностным лицом был его верный друг, и он относился ко мне с пристальным вниманием. Я чувствовал себя жертвой несправедливости – ведь я не сделал ничего плохого, даже, по сути, наоборот, – а вместо того, чтобы поблагодарить меня, он попросил меня отказаться от должности… Но выбора у меня не было – либо перевод, либо прощание с униформой полицейского, причем навсегда. А это значило бы, что последние четыре года моей жизни прошли впустую. Хоть я и принял неизбежность, для меня перевод был равнозначен смерти.