Читать книгу Сон длиною в жизнь, или… - - Страница 1

Американец Джон Вердон первую книгу написал в 66 и издал её в 68 лет, а до этого зарабатывал написанием рекламных текстов. Я тоже намарал немало текстов, в том числе и рекламных, а вот первую книгу до сих пор пишу, рекорд Вердона уже перекрыл и тешу себя надеждой «успею» , но все чаше вспоминаю одну из заповедей Матфея о том, что завтра может не случиться никогда, а у каждого дня свои заботы. Вот сегодня, в день рождения внука Гришани, решил начать. Вдруг через много лет он, если русский не забудет, прочитает написанное, и поймет, что люди жили и до него, и все в этом мире развивается по Карлу Марксу или просто повторяется. Заодно, может быть, узнает меня поближе.

Лет 15 назад я увидел документальный фильм о великом переходе мормонов с Востока на Запад и врезалось в память: наряду со священным писанием вождя и учителя Джозефа Мормона, которое Марк Твен окрестил « хлороформом», в каждой мормонской семье есть еще одна почитаемая книга – толи семейный дневник, толи семейная хроника, словом летопись куда одна из жен заносила изо дня в день, из года в год все происходящее в многочисленной семье: « у Смита прорезался первый зубик», « отелилась наша кормилица «Звездочка», « Мэри справили белоснежный хлопковый гармент», « третьего дня представился сосед Патрик» и т.д. и т.п. – « Сага о Форсайтах», словом. Вот и я решился, пока помню, на свою мормонскую сагу. Кто- то из великих писателей сказал, что первая строчка самая трудная. Долгие годы пытался её написать, но все потуги ни к чему не привели, а тут вспомнил, что первая строчка, да книга тоже, уже написана когда и в школу не ходил. Точнее продиктована – писать еще не умел – а мамой аккуратным учительским почерком фантазии отпрыска записаны в тетрадку и с любовью проиллюстрированы им картинками, вырезанными из «Мурзилки». Этот опус обнаружил лет через пять на балконе, начал читать, но с высоты прожитых лет, не заценил его, без жалости уничтожил. За давностью и не помню о чем оно, смутно только выплывает старший брат, которого у меня так не случилось в жизни.

А теперь, как говорил Юрий Гагарин, поехали. Родился я в под Уфой в феврале 1954 года, родители вспоминали, что в то утро мела сильная вьюга, чего, конечно, помнить не могу, но погода такая до сих пор по душе больше всего. Село Удельные Дуванеи всего километров в 70 от Уфы, но, как сказал Мустай Карим, побывав в гостях у своего шурина, по совместительству моего бати, « дыра редкостная». Дыра –дырой, но , как в анекдоте про глистов, волей судьбы оказавшихся на травке, это же Родина, которую я, уже без дураков, люблю, а как предков туда занесло узнал лет 20 назад, обнаружив в семейном архив вырезку из «Советской Башкирии», напечатанную еще до моего рождения. Кто хочет, может посмотреть очерк уважаемого мной Анвара Гадеевича Бикчентаева « В добрый путь» о том, как два молодых инженера отправились покорять целину. Люблю Родину, но не помню. Практически совсем. Мелькают обрывочные и коротенькие кадры: кот Васька пушистый и родной, буквы углем, что писала мне мама на печке, бескозырку белую и в полоску воротник и практически все, остальное скорее навеяли рассказы взрослых, а не детские воспоминания. Кадры четко отпечатались и проявились в памяти уже в Уфе через пару лет в доме № 47 по улице Достоевского, куда семья перебралась в конце 50-х: старый деревянный и очень уютный дом, квартира на втором этаже и скрипучая лестница, керогаз со слюдяным окошечком и громадное зеркало, которое я обдал мощной коричневой струей после третьей закаченной в меня клизмы, не забыв и про озабоченных родственникам. Гостили мы у бабушкиной сестры, впрочем, совсем недолго.

Завод выделил отцу однокомнатную квартиру в Черниковке –тогда еще город под Уфой- на углу Александра Невского и Свободы, и в кино моем стали появляться осмысленные и связанные сюжеты. Жаркое лето, прохладный гулкий подъезд , звонко и радостно приветствующий мои новые сандалии и эхом разделяющий радость от обновки . Я бегу по лестнице к соседям дяде Махмуту и тете Маше Галеевым, чтобы поделиться радостью, с силой припечатывая каждую ступеньку – все слушайте чудесную музыку твердых подошв! Сандалии новые! Подошвы кожаные! А еще помню галеевский балкон в квартире на 4 этаже, на который боялся выходить. Мама моя! Люди маленькие, собачки крошечные… Сейчас живу на десятом этаже, но детский страх время от времени просыпается во мне и сразу же переносит на балкон дома № 25 по улице Свободы. Никогда не забуду и шикарную глубокую яму у магазина напротив, в которую после дождя любили нырять – на память с той поры остался добротный рваный шрам – помню и вычурную железную ручку на подъезде дома, которую лизнул зимой по совету взрослых ребят. До сих пор мороз по коже, как представлю свой розовый дымящийся язык, навечно сросшийся с этой красивой ручкой, и себя, прилипшим к ней и до конца жизни теперь молчаливого. Жалко ведь мальчишку, такой маленький, а навечно немой. Спасибо тете Маше и чайнику с горячей водой.

Но самое яркое воспоминание, повлекшее и самое тяжелое наказание в детстве, связано с тем, как я загулял на всю катушку. Деньги в семье хранились в жестяной банке, банка в буфете. Откуда они там появлялись мне было неведомо, но то, что их можно было обменять на конфеты и другие вкусные вещи смекнул почти сразу, и как то днем , выудив из банки всего лишь одну, но самую красивую фиолетовую бумажку, отправился в магазин. Оказалось , что всего лишь одну банкноту с портретом дедушки Ленина можно обменять на: кусок халвы размером с кирпич, связку баранок до пола, несколько пригоршней сосательных конфет, пару плиток шоколада «Аленка», кулек «Мишек на севере» и набить полную пазуху пряников , а в придачу получить кучу красивых желтых и зеленых бумажек и целую горсть разных монет. Переполненный счастьем и гордостью я вернулся во двор, где сладости смели за считанные минуты и пришлось опять отправиться в магазин. Двор, словом, гулял до вечера, а вечером пришли родители, опешили от обилия разноцветных фантиков, оберток от шоколадок, обрывков фольги , и сладкая сказка закончилась. И стоял я в углу, обливаясь горючими слезами, и безумно жалел себя, доставившего столько радости знакомым сверстникам и несправедливо и безжалостно наказанного взрослыми. В дырке, в полу показалась знакомая мышья мордочка и, поняв, что высунулась не к месту, пропала. « Пусть я сгину в этом темном и сыром подвале, уволокут меня туда большие и зубатые мыши,– думал я в ярости, – вот тогда и пожалеете, обольетесь слезами, но поздно будет, погибну , словно пионер герой Валя Котик». Но подвиг пришлось отложить до лучших времен – героические фантазии прервала бабушка, позвавшая отведать вкусных котлет из лосятины…

Черниковским парнем, впрочем, я пробыл недолго, транзитом через улицу Архитектурную (единственное, что осталось в памяти – детский кинотеатр в восьмиэтажке напротив) мы отправились на проспект Октября в новый дом рядом с Горсоветом.