Читать книгу Роман с абьюзом, или Не называйте это любовью - - Страница 9

Все мы думаем, что вот это со мной никогда не случится. В моей действительности привычной в принципе не было даже мысли, что на меня мужчина может поднять руку. В детстве меня наказывала только мама, если отцу что- то не нравилось, он сообщал об этом матери, и та уже наводила порядок. В мозгу закрепилась абсолютно четкая установка: мужчина заботиться, охраняет, балует, любит. Мужчина – это безопасно. Должно быть. Но, увы. Спустя много лет, пытаясь воссоздать события того дня, меня мучало глобальное непонимание. Что во мне сломалось так сильно, что после этого кошмара я не ушла?

***

Тот день ничем не отличался от сотни других таких же дней, проведенных под арестом. Шли новогодние фильмы, мы пили зеленый чай. Вдруг на столе брякнул телефон, и на экране высветилось: «Как ты, любимчик?»

Волна возмущения подступила к горлу. Опять? Даже сейчас? Когда я, единственный человек, кто остался рядом не на словах, а делом, он продолжает свои переписки?

Я схватила телефон, он его отобрал. Начал от меня убегать, и я кулаком ударила его в спину…

Дальше все как в тумане. Он разворачивается и толкает меня, я лечу на журнальный столик, он бьет меня ногой, попадает по ребрам, адская боль… Тишина.

Видимо я вскрикнула громко, он бросился меня поднимать, боль нарастает до дурноты, в глазах темнеет. Положив меня на диван, он бегает по кругу, схватившись за голову и кричит: «Что ты с нами сделала?»

Кроме боли и горячих слез по щекам я ничего не чувствую. Внутри зародилась черная дыра, которая поглощает все мысли и чувства.

Он падает на колени, целует мои щеки, держит за руку и шепчет: «Прости, прости, прости! Я клянусь тебе матерью и дочерью, что больше не напишу этой женщине ни слова. Только прости!».

Все последующие дни мы спим на одном боку, я почти не встаю, каждое движение для меня сопровождается болью. Он – сама предусмотрительность и забота. Мы не обсуждаем, что произошло, эта тема становится нашей болевой точкой, на которую ни у одного из нас не хватает мужества взглянуть честно.

Лишь отрывки этого воспоминания говорят мне, что мы оба поняли – это есть начало нашего конца. Самая циничная мысль за всю мою жизнь промелькнула именно тогда. Как будто глядя на все происходящее со стороны, мое второе «Я» ухмыльнулось и вынесло вердикт: «А как ты хотела? Если ты бьешь, то будь готова получить сдачу. Прикрываясь своим женским полом, распускать руки на того, кто скован общественными рамками, и ответить, как бы не может, ты тоже поступаешь нечестно. А вот теперь ты знаешь: бей и знай, что тебе могут ответить. Вырабатывай реакцию, чтобы уворачиваться, развивай силу и ловкость, чтобы довести дело до конца и не быть поверженной. Пока не умеешь драться, не берись».

Мы стали часто молчать.

Тем временем дела становились чуть лучше, он стал пытаться работать через доверенных людей, процесс с обвинением затягивался, к нему как будто потеряли интерес. Адвокаты говорили: «Сидите дома, вам что плохо? Солдат спит, служба идет. В вашем случае – срок. Рано или поздно будет суд, и даже, если Романа признают виновным, срок под домашнем арестом зачтут, и глядишь, на этом все и закончится. Дом – не нары».

В целом так и есть. Было. Роман начал подключать меня с кем-то встретиться, переговорить, успокоить, отсрочить платежи, долги и т. д.

С кем я только не пообщалась за то время: и фсбэшниками, и бандитами, и адвокатами, и обнальщиками. Все они были на одно лицо, только, кто-то в классическом костюме, а кто-то в спортивном, кто-то в форме, а кто-то в «Бриони». И все они хотели одного – денег.

Было несколько особых встреч. Сначала я встретилась с бывшим старшим партнером.

Встречу назначили мне в гостинице «Украина», крайне злачное и криминальное место в 2011 году. Пришла я одна, а там 4 человека. Самый взрослый и был партнером – человек лет 50, с тяжелым взглядом и хриплым голосом, смерил меня взглядом и спросил:

– Господи, сколько тебе лет, деточка?

– 28.

– Слава богу, не 17.

– Слава богу. Роман просил узнать…

– Ты давно его знаешь? – прервал он меня, попутно сделав жест самому молодому, и тот мне налил чай.

– Год… – растеряно ответила я.

– Год, – тихо повторил дядечка. – А до его ареста?

– 6 месяцев.

– Ты его совсем не знаешь. Давай так. Любовь – чувство вызывающее уважение. Ты, я вижу, человек чистый, наивный. Не хочу тебя втягивать в эту историю. Иди домой. Скажи своему Роману, что машину, которую я давал ему – надо вернуть, инкассационные машины тоже. Мы в свою очередь продолжим решать его вопрос. На заблокированных счетах и наши деньги тоже. Мы очень заинтересованы в их разблокировке.

Меня сконфузило его обращение со мной как с ребёнком, я поспешила ретироваться и, приехав домой, не знала, как сказать Роману, что со мной не захотели разговаривать. Передать разговор, конечно, пришлось. Рома был возмущен и орал на меня: «Ты что не могла ему сказать, что пока он меня не освободит, то хер, что получит?»

– Милый, он не стал со мной разговаривать. Высказав свою мысль, он встал и ушел. Не бежать за ним в след же?

– Какой прок от твоего ума, если ты такая…

Какая такая, предпочла не расшифровывать. От обиды и стресса ушла в ванну. Горячие слезы текли по моим щекам, невероятное чувство одиночества и страха стало для меня естественным.

Потом была еще одна встреча, когда ездила поздравлять с праздником человека с официальным криминальным прошлым. Повез меня помощник Романа – Вадим, человек невероятной доброты и порядочности, но крайне простой. Он довез меня до кафе в спальном районе столицы и остался ждать в машине у входа. Моя задача была передать презент и заручиться поддержкой.

Захожу в кабак, меня провожают в отдельный зал, открываю дверь и застываю на пороге. Сидит настоящее ОПГ. Тут не надо быть сверхумным человеком, чтобы понять, кто эти люди и чем они занимаются. Да и разговор их застаю как раз на том слове, что «притопил, я его в проруби, значит…»

Рассказчик останавливается, все смотрят на меня.

– А привет, привет. Ты одна? – раздается из глубины зала скрипучий голос главного. Высокий и широкоплечий, со шрамом через всю щеку, он напоминал пирата из кино. Мы общались с ним по телефону и встречались несколько раз лично за последний год, но он всегда был один, без свиты. Прошедший Афган, имеющий статус вора в законе, Гриша Гиблый был суров и принципиален, жил по законам воровского мира. Я знала, что некоторые молодые и безбашенные его подопечные иногда в тихую от него проворачивают сделки и обманывают братву, а Роман им в этом способствовал. Они понимали, что, если узнает дядя Гриша, им несдобровать, и заключили с Романом пакт о неразглашении финансовых дел, и теперь были скованны этим пактом, а по большей частью, страхом. Ведь начни они жаловаться на Романа, придется раскрыть всю схему, а у самих руки были не чистые. Роману-то чего – он уже сидит, а вот им может прилететь во всей строгости воровского братства.

– Да. Роман же не может выходить. Вот передал подарок и…

– Подарок? Он лучше б денег передал. Не передал?

– Денег нет.

– Понятно. И что же мне с вами делать? Да ты проходи, садись. Знаешь, ты одного возраста с моей дочей…

– Да. Царствие ей небесное.

– Да. Помню и ценю, что ты пыталась мне помочь и найти сиделку ей… не успели. Ну да, ладно. За то, что ты тогда не отошла в сторону, а была со мной, тебя никто пальцем не тронет. Но ты должна знать, Роман много должен. И присылая тебя сюда, он шел на риск. И еще, скажу как отец. Я был женат 2 раза. Ни одна моя женщина никогда не знала и не принимала участия в моих делах. Мой разбой – моя ответственность. То, что у тебя есть мозг, не дает право Роману подставлять тебя. А по-хорошему, если предположить, что ты в курсе абсолютно всех его дел, то проще тебя грохнуть. А теперь сядь рядом, давай выпьем за то, чтобы следующий год был удачным.

– Спасибо, я не пью.

– Умница. Чай выпей или сок. Не бойся, ты часть семьи теперь. Будет обижать кто, скажи, даже если это Роман.

Вышла я через час, села в машину. Вадим завел машину и спросил:

– Что ж так долго? Все в порядке? Почему вы такая бледная?

– Поздравляла. Неудобно было уйти. Да, теперь я в порядке. Привыкаю к новым семейным связям.

Он, конечно, ничего не понял, пожал плечами, и мы поехали домой.

Комментарий психолога: ключевое и главное: абьюзер всегда преследует свои интересы, манипулирует без малейших мук совести, прикрываясь большим чувством и совместным будущим, естественно, сверхсчастливым, и решает свои задачи себе во благо. Обесценивает все, что вы делаете, чтобы, не дай бог, у вас не сложилось мнение, что вы что-то можете.

Ну а конфликты двигаются по известному замкнутому кругу: напряжение — конфликт — примирение — затишье — напряжение. Со временем уходит момент «затишье», временные рамки схлопываются, и вы начинаете жить в долгом напряжении, потом в сильном конфликте (градус набирает обороты с каждым разом), и заканчивается все примирением (а оно становится все незначительным: сначала бурным, с охапками роз и подарками, потом просто сводится к навешиванию вины: сама довела). И опять наступает напряжение, как предвестник нового конфликта.

Ни одна психика долго это не может выдержать. Человек теряет себя и ломается.

И очень важный момент, не обязательно, чтобы конфликт носил физическую расправу. Он может быть исключительно моральным, и довести при этом жертву до суицида. Кстати, рано или поздно физика подключается. Жертва теряет личность, абьюзер наращивает мощности и начинает обращаться с ней как с вещью.

С каждым днем я чувствовала, как меня затягивает в трясину и моя жизнь просто на глазах растворяется в каком-то персональном маленьком аду. Люди, с которыми лучше не пересекаться, стали моими постоянными собеседниками, я чувствовала, что за мной следят, и не знала на кого думать – на бандитов, полицию или Романа. Между нами повисла натянутая струна, мы не ссорились и не разговаривали. Я часто плакала. Настроение Романа напоминала американские горки, то все очень плохо и агрессивно, то безудержное веселье и радость.

В один из таких приступов контрастов он бросил в меня ключи от машины и попал в ногу. На ключах весел брелок – венецианская маска, и она очень четко отпечаталась на моей ноге. Кусок метала, который швырнули с такой силой, что образовалась гематома с кулак. Я приложила замороженный кусок мяса, чтобы хоть немного унять боль. Он выхватил его и швырнул в кухню, попал в микроволновую печь и разбил стекло вдребезги. Я молча сидела в углу. Есть такой защитный механизм у психики, когда ты как бы абстрагируешься от происходящего и смотришь на все происходящее со стороны. Многим позже я слышала об этом процессе от многих жертв домашнего насилия. Этот механизм позволяет нам не сойти с ума в моменты наивысшего напряжения и стресса.

Вспышка гнева прошла так же внезапно, как и началась. Роман подошел ко мне, сел на корточки, поднял мое лицо за подбородок и вкрадчивым голосом сказал:

– Я понимаю, что ты устала. Я тоже моментами не вывожу. Помнишь, ты говорила, что мечтала всегда о собаке? Я заработал деньги (читаем: украл очередные), бери деньги и покупай, какую хочешь. Сразу оговорюсь: это будет твоя собака, я ни кормить, ни гулять с ней не буду.

Я смотрела в его холодные серые глаза и не могла понять, где мы свернули не туда, где тот человек, который боялся отпустить мою руку, уставлял всю квартиру цветами, заваливал подарками? Взяв меня за голову, он сжал ее руками и поцеловал меня в лоб. И ушел.

Я сидела на полу, прижимая нарастающий синяк на ноге рукой, пытаясь осмыслить свою жизнь в моменте. По ночам он прижимался ко мне, обнимал и шептал: «Я люблю тебя, без тебя все остальное бессмысленно. Ты – мой маяк нормальности этой жизни».

А через несколько дней срывался из-за пустяка, орал матом, кидался вещами. И продолжал написывать женщинам: бывшим сотрудницам, знакомым и подругам. Те, кто были поумнее, заблокировали его, те, кто был не устроен или рассчитывал с него что-то получить поддерживали эти переписки.

Когда я говорила ему, что мне неприятна эта писанина, меня упрекали в галлюцинациях, надуманности и глупости. Ключевая фраза: «Тебе мерещится везде измена». Дальше объяснялось, что есть старые незакрытые сделки или клиенты, которых можно достать только через этих дам, и чтобы девушки посодействовали более охотно, он пускал вход привычное общение. Когда тебе повторяют из раза в раз, что у тебя паранойя, ты невольно начинаешь сомневаться в собственной адекватности. И, чтобы хоть немного обрести границы реальности, ты залезаешь в телефон или скайп. И… находишь подтверждения – тебе не кажется, и это не рабочая переписка, и даже не дружеская.

Я бросала в сердцах телефон, садилась в машину и уезжала к маме. По дороге обливаясь слезами и соплями в мыслях о жалости к себе. Не проходило и суток, как я возвращалась. Роман брал телефон у своего адвоката, звонил мне или просто писал целые скатерти текста, где клялся в своей любви, потом обвинял меня, затем переходил к шантажу, и в итоге все сводилось к фразе: «Ты нашла повод меня бросить в этой ситуации и не испытывать мук совести!»

Комментарии психолога: самая действенная манипуляция: навешивание вины. Давить на жалость и потом обвинить в бездушии, например. Человек испытывает целый коктейль из эмоций, которые толкают его на уступки.

В такой фазе жертва не может уйти. Есть попытки, но они не реализовываются до конца без мощной поддержки окружения или доверенного лица. Более того, часто они создаются самой жертвой, чтобы успокоить свое подсознание иллюзией контроля и обманчивым наличием сил и возможностей что-либо изменить.

Но я возвращалась не только поэтому. Уже плотно сидела в кресле жертвы. Как сама и говорила: ехала и себя жалела. Это чувство может оправдать все, что происходит в нашей жизни. Именно поэтому очень многие оказываются в позиции жертвы, ибо это не требует никаких действий, а ты получаешь свой кусок внимания, эмоции и объяснение, почему так происходит в твоей жизни. Ответ: потому что я такая бедная и несчастная, и это все может происходить только со мной. Вопрос исключительности еще один из столпов жертвы. Так как страдает, жертвует она, не может никто.

Конечно, во мне просыпался голос моей личности, который нет-нет, да задавал неудобные вопросы. Например, как долго мы так будем жить, и чего именно я еще жду. Ответ был всегда один: вот сейчас суд, он выйдет на свободу, и наши пути разойдутся без лишних трагедий.

Комментарии психолога: самообман в каждом слове, если человек все для себя решил, он не ждет лучшего или подходящего момента. Героиня лишь тешила себя надеждой, что, вот, мужчина выйдет из-под ареста, и мы начнем жить «как раньше». Правда в том, что и при здоровых отношениях «как раньше» не работает, а уж с абьюзером так тем более.

Возвращаясь раз за разом, я все больше убеждала себя, что это точно временно. Нужно дождаться суда, освобождения и вот тогда уходить. Чтобы скрасить это ожидание я все же завела собаку. Купила белоснежного щенка лабрадора. Она была самым белым щенком в помете и, как оказалось, единственным аллергиком. Ее шерсть была такой белоснежной, что светилась на солнце. И я назвала ее в честь греческой богини, дочери Аполлона – Фебой. Лучезарная – так переводится с греческого ее имя.

Роман проникся к щенку, а по-другому, казалось, быть не может. Песик был умный, писал на пеленку, ластился к нему и был удивительно хорош. Ну, хоть, собака отвечала его ожиданиям! Однажды он сказал:

– Ты знаешь, у меня никогда не было такой красивой собаки. Я даже не знал, что они вот такие бывают.

Он даже поехал с нами на первую выставку. Фебе как раз исполнился год.

Вокруг было много собак, запахов, с нами были наши заводчики и тренер. Собака была очень взволнована и плохо слушалась. Пока мы ждали своей очереди, Феба запрыгнула к Роману на колени, чем вызвала волну восхищения. И вот они сидели вдвоем на стуле, окруженные толпой зевак и всеобщего восхищения, а Роман был невероятно горд и наслаждался этим вниманием, как будто это он сейчас выйдет на манеж. Нас позвали на арену. Феба бежала рядом со своим тренером и выполняла команды. В последнем круге сорвала стойку и выбыла из конкурса. Роман был взбешен, он взял ее на поводок и потащил к дверям. Щенок, естественно, не понимал, почему мы так резко уходим, я бежала рядом и просила отдать мне поводок и собаку. В какой-то момент, уже на улице, он сильно крутанул ее на месте и попал поводком в глаз. Щенок запищал и бросился ко мне в ноги. Я подхватила ее на руки и побежала к местному врачу, который был прикреплен к соревнованиям. Ветеринар осмотрел глаз, сказал, что повреждений не видит, но есть ушиб. Собака будет щуриться пару дней, но потом, безусловно, лучше показать еще раз врачу.

Как уже было заведено, Роман извинялся, купил собаке игрушек и вкусняшек и обвинил меня. Я мало занималась собакой, и зачем вообще надо было ездить, если песик не готов.

И я, тоже по традиции, просто промолчала. На глазах превратилась в безропотное существо, которое всеми способами пытается избежать конфликта, попутно предает себя и тех, кто ей дорог. Сейчас не могу представить ситуацию, при которой человек рядом плохо обращается с моей собакой, пусть и единожды, и остается в моем окружении. Дети и животные – лучшая лакмусовая бумажка сущности человека.

Однажды, когда Роман с помощником Вадимом и адвокатом уехали на дачу показаний, я была дома одна. В квартиру позвонили. Меня уже приучили, что мы не только не открываем дверь, но мы к ней даже не подходим. Через пять минут (напомню, мы жили на первом этаже) начали стучать в окно. Послышался голос:

– Девушка, позовите Романа, я хозяин квартиры, со мной милиция. Откройте дверь!

Но я знала, что просто милиция к нам заходить не имеет права, мы под наблюдением ФСБ. Поэтому я закрыла окна, выключила свет и написала Вадиму.

Люди с улицы опять вернулись к двери и начали пытаться ее выломать. Я схватила собаку и заперлась в ванне. Позвонила адвокату.

Роман вскоре приехал и сообщил, что нам надо съехать с квартиры, что ее забрали за долги какие-то люди. Так мы остались без последнего жилья. Съехали в съемную квартиру. На все мои вопросы он отмахивался:

–Не лезь, это мои дела и тебя не касаются!

– Как же не касаются, ломятся в дом, угрожают.

Но он лишь скрипел зубами и уходил от ответа.

Наступило лето. Возобновили допросы, дело начало активно двигаться к суду. Днем Роман ездил уже в офис, дома появлялся глубокой ночью. Часто мы стали спать в разных комнатах.

Я начала искать работу. И как-то вечером так совпало, что мне позвонили, когда он был дома.

– Куда ты собралась?

– Мне предлагают работу в кризисном центре.

– Мы же договорились: я работаю, ты отвечаешь за семью. Сейчас будет суд, вся эта канитель закончится, пойдем по врачам, будем решать вопрос с деторождением. Где тут место работе? Не придумывай.

– А если что-то пойдет не так?

– Я подстраховался. Меня познакомили с одной дамой, она депутат, имеет выходы на суды. Дочь у нее решит вопросы с прокуратурой. Я уже дал денег. Так что не придумывай.

День суда выпал на мой день рождения. Утром мы собирались в суд.

– Смотри, мы сейчас в суд, потом я в офис порешаю дела и вечером пойдем в ресторан. Забронируй что-нибудь приличное.

– Хорошо, на двоих?

– Да сколько уж можно-то вдвоем. Бери стол на десять человек. Позовем художника нашего, адвоката, друзей. Тебе 30 лет! Это надо отметить! И да, собери мне на всякий случай сумку с собой.

– Зачем? Ты же сказал, что все оплатил.

– Всегда должен быть запасной план.

– Мне не нравится такое рассуждение.

– Перестань. Кинь вещей по минимуму, просто, чтоб были.

Мы приехали в суд. Все было до безумия буднично. Два адвоката, Вадим, я, Роман. И прокурор, судья, секретарь.

Оглашения приговора. По делу было две статьи: организация ОПГ и мошенничество. Первая статья не доказана, а по ней 7 лет. Потом начинают читать обвинение по второй. Роман поворачивается ко мне бледный и говорит:

– Ты слушаешь, что она говорит? Меня сейчас закроют!

Судья читает приговор, срок 5 лет.

Мы все в оторопи, как в кино заходит конвой, надевают наручники и уводят. Все.

Мы переглядываемся, все смотрят на меня и спрашивают: «Кому он отдал деньги?»

Перед тем как Роману надели наручники, он успел сунуть помощнику свой смартфон. Меня это очень удивило. Не мне, человеку, который будет опять общаться с адвокатами, бандитами и решать вопросы с фирмой, а человеку, который мне подчиненным будет.

Было не до выяснений. Нашей небольшой группой поехали к нам домой. Весь день кто-то приезжал: сотрудники компании, бухгалтер, бандиты, адвокаты кому-то звонили и все задавали мне вопрос: «Как же так произошло?»

Я сказала Вадиму открыть телефон и найти даму-депутата с дочерью. Даму не нашли, только переписка с дочерью. Вадим ей позвонил, она сказала, что будет узнавать, почему так произошло и что надо делать. Назначила встречу, и мы поехали. Точнее Вадим собирался ехать сам и посадить пару криминальных товарищей за соседний стол, чтобы они послушали и посмотрели, с кем она придет, и с кем будет говорить потом. Но я настояла, что присутствовать буду тоже. Мне никто не мог перечить, ибо знали, что многие встречи Роман сам мне делегировал. И даже эти прожженные мужики не могли допустить тот расклад – сюрприз, который Роман приготовил.

Мы зашли в ресторан на Кутузовском проспекте, там было немноголюдно и сумрачно. За столом сидела пышногрудая блондинка лет сорока. Она не смогла скрыть удивления, когда увидела Вадима в сопровождении девушки.

– Здравствуйте, я Марина, – растягивая слова, представилась блондинка.

От нее пахло дорогим парфюмом, а тщательный макияж, укладка, дорогие перстни на пальцах говорили об ее материальном благополучии. Неужели она забрала деньги Романа и обманула его?

– Здравствуйте, Полина.

Я беззастенчиво разглядывала ее, и под моим взглядом она заерзала.

– А, вы сестра Романа, он рассказывал о вас.

Я удивленно посмотрела на Вадима, то пожал плечами, вид у него был растерянный.

– Ошибаетесь. Я не сестра ему. Невеста.

И подложила руку под подбородок так, что мое шикарное помолвочное кольцо было невозможно не заметить.

Марина перевела взгляд с меня на кольцо, потом снова на меня и выцедила:

– Не знала…

Повисла пауза.

Представьте наше общее разочарование с этой дамой, когда выяснили, что я как бы невеста с кольцом на пальце, а она как бы та, с кем Роман обещался полететь в Эмираты после освобождения. Она знала, что ему помогает Полина, его сестра.

Забавно, что у Романа действительно были сестры, но их звали иначе, и они никак не участвовали в его судьбе.

Как потом мне рассказывал наш отряд дозора, после моего ухода, она подсела к подруге и очень эмоционально обсуждала, что я никакая не сестра, что он ей все наврал.

– Я не знала, что он отдал деньги поверенному моей матери, мы пытаемся его найти.

– Дайте нам его фамилию и данные, мы в этом явно преуспеем лучше вас.

На том мы и расстались. Данные передали Грише Гиблому, и стали ждать поимку чернокожего (как оказалось) мошенника. Странным образом получается, что одни мошенники притягивают других, они редко вступают в коалиции друг с другом, ибо не доверяют, но вот в пути на перекрестках часто сталкиваются. Когда это происходит в поворотных точках – оборачивается трагедией.

А я ехала домой и читала все переписки в смартфоне. Там кроме этой дамы и пламенного общения с ней, был еще диалог с бывшей сотрудницей (той самой, про которую он клялся дочерью, что больше не напишет ей ни слова). Я читала диалог за диалогом и излечивалась. Мне как будто, наконец, сняли шоры с глаз. Некоторые переписки я фотографировала себе на телефон, читала и прозревала. Я была удобной, покладистой женщиной, которая стала вещью. Необходимой, нужной вещью.

Да, он никого не любил и даже не испытывал душевной привязанности, я читала очень внимательно и понимала его ход мыслей. Каждой была отведена своя роль. Кто-то должен был вернуться в компанию и собрать разбежавшихся клиентов, кто-то отвечал за нужные знакомства, кто-то за тыл и быт, кто-то просто тешил его самолюбие.

Да, мне он доверял, будучи уверенным в моих чувствах к нему. А я сама очень сильно обманывалась. Не он меня обманывал, а я сама сделала все, чтобы оказаться на этом дне кувшина. Так долго игнорировала тревожные огни, так долго гнала мысли и не слышала, что мне говорят люди вокруг. Я все себе могла объяснить. Сначала большой любовью, потом, что он нуждается во мне и я ему необходима.

Как мне сказал однажды отец: «Ни один мужчина не придумает такое оправдание, какое выдумает женщина и сама же в него поверит».

Если кто-то причинил тебе зло, не мсти. Сядь на берегу реки, и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывает труп твоего врага. (Лао-Цзы)

Пока специально обученные люди искали, куда кануло двенадцать миллионов рублей, ситуация развивалась своим чередом. Адвокаты подали на условно-досрочное, потому что был зачтен срок домашнего ареста. Прокуратура подала протест по отмене второй статьи, и пока шла эта бумажная волокита, прошло полтора месяца. В московскую тюрьму ходил только Вадим. Роман гордо сказал: «Полина не должна меня здесь видеть. Ни к чему». Мы выиграли очередной суд, который подтвердил отсутствие доказательств ОПГ, прокуратура просто тянула время и добилась отправки Романа в колонию из «Матросской тишины». Один из адвокатов, преданный Давид, поехал вслед за ним, чтобы уже на месте подавать на досрочное освобождение. Адвокат звонил мне каждый день и докладывал обстановку.

Тем временем я съехала с нашей квартиры, отвезла все вещи Романа к его матери, сократила персонал в фирме, оставив только самые ключевые позиции, закрывала по возможности все дела, которые он по своей беспечности и самонадеянности наштамповал, поддерживала его мать (светлого и очень доброго человека, которого я искренне любила).

Я ждала даты суда по досрочному освобождению, перевезла свои вещи и собаку к своей матери, планировала, чем займусь, как только все моменты будут улажены.

Но все было бы слишком просто, если бы закончилось так.

Утром звонок, смотрю Давид. Время – 8 утра.

– Алло, Давид, я еще глаза не открыла.

– Полина, Роман в карцере. Я не знаю, что произошло, но теперь об условно-досрочном не может идти и речи. Я его тут не представляю совсем. Мне кажется, здесь даже птицы не летают.

– Вы, как всегда, очень образно мыслите, а если не уходить в драму, какие перспективы?

– Единственное свидание в ближайшие три месяца возможно завтра. Дальше не понятно. Я останусь в канцелярии посмотреть бумаги. Вы приедете?

– Да.

И я дала отбой.

На следующий день Вадим отвез меня в Ярославль. Вокруг все такое серое, первый снег, на дворе уже заканчивался октябрь. Обшарпанное здание проходной, высокие стены с колючей проволокой. Десять утра, время свиданий. Скромная очередь на заполнение заявлений, которое Давид уже подал за меня, Вадим ушел оформлять передачу.

Вот это у меня карьера, думаю я. Из Парижа в Ярославль.

Нас заводят в комнату, где сидят еще надзиратели. За мутными стеклами уже сидят заключенные. Ты проходишь и садишься напротив своего абонента. Старые телефоны, такие же серые, как и стены. Люди в серой робе, с белыми нашивками фамилии на груди.

Я с трудом узнала его. Побритый налысо, осунувшийся и бледный, он сидел, опустив голову. Ждал Давида. Когда он увидел меня, он закрыл лицо руками, а когда убрал их – по щекам текли ручьями слезы. Он взял трубку и не смог сказать ни слова.

Так мы и сидели, я с трубкой у уха, а он зажимал ее в руках и закрывал рот, чтобы не рыдать. Прошло минут 15. Жестом я показала, чтобы он поднес трубку к уху:

– Давай, я буду говорить, а ты слушай, приходи в себя и успокаивайся. Нам надо решить вопросы по компании, по офису, сотрудникам, долгам.

– Прости меня. Я так нас подвел. И…– он запнулся, – я был уверен, что ты после этого меня бросишь. И вот ты тут… – и он снова заплакал.

Я смотрела на него, и мне было его искренне жаль. И было очень грустно, что вся наша история закончилась предательством и ложью, и что, как бы плохо он ни поступил со мной, мне очень не хочется, чтобы этот молодой мужчина проводил свою жизнь здесь. Сердце мое сжималось от таких быстрых метаморфоз в его облике.

– Скажи мне, ты еще меня любишь? – взмолился он и приложил ладонь к стеклу.

– Да, я все еще люблю тебя.

Моя ладонь прислонилась к месту отпечатка его руки.

– Не бросай меня. Я сойду с ума, если не буду знать, ради чего мне жить.

– Не брошу. Пока ты тут, я буду в твоей жизни.

Я приезжала раз в два или три месяца, когда разрешали встречу.4 часа длится длинное свидание через стекло, и я приходила провести это время с ним. Через адвокатов мы передавали друг другу письма. Я писала про работу, его мать, дочь. Он про свою любовь и планы, куда он хочет поехать и где побывать, какие книги удалось прочесть, жаловался на здоровье, условия быта, плохую еду. Письма были очень наивны. И меня совершенно не трогали. Лучшее лекарство – исключить прямое общение, было реализовано самым кардинальным способом. И это ощущение отдаления начало нарастать и укрепляться. Я много работала, вела дела компании, пошла на уроки живописи и снова начала жить жизнью, где я была самостоятельной единицей. Переехала к маме, гуляла с собакой, писала картины в свой единственный выходной, и мне уже не казалось, что моя жизнь будет какой-то удивительной.

Я поседела, похудела, и внутри меня разрослась черная дыра, которая поглощала хорошие и плохие эмоции, меня ничего не радовало, ничто не веселило, и вместе с тем, удивительное спокойствие поселилось внутри.

Роман не был бы Романом, если бы в очередной раз не поменял свое мнение, касаемо моего участия в его тюремных буднях. Если вначале он был благодарен и сентиментален, говорил, что здесь мне не место, что о длительных свиданиях не может быть и речи, потому что могут быть вши, то буквально через пару месяцев он стал говорить про заключение брака в стенах колонии, а потом и о том, что «другие же жены приезжают и на два и на три дня, потом просто шампунем специальным моют голову».

Но это уже я не слышала, эти слова ударялись о невидимое стекло, под которое я себя поместила. Однажды, когда он был особенно настойчив и начал меня пытаться шантажировать «моей недостаточной любовью и преданностью», я спокойно ответила:

– Тебе никто не мешал сходить в ЗАГС у дома, когда ты был под домашним арестом. Ты тогда сказал: «Не ко времени». Ну что ж. Теперь я возвращаю твои же слова обратно. Свадьба в колонии – абсолютно точно не для меня. И если я не дотягиваю по твоей шкале любви и доблести, я могу вернуть кольцо, и забудем об этом.

Спесь слетела моментально. Видимо по моим глазам было понятно, что я не шучу.

– Нет. Чтобы не случилось и как бы не повернулось все, кольцо – это память о времени, когда мы были счастливы. Оно твое. Мне просто одиноко и страшно. И я скучаю по тебе.

Комментарии психолога: героиня переживает депрессию. Внутренняя пустота и невозможность испытывать эмоции и чувства. Спокойствие может говорить о прострации, ступоре. В такие моменты очень важно обратиться к специалисту, чтобы не усугубить ситуацию и выйти из депрессии. Героиня ищет пути выхода из депрессии сама через творческий потенциал. Арт-терапия очень действенная, если у человека есть к этому склонность и его восприятие мира визуальное.

Мне встретился человек, который дал мне лучший совет на тот момент: вспомнить, что я женщина, проживать свою жизнь, не ждать освобождения и вообще ничего не ждать. Такая простая мысль была очень бережно сформулирована и преподнесена, и именно поэтому мое сердце отозвалось с полной решимостью.

Я уволила себя с должности «решаю все и за всех», выключила и выбросила все свои шесть дополнительных телефонов, перестала отвечать на звонки с незнакомых номеров, записалась на танго, танец живота, рисунок и уроки итальянского языка. День за днем я пыталась научиться чему-то новому. Устроилась на работу в галерею современного искусства, обрела новый круг общения, и моя жизнь снова стала напоминать нормальную.

Конечно, я понимала, что скоро Роман выйдет и будет пытаться вернуть меня. Я закрутила интрижку, ездила за границу с коллегами и выставляла фото в соцсетях. Рано или поздно Роман откроет мой профиль и увидит, что я уже далеко шагнула от той точки, в которой он меня помнит.