Читать книгу Только сегодня - - Страница 4

Одному богу известно, как я снова смогла уснуть. Проснулась от холода. От него у меня разболелся позвоночник. Укутавшись в халат Генри, я подошла к окну. Уже смеркалось. Я глянула вниз в глубь мощеного внутреннего двора, будучи практически уверенной, что именно сейчас увижу, как Генри возвращается ко мне.

Это неправда. Этого просто не может быть. Мы видели Марлу всего несколько часов назад. Лично я видела даже больше Марлы, чем хотелось бы: видела ее голую жопу, вихляющуюся на танцполе, видела огромную грудь, сочащуюся молоком, держала ее руку в своей – теплую, ЖИВУЮ! Умерла? Нет. Марла и до этого часто перебирала, но всегда очухивалась. Большая часть ее жизни – это жесткая вечеринка. Потребовалась бы лошадиная доза, чтобы остановить ее, – или какая-нибудь левая таблетка. Тут я подумала о Пэдди. Я должна позвонить Пэдди!

Он тут же ответил:

– Блядь, где ты?

Я слышала раньше, как он орет, но сейчас в его голосе появилось какое-то бесформенное дребезжание, от которого у меня защипало в носоглотке.

– Я у Генри.

– Поздравления, – дребезжание перекрылось ехидством.

– Пэдди, это правда?

– Она мертва, Джони. Блядь, она умерла… лежала на полу в ванной, все столпились вокруг и ничего не делали.

– Господи…

– Знаю, знаю…

– О боже…

– А где Генри?

– Ушел, нет его. Не могу сказать когда.

– А ты что делаешь?

– Ничего.

– Приходи к Ханне, ты должна быть здесь. Иди сейчас же, мы все здесь. Кроме Дила, он уехал вместе с ней на скорой, и я не могу с ним связаться.

– А почему Дил поехал?

– Дил ее нашел.

Я поняла, что не могу ничего выговорить. Перед глазами стояла картина – Дил держит безжизненную руку Марлы, сидя рядом с ней в несущемся с воем сирен автомобиле скорой помощи.

– Джони? – рявкнул Пэдди.

Я закрыла глаза. Время, которое здесь, в этом старинном здании, казалось практически остановившимся, вдруг понеслось с бешеной скоростью. Меня мутило, я была полностью дезориентирована.

– Генри… он просил меня оставаться здесь, – промямлила я.

– Дорогая, у Генри сейчас будут более серьезные заботы, чем беспокоиться о твоем местонахождении. Возвращайся. Будь с нами.

– Я должна оставаться здесь. Он просил меня, – твердила я, чувствуя, что просто необходимо делать так, как сказал Генри.

– Прекрасно, – отрезал Пэдди. – Будь на связи, – и отключился.

Я вытаращилась на экран телефона – часы показывали четыре двадцать пополудни. За окном начинало темнеть, а Генри все еще не вернулся. В одном углу комнаты, на комоде, оставался включенным высоченный китайский светильник. Его тусклого света хватало лишь подсветить этот угол.

С трудом, до боли в руках, я открыла медные краны, чтобы набрать ванну, и древние трубы с присвистом засопели, подавая воду. Я подалась к единственному моему компаньону – собственному отражению в зеркале. Под глазами засохли черные потеки, губы распухли и стали малиновыми. Крошечные пятнышки блесток, оставшиеся на плечах и груди, подмигивали мне. Я разглядывала вены на груди, которые, пересекаясь, сплетаясь, образовывали что-то вроде карты вокруг солнечного сплетения. «Прямо на моем сердце», – подумалось мне, но потом я сообразила, что сердце находится под ребрами с левой стороны. Я погрузила свое тело в обжигающую воду ровно в тот момент, когда последние проблески света на небе поглотила тьма.

Я пыталась не думать о том, как Генри увидит гроб с телом сестры. Я отгоняла от себя мысли о том, как долго еще будет происходить лактация в покинувшем жизнь теле и не вздумают ли они откачать это мертвое молоко для ребенка. Я старалась не думать о том, как Дил ехал в машине скорой помощи и теперь пропал бог знает куда. Я представляла себе улыбающееся лицо Генри, его голубые глаза, смотрящие на меня из-под длинных ресниц. Господь всемогущий, сделай так, чтобы сейчас он лежал рядом со мной вот в этой парящей ванне.

Возможно, в какой-нибудь более счастливой параллельной реальности в этот новогодний день мы бы заказали себе еду прямо из ванной, а потом, облачившись в чистые пижамы, ели бы ее и с наслаждением похмелялись после вчерашнего. Задержав дыхание, я погрузилась под воду и ощутила наслаждение от наступившей тишины. Вода мягко удерживала меня в своем безмолвии.

* * *

На второй день я проснулась очень поздно. Сообщения сыпались ото всех, кроме Генри, и, что тревожило сильнее всего, не было ничего от Дила. Я выключила телефон.

Кухня, судя по всему, имела счастье подвергнуться обновлению годах эдак в шестидесятых прошлого века: сплошной линолеум и пластик. Я изучила содержимое холодильника: остатки увядшей руколы, открытая банка анчоусов и бумажный пакетик с кофейными зернами. Обследование шкафов прибавило трофеев – пара протеиновых батончиков и липкая бутылочка с соевым соусом. Воистину холостяцкая берлога. Я заварила кофе и поняла, что не ела почти два дня.

Тишина стояла невыносимая. Я слонялась по квартире в обнимку с кружкой кофе, разглядывая наиболее необычные предметы: покрытый патиной самовар, от которого пахло подгнившими фруктами, парчовая шкатулка для украшений с ключами для отопительных радиаторов вместо драгоценностей, небольшая фарфоровая статуэтка в виде забавного попугая. На стене прямо над дверью, где могла бы уместиться и полноценная картина, висел рисунок лошади, явно намалеванный детской рукой. Цвета – серо-буро-малиновые, пропорции животного очаровательно неверные – туловище слишком длинное, а глаза явно человеческие. В нижнем углу рисунка широкой кистью весьма небрежно были оставлены инициалы – МТ. Скорее всего, это существо нарисовала Марла, когда была маленькой девочкой. Мне нужно было выпить.

В гостиной стоял отлично укомплектованный антикварный барный столик. Среди марочных коньяков и портвейнов, без сомнений, дорогущих, стояла бутылка бурбона, которую я схватила и без промедления сделала один обжигающий глоток прямо из горлышка. Сладкий напиток одновременно смягчал и согревал мое нутро приятным и живительным образом. Пустой желудок отреагировал на алкоголь мгновенно. Прихватив бутылку с собой, я снова зарылась в постель.

На третий день случился нервный срыв. Я лежала в постели и голосила. Протяжные, громкие с надрывом стенания эхом разносились по пустой квартире. Бедная, несчастная Марла! Я выкрикивала ее имя, словно надеясь, что ее призрак явится ко мне. Я снова и снова звонила Генри, но он не отвечал. Мне нестерпимо хотелось поговорить с Дилом, но молчание с его стороны действовало предостерегающе. Придется звонить Пэдди и признать, что обо мне все забыли.

Складывалось ощущение, что мир закрылся от меня. А всего лишь через пару улиц бурлила жизнь в Сохо, проникая ко мне звуками и запахами: шуршанием льда в шейкерах, ароматами жарившейся курицы. Народ отчаянно куролесил перед тем, как наступит время возвращаться на работу. Это как вдруг поселиться в другой вселенной. Даже роскошная обстановка квартиры, казалось, насмехалась надо мной, будто я принцесса, втиснутая в рамки некой изысканной картины.

Вернулся голод и присосался к моему желудку, как ненасытная пиявка. Я набросилась на протеиновые батончики Генри, давясь их подслащенной кислятиной и своими всхлипываниями. В это самое время раздался звонок телефона, заставивший меня чуть ли не выпрыгнуть из собственной кожи. «Да разве ж у кого-нибудь еще остался стационарный телефон?!» – дико вытаращившись, думала я, мчась по коридору на звук древнего аппарата.

– Алло?

– Джони, хорошо, что ты там.

– Генри, о боже, Генри. Когда ты придешь?

– Вечером.

– Сегодня?

– Да.

– Я приготовлю ужин, ты чего хочешь?

– Да что угодно. Буду часам к семи. Если понадобится выйти, там у двери под половиком есть запасные ключи.

– Хорошо.

И он отключился.

Единственное, во что я могла одеться для выхода, – это мое праздничное новогоднее платье. Облачившись в него, я не смогла удержаться от идиотского смеха. На Риджент-стрит все еще горели рождественские гирлянды в виде светящихся контуров северных оленей, скачущих над вереницей туристических автобусов. В каждой витрине светились неоновые вывески – РАСПРОДАЖА. В магазинах было оживленно. В одной из витрин мое внимание привлек ярко-желтый джемпер, и я поняла, что запала на него, эта бескомпромиссная желтизна проповедовала веселье, чего я так жаждала. Мощная волна тепла, способного генерироваться лишь центральным отоплением, обдала меня с головы до ног, когда я вошла в магазин. Ряды вешалок с вечерними платьями, печалившимися о том, что в эти праздники их уже не пригласят на танец. Итальянская мама что-то выговаривала своей обиженной дочери по поводу белого пальто. Повсюду были разложены груды перемеренной одежды.

Я сняла джемпер с вешалки и примерила перед ближайшим зеркалом. Сразу ощутила на себе электростатический разряд дешевой ткани, а мое отражение при резком освещении выглядело чертовски шутовским. И музыка в магазине вдруг сразу показалась слишком громкой вперемешку с женским галдежом, а воздух – очень сухим. Я стянула с себя джемпер и, спотыкаясь, выскочила на Глассхаус-стрит. Закрыв глаза, я повернулась лицом к ветру, чтобы он смахнул с него растрепавшиеся волосы и в надежде успокоиться. Вспомнились уроки дыхания от моей хозяйки-психотерапевта: на четыре – вдох, задержка на четыре и на четыре – выдох.

В супермаркете я загружала свою корзину, отдавая предпочтение свежим и здоровым продуктам, но не удержалась, однако, и от некоторых вредных ингредиентов. Мне хотелось, чтобы Генри явился к пышному пиршеству в атмосфере изобилия и спокойствия. Для основного блюда я купила стейк и картофель, к этому присовокупила разнообразную свежую зелень и бутылку красного вина. Сознавая, что на все набранное у меня не хватит денег, я решила перевести сотню фунтов со своего сберегательного вклада, ведь ситуация-то была поистине чрезвычайной. Нехитрые манипуляции с банковским приложением в телефоне, и проблема решена.

Когда я выйду на работу, то смогу вернуть деньги, и родители никогда не узнают, что на наследство бабушки Хелен было совершено покушение.

Вернувшись в квартиру, я физически ощутила давление тотального запустения. Теперь обстановка показалась мне убогой, простыни на кровати – спутанными, и от всех вещей веяло затхлой сыростью. Разложив продукты, я извлекла из-под кухонной раковины моющие средства, губки, тряпки и приступила к уборке: я пылесосила, скребла и терла все подряд. Застелила постель, взбила подушки. Когда стемнело, я зажгла все светильники. Посмотри, Генри, как я все хорошо сделала. Оцени, какой прекрасной подружкой я могла бы быть.

Когда Генри наконец появился, я только что вылезла из ванной.

– Ты вернулся! – воскликнула я, заметив его фигуру в дверях.

Он был бледен, небрит и выглядел еще более худым, чем обычно.

– Я не слышала, как ты вошел, – затараторила я, потянувшись за полотенцем.

Он молча подошел, взял полотенце из моих рук и закутал меня, словно ребенка, прежде чем прижать к себе.

– Привет, – прошептала я, уткнувшись в его рубашку.

– Привет, – ответил он.

Я подняла голову и посмотрела ему в глаза. Он заключил мое лицо в свои ладони и поцеловал, сначала мягко и нежно, затем более жестко и страстно. Скинув пальто, он стал расстегивать рубашку.

– Не нужно ничего говорить, – просипел Генри сквозь учащенное дыхание, и я повиновалась.

Спустя какое-то время мы лежали на полу в ванной комнате, и Генри наконец-то расслабился. Я чмокнула его в нос и поднялась.

– Я купила на ужин стейк, – похвасталась я, облачаясь в его рубашку.

Сохранившееся тепло его тела ощущалось как чистая нежность.

– М-м-м, – промычал Генри, лежа с закрытыми глазами.

– Я не могу оставить тебя здесь одного, валяющегося на полу.

– Вообще-то я бы принял ванну, – отозвался Генри, переворачиваясь на бок.

– Отлично, а я пока приготовлю ужин. Хочешь бокал вина?

– Да.

Я оставила Генри понежиться в ванне в компании с бокалом «Риохи», а сама принялась шинковать овощи, не обделив вином и себя. Единственная станция, свободная от помех, которую я отыскала на старом кухонном радиоприемнике «Робертс», транслировала какой-то фортепианный концерт – в ритме аллегро, но слух не напрягало. Постепенно кухня наполнялась паром и становилось все теплее. Масло, которое я разогревала на сковороде для приготовления стейка, вдруг вспыхнуло. От неожиданности я взвизгнула и тут же рассмеялась. Пришлось открыть окно. Ворвавшийся холодный ночной воздух принес своеобразный землистый запах, появляющийся после дождя. Этот запах называется петрикор, и я вспомнила, как разучивала это слово со своими подопечными детьми (Джем, что помладше, произносила его как «Пэт-трикол»[4]). Я высунулась из окна, опершись на мокрый подоконник, и ощутила, как петрикор ускользает от меня, в то время как я пыталась удержать его глубокими вздохами. Окна кухни выходили на север, и я устремила свой взор поверх крыш в том направлении, где находилось мое жилье, представляя, как в раковине по-прежнему стоят невымытые фужеры, а на полу валяются клубком мои колготки. Как бы мне никогда туда не возвращаться?

– Как вкусно пахнет, – подал голос Генри.

Вскоре он появился в халате с персидскими узорами из «огурцов» и, подойдя сзади, уткнулся лицом мне в шею.

– Я закрою, а то здесь холодно, – сказал он и опустил створку окна.

Ели мы молча, погрузившись в процесс нарезания и пережевывания пищи. На фоне скрежета и бряцанья столовых приборов о фарфор мне ужасно резали слух звуки моего собственного жевания. Закончив, Генри встал и отнес свою тарелку в раковину и так и остался стоять ко мне спиной. Вино кончилось.

– Как дома? – спросила я.

Он молчал, лишь голова поникла. Затем плечи стали еле заметно подергиваться. Он смеялся. Наконец, потерев лоб рукой, он со стоном выдохнул и ответил:

– Да хреново, как еще.

– Сочувствую, – промямлила я, таращась на его затылок. – А что конкретно?

Генри снова взял паузу и принялся мыть тарелку. Я машинально начала ковырять кутикулу большого пальца на руке.

– Ненавижу, когда родители собираются в одном доме, – снова заговорил Генри. – Они как будто соревнуются, кто горюет сильнее.

Я хихикнула. Он не поддержал.

– Твои братья тоже были? – поспешила спросить я.

– Да, – проронил Генри и, обернувшись в пол-лица, попросил: – Свернешь нам по сигарете? У меня в пальто все есть.

– А, да, конечно.

Я сходила в ванную, подняла с пола пальто, вернулась и повесила его на угол кухонной двери. Извлекла из кармана табак, бумагу, фильтры и скрутила нам по сигарете.

– Придется мне с твоих рук дымить, – сказал Генри, намывая посуду.

Я присела рядом, прикурила обе сигареты и, потягивая одну, другую подносила к губам Генри.

– Как братья справляются-то? – возобновила разговор я.

– Не знаю. Старший, Ник, он странный и скрытный.

– А младший? Как его зовут?

– Эд.

Я знала, что Эд Ташен был самым младшим, родился спустя почти десять лет после Генри. Ходили слухи (от Пэдди), что этот ребенок был последней отчаянной попыткой родителей Генри спасти свой брак.

– В первую ночь Эд пришел ко мне в комнату весь в слезах, – продолжил Генри.

– Черт, – проронила я.

– Он сказал, что понял теперь, что он совсем ее не знал. Она же на двенадцать лет его старше. К тому времени, когда Эд стал ходить и только начал говорить, она уже практически жила в Лондоне.

– Ага, – поддакивала я.

– Ну вот, – Генри кивнул мне, давая понять, что хочет затянуться. – Марла, – выпустив дым, продолжил было Генри, но осекся и громко откашлялся. В его кашле явно чувствовалась агрессия. – Ее исключили из школы в шестнадцать лет, и никто не знал, что с ней делать. Папа к тому времени практически не жил дома, а мама просто опустила руки. Я думаю, она устала тянуть лямку плохого полицейского. Так что они позволили ей свалить и жить в этой квартире.

– В шестнадцать лет?

Я окинула взглядом неброскую кухню и попыталась представить, как подросток Марла здесь обитала – готовила себе еду, читала журналы, красила ногти на ногах.

– Видели мы ее только тогда, когда она заявлялась, без всякого предупреждения, за деньгами. Обычно под кайфом и всегда с новым мужиком.

– Жуть.

– Ага. Ну так вот, заявляется ко мне посреди ночи Эд весь в соплях. – Генри вздохнул. – Ну, я его успокоил кое-как, и тогда он объяснил, что плачет, потому что чувствует себя виноватым.

– Виноватым? Типа, вина живого перед умершим?

– Нет, – спокойно ответил Генри. – Потому что на самом деле он не любил Марлу.

Я не знала, что и сказать. Ведь все мы должны были признаться в том же самом. И теперь наше умалчивание показалось мне смертным грехом.

Рукава халата Генри намокли, а он продолжал утирать лицо тыльной стороной ладони, размазывая по щекам мыльную пену.

– Еще он сказал, что порой желал ей передоза.

– Что? – обомлела я. – И что ты сказал?

– Сказал, что понимаю его, – ответил Генри, закрыл воду и забрал у меня свою сигарету, а я ощутила легкий укол огорчения, что больше не поднесу к его губам свои пальцы.

– Она же превратила жизнь нашей семьи в сплошной кошмар, Джони. Переспала с половиной моих друзей. Если посреди ночи раздавался телефонный звонок, значит, это из клиники или полицейского участка. В принципе, это и добило брак наших родителей.

– Но это ж, я полагаю, не только из-за нее, да?

Генри глубоко затянулся остатком сигареты и ничего не ответил. Так мы и стояли молча некоторое время. Я даже не знала, хочет ли он, чтобы я оставалась здесь с ним.

– Пошли в кровать, – наконец сказал Генри.

Я подняла на него взгляд, на темной щетине все еще блестели капельки воды. Я действительно крепко запала на него.

– А пойдем, – сказала я.