Читать книгу Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 2 - - Страница 3

Часть четвёртая
Франция, Испания, Греция, далее везде
Глава вторая
22 ноября 1973 года

Оглавление

Утром мы все с удивлением обнаружили, что «Армения» за ночь переместилась и стояла теперь рядом с другими, пусть и более мелкими, пассажирскими судами. Площадка, на которую прибывали автобусы, была практически напротив, стоило лишь пройти через таможню и пункт пропуска, где следовало предъявлять паспорт. Было удивительно, но ровно в девять наш автобус тронулся с места, и мы отправились на очередную экскурсию – «Марсель и его окрестности». Удивительным оказалось то, что никто не опоздал. Значит, обещанные нашим группенфюрером строгости подействовали.

К Надежде подошёл Павел Васильевич, тот, который в Минморфлоте работал, и о чём-то начал её просить. Она стала совать ему в руку микрофон, а он от него всячески отбрыкивался, явно желая, чтобы она нас о чём-то проинформировала. Надежда ловко его обошла: взяла микрофон, в него всего одну фразу произнесла:

– Сейчас Павел Васильевич нас кое о чём любопытном проинформирует, – а затем тут же ему и вручила. Тому ничего не оставалось, как начать рассказывать:

– Я утром на палубу вышел, смотрю, нас из нефтяного терминала вытащили и в нормальный, пассажирский поставили. Пришлось капитана навестить. Тот мне доложил, что вчера генеральный консул Советского Союза лично посетил руководство порта и объяснил, что если «Армения» будет продолжать находиться на территории нефтеналивного терминала, то он, как лицо облечённое вполне определёнными правами и обязанностями, будет вынужден обратиться в международную организацию по надзору за безопасностью морских перевозок, а затем подаст в международный суд иск о возмещении ущерба, понесённого нашей страной из-за нахождения пассажирского судна в ненадлежащем месте. Те тут же ручки вверх подняли и в течение ночи нас перебуксировали. У меня возник вопрос: из-за чего, собственно говоря, всё это произошло? Помните, как нас мариновали в Неаполе в знак протеста против выдворения из СССР итальянского дипломата, уличённого в противозаконной деятельности?

Он внимательно оглядел весь автобус и, убедившись, что все это помнят, продолжил:

– Так вот, тогда же на месте преступления были задержаны и два французских дипломатических сотрудника, объявленных персонами нон грата. Вот руководство марсельского порта, само или науськанное кем-то, и решило таким образом показать, что они возражают против действий советского руководства, пусть и вполне законных. Но этот номер у них не прошёл.

Он поклонился нам, передал микрофон Надежде и с чувством выполненного долга отправился на своё место.

День был солнечным и довольно жарким. Мы все были одеты почти по-летнему, многие мужчины так вообще в майках с короткими рукавами. Правда, предусмотрительные дамы набрали с собой сумок с тёплой одеждой, благо их в руках таскать не надо. А вот Марсель, который гид, нас удивил. Хоть вместо вчерашнего пальто на нём теперь и был надет длинный плащ из какого-то непромокаемого материала, но плотные брюки и пуловер, видневшиеся из-под плаща, воскресили в моей памяти картины Отечественной войны 1812 года. Очень уж теплолюбивый народ эти французы. Удивительно даже, как они умудрились половину Канады колонизировать.

Экскурсия началась в Старом порту, и здесь оказалось, что мы, русские, хорошо этот порт помним. Вернее, не сам порт, конечно, здесь никто из нас никогда не был, а его описание из романа «Граф Монте-Кристо». Посыпались вопросы, поставившие нашего гида в тупик:

– Где жил Эдмон Дантес?

– Где стоял дом господина де Морреля?

– Где швартовался «Фараон»? – и ещё множество подобных.

Оказалось, что Марсель не читал знаменитый роман Дюма и вообще первый раз услышал о его существовании. Он смог ответить лишь на один вопрос из целой кучи заданных:

– Где находится замок Иф и можно ли его посетить?

– Замок Иф, – прозвучал ответ, – расположен здесь по близости, на небольшом островке неподалёку от берега, его посещение в рамках нашей экскурсии не предусмотрено, но мы с вами сможем на него издали посмотреть.

После этого наши дамы потеряли к гиду всяческий интерес и разбрелись по Старому порту в разные стороны. Марсель поймал Надежду и о чём-то её весьма энергично расспрашивал. Я стоял в сторонке и долго издали следил за их беседой – знаете, так интересно наблюдать подобную немую сцену и самому придумывать диалог между людьми.

В Старом порту меня очень заинтересовал, судя по внешнему виду, весьма древний форт. В общем ничего особенного, мощное укрепсооружение прошлых веков, и всё. Но заинтересовало оно меня вот по какой причине: его пушки были направлены не в сторону моря, а на город.

Вот это Марсель знал хорошо и тут же принялся объяснять. Оказывается, в середине XVII столетия здесь произошло народное восстание, направленное против власти тогдашнего губернатора Прованса. Вот этот форт, носящий название Сен-Жан, и стоящий неподалёку другой форт, называемый крепостью Святого Николая, и помогли губернатору сохранить своё насиженное тёплое местечко, подавив плохо организованную вспышку народного гнева. Ну а чтобы простолюдины знали своё место, пушки так и оставили стоять. Пусть все видят, что их ждёт в случае чего.

От Старого порта мы поднялись немного вверх, и перед нами предстал знаменитый остров Иф с крепостью, защищающей город с моря, впоследствии превратившейся в тюрьму, в том числе и для политических преступников. Тоже мощное сооружение; я на него долго смотрел, пытаясь понять, откуда сбрасывали в море трупы умерших узников, но так ни до чего и не смог додуматься. Спросил Марселя – тот на меня опять с удивлением посмотрел и покачал головой. Он об этом никогда даже не слышал. Ну ладно, историю графа Монте-Кристо Дюма придумал, воображение у него было великолепное, но побег Эдмона Дантеса в саване покойного аббата Фариа должен был иметь какую-то основу. Не просто же так Дюма ввёл в свой роман историческую личность, коей являлся католический монах, португалец по происхождению, аббат Фариа. По крайней мере, мне так показалось.

Марсель, я имею в виду город, мне понравился. В отличие от Неаполя он более предсказуем, более организован, более спокоен и, как мне показалось, более приспособлен для жизни. Наверное, всё это с моей точки зрения, но ведь, в конце концов, я говорю о своём впечатлении от этих двух крупных портовых городов.

Несколько часов мы провели на улицах Марселя, и хотя он является вторым по площади и численности населения городом Франции, мы успели объехать его вдоль и поперёк. В городе два крупных католических собора – Кафедральный и базилика Нотр-Дам-де-ла-Гард. Они ровесники, оба построены в XIX веке. Базилика, в неовизантийском стиле, с одиннадцатиметровой статуей Девы Марии с младенцем на руках на колокольне, была сооружена в честь Богоматери-заступницы. Местные жители называют её Доброй матерью. Кафедральный собор выполнен в византийско-романо-готическом стиле. Он является воистину одним из грандиознейших культовых сооружений Европы.

Но ни один из них невозможно было назвать зеркальной копией собора Нотр-Дам-де-Африк – того, что мы видели в Алжире. Я обратился за помощью к Марселю, но он вообще впервые от меня услышал, что в Алжире имеется собор Африканской Божьей Матери, а затем добавил, что другого кафедрального собора в Марселе нет и быть не может. «Наверное, Шамиль, что-то напутал», – подумал я.

Я получил удовольствие, гуляя по старинному городу, родившемуся на берегах большого залива две с половиной тысячи лет назад. Когда идёшь по узеньким тенистым улочкам самого старого района Марселя, носящего его историческое название – Массала, невольно ощущаешь, что прикасаешься к древности. Ни в одном из городов, где я побывал прежде, я не смог этого почувствовать.

К обеду экскурсия закончилась, мы подъехали к порту и только собрались выходить, как Марсель обратился к нам, естественно через Надежду:

– Я работаю гидом не первый год, в будущем году юбилей собираюсь отпраздновать – 25 лет с микрофоном в руке. В основном мне доверяют группы, приезжающие из англоязычных стран: Британии, США и Канады. Среди их туристов немного любознательных, которых интересуют история, археология, религия. Большинству надо узнать лишь две вещи: где что купить подешевле да где выпить и закусить. Как правило, в автобусах постоянно шум стоит, народ друг с другом общается. Многие используют такие поездки для повышения своего статуса. Ну как же, он по Франции поездил, культуры поднабрался.

Марсель помолчал, а затем продолжил:

– Русские у меня впервые. Вы меня удивили. Я привык, что на любой вопрос туриста, связанный с программой экскурсии, я могу ответить без всяких проблем, а с вами я замучился. Вы задавали такие вопросы, что они ставили меня в тупик. Первый раз за почти двадцать пять лет я затруднялся в своих ответах. Оказывается, есть совсем другой мир, там люди знают не просто где находится Арль, но знают об Арле Ван Гога, о его виноградниках и мостах, там люди изучают нашу историю и читают французских писателей. Придётся мне заново учиться, чтобы работать с русскими. Я обещаю выучить русский язык так, чтобы общаться с вами напрямую, без переводчика. – И он низко нам поклонился.

Мы уже успели пообедать и выбраться на верхнюю палубу, когда кажущийся маленьким местный буксирчик, вцепившийся в «Армению», принялся оттаскивать её от причала и выводить в море. К этому времени в музсалоне началась демонстрация какого-то фильма Эльдара Рязанова, и вся наша компания побежала занимать места. В моей голове был настоящий сумбур – столько всего навалилось, что казалось немыслимым быстро разобрать и разложить всё по своим полочкам. Верхняя палуба, тихий закуток на корме и полное одиночество – вот что мне сейчас требовалось. Нет, конечно, народа там было полно, но всё это были незнакомые люди, совершенно не мешавшие мне думать.

Вывод «Армении» из бухты продолжался достаточно долго, поэтому я устроился на корме и долго смотрел на всё ещё стоявшего на опустевшем причале нашего гида – Марселя из Марселя. «Ведь он, – размышлял я, – был совсем молодым, когда во время давно уже завершившейся войны познакомился с советским офицером, бежавшим из концлагеря и, вместо того чтобы забиться куда-нибудь в кусты и переждать трудную пору, включившимся в борьбу с фашизмом далеко от родины. Миша – вот и всё, что Марсель запомнил об этом герое – отдал свою жизнь, чтобы спасти десятки измученных и обессиливших узников концлагеря, которых освободили макизары. И ещё он запомнился Марселю песней – „Катюшей“, которая даже стала гимном отряда французских партизан. Тридцать лет прошло. Я не знал, какие сейчас политические убеждения нашего гида, но то, что после встречи с нами они у него хоть немного, но сдвинутся в нашу сторону, очевидно. Любопытно было бы с ним встретиться когда-нибудь ещё». Я в последний раз окинул взглядом тоненькую полоску земли, видневшуюся на горизонте, вздохнул и вынужден был покинуть открытую палубу.

Конечно, я продолжал бы ещё в одиночестве стоять там, наверху. Но вмешалась погода, меняющаяся с немыслимой быстротой. Только что сияло солнце и было почти по-летнему жарко, как вдруг ветер переменился, небо заволокло серой пеленой и пошёл мелкий осенний дождь. Спускаться в каюту совершенно не хотелось. Пришлось отправиться в музсалон. Там продолжался показ кинофильма. Оказывается, это были «Старики-разбойники». Этот фильм Рязанова я уже видел, и он на меня сразу же произвёл какое-то странное впечатление. Вроде комедия, а мне было не смешно, а скорее грустно и жалко талантливых актёров, вынужденных играть такие, на мой взгляд, жалкие роли.

В музсалоне стоял полумрак из-за задёрнутых штор. Я не стал разыскивать ребят, а забился в самый дальний угол, постарался отключиться и от фильма, и от окружающей обстановки и начал думать, так что это такое было: реальное видéние с переносом моего сознания вглубь веков, точнее на 1940 лет, или всё же гипнотическое воздействие со стороны Димы? Первое даже страшно себе представить. Это что же такое? Некая сверхъестественная сила берет твой разум, вытаскивает его из живого тела и переносит куда ей заблагорассудится? Разум тут же начинает утверждать, что этого не может быть, поскольку не бывает никогда, но все другие чувства: слух, зрение, обоняние, кроме осязания и вкуса – ни пощупать, ни попробовать мне ничего не дали, – подтверждали, и подтверждали вполне однозначно, что я и видел то, что происходило когда-то очень давно, и слышал, как люди говорили на уже мёртвом языке, но при этом прекрасно их понимал, и дышал совершенно непривычным воздухом, сухим и каким-то терпким, напоённым непривычными мне ароматами. Значит, это было? Или всё же это гипнотическое внушение? Вот я сидел и крутил всё это то туда, то сюда и ни к чему прийти не мог. Прямо чёрт-те что со мной творилось.

Дима рассказывал, что подобные видения, когда живой человек переносился, как и я, в какие-то древние времена и там наблюдал или нечто такое, что до него никто не видел, или то, в чём он сам сомневался, – для церкви совершенно привычные и обыденные вещи. Бывало и наоборот: к людям являлись библейские персонажи из далёкого прошлого. Я сидел, размышлял над этим и пришёл к выводу, что если бы всех этих явлений не было, церковная история была бы далеко не так интересна.

Фильм закончился, первую смену пригласили на ужин. Не знаю почему, но есть мне совершенно не хотелось. Каким-то путём я сумел отключиться от всех этих видéний-явлений, от которых, честно говоря, я здорово устал. Сам не знаю, как это получилось, но я переключился на то, где побывал за последние полтора дня и что там увидел. Какое-то странное впечатление произвело на меня это двухдневное посещение юга Франции. Возможно, в этом повинны погода и неудачное время года, но, кроме уныния, в моей памяти мало что осталось. Единственное, что оставило приятное впечатление, это сам Марсель. Я прокрутил в памяти всё то, что удалось увидеть в огромном портовом городе, и окончательно убедился: первое впечатление оказалось верным, он мне определённо понравился. Но что касается окрестностей…

Попасть бы сюда в любимое Ван Гогом время года – ранней осенью, когда воздух напоён запахами зрелого винограда, когда всё вокруг переливается всеми цветами радуги и даже птички поют, радуясь жизни, – может, и изменилось бы моё мнение о юге Франции, но будет ли это когда-нибудь, никто мне не мог сказать.

Дима разыскал меня уже на корме. Дождь закончился, и я опять было занял свой наблюдательный пост, но этот настырный мужик почти насильно потащил меня в ресторан. Со мной творилось не пойми что. Пропали самые естественные желания: есть, спать. Хотелось лишь одного: забиться в какую-нибудь щёлку и, скрючившись, сидеть там, думая об одном и том же. Гипноз или видение, видение или гипноз? Мне иногда даже стало казаться, что я с ума схожу. Хорошо после ужина рядом ВиВы оказались. Виктор меня быстро в чувство привёл, заведя разговор о Наде. Он её видел, та занедужила слегка, но обещала прийти на наше привычное уже место встречи.

Погода опять изменилась; казалось, что небесные силы водят вокруг нас хоровод, сменяя каждые полчаса мелкий противный дождь пусть и пасмурной, но вполне тёплой и комфортной погодой, и наоборот.

Пришлось опять перебраться в музсалон. Мы уселись в кресла, продолжавшие стоять на своих местах, и погрузились в просмотр «Войны и мира», той самой легендарной киноленты, снятой Бондарчуком и первой из советских художественных фильмов получившей «Оскара». А ведь это самая главная кинопремия в мире, сравнимая с Нобелевской премией по литературе.

Четырёхсерийную киноэпопею за один приём посмотреть непросто, но мы решили осилить. Однако оказалось, что организаторы разбили показ на две части: вначале прокрутили первые две серии, а две оставили на следующий показ. Перед началом первой серии по пути из ресторана забежали Надя с Людмилой, но остаться не захотели, ушли в каюту, уведя за собой и Вадима с Натальей – те тоже отдыхать отправились, и мы остались вдвоём с Виктором.

Фильм завораживал. Нет, не зря ему американцы «Оскара» присудили. Появился на экране князь Андрей – и сразу же по залу прошелестело: «Тихонов…» И действительно, он был чем-то похож на привычного нам Вячеслава Тихонова, но это был не Тихонов. Тот, конечно, красив, но этот, на экране перед нами, истинный аристократ. Тихонов и высок, и строен, но на экране мы видим человека, статного не только за счёт идеальной выправки, а скорее из-за природной княжеской стати; да и жесты у него не такие, как у Тихонова, и порывист он совсем по-другому. Это был настоящий князь Болконский, потомок чуть ли не самого легендарного Рюрика.

А Пьер Безухов хоть тоже внешне, и даже очень, на Бондарчука оказался похож, но это же совсем не Бондарчук. Тот простой деревенский мужик, каким он предстал перед нами в «Судьбе человека», ну, может, получивший образование колхозник, набравшийся столичного лоска, как в «Серёже», или, в крайнем случае, русский интеллигент, как доктор Астров в «Дяде Ване» или Дымов в «Попрыгунье», но никак не граф Безухов; так держаться обычный человек не может, для этого надо с младенчества в этом кругу вертеться. Да и потом, такой путь от незаконнорождённого графского сынка до потомственного графа, обладателя гигантского состояния, простой человек, каким бы гениальным актёром он ни был, пройти вот так, как Пьер, никак не мог. А Анатоль Курагин – бонвиван, хлыщ, дамский угодник, повеса, франт, и ещё много-много можно синонимов придумать, но всё равно они, даже если их все собрать, не смогут его полностью обрисовать, такой он изысканный и обходительный, – разве это любимый миллионами Павка Корчагин, или романтик принц Грэй, или доктор Максимов из «Коллег»? Там везде это был узнаваемый Василий Лановой, но не в «Войне и мире». Понять и принять, что Анатоль Курагин – это не живой человек, а просто роль, которую исполняет прекрасный актёр, было невозможно.

Первая серия закончилась, и организаторы устроили получасовой перерыв. В зале и так немного зрителей было, а теперь, поскольку море всё больше и больше расходилось, народ и вовсе стал потихоньку в каюты перемещаться. Вот мы с Виктором почти единственными в зале и остались. Я огляделся: действительно, всего несколько кресел оказались занятыми, и всё.

Начался второй фильм – «Наташа Ростова». Когда на экране возникла эта восторженная девочка, все присутствующие просто охнули, и всё, искать среди известных актрис, кто это, было бессмысленно. Савельева первый раз снялась в кино, да сразу в таком, да так. Это был тихий восторг, тихое счастье. Я смотрел и полностью погрузился в то время и в ту жизнь. Уже потом, когда вторая серия закончилась, я как бы в шутку спросил сам себя: «Ну а сейчас что это было – видение или явление? Ведь я, казалось, переместился туда, на экран, только меня видно не было». Жаль, кроме меня, никто этого не видел, вот и ответить было некому.

Долго я оставался в том мире, который сотворил великий режиссёр и не менее замечательный актёр Сергей Бондарчук. Даже выйдя из зала и потеряв связь и с фильмом, и с его героями, и с актёрами, что не одно и то же, как бы меня ни уговаривали окружающие, я никак не мог вернуться на «Армению», чтобы осознать, что я никуда не перемещался. То удивительное чудо, которое сотворили авторы фильма, перемотали в большую катушку, положили в плоский дискообразный металлический ящичек и убрали до лучших времён, а все мы, которые зрители, продолжали находиться там же, то есть на палубах и в каютах нашего круизного судна.

Мало-помалу качка усиливалась, «Армения», значительно сбросив скорость, пересекала Лионский залив. Волны всё росли и росли. Скоро все выходы на палубы были закрыты, музсалон принял свой штормовой вид: кресла прикреплены к стенам, столики убраны. Виктор тоже отправился в каюту, Диму я не видел с самого ужина, да, честно говоря, не очень-то и хотел увидеть, по крайней мере в тот вечер. Я остался один в музсалоне, перекрепил одно из кресел так, что в нём можно было сидеть, и вновь начал крутить в голове всё ту же пластинку: так что это было – гипноз или мистические перемещения моего сознания (не знаю, можно ли назвать это душой)?

Я сидел обхватив голову руками и закрыв ими глаза – так мне легче было. Не думалось легче, а просто было. Свет мне не мешал, в музсалоне царил полумрак – шторы же были задёрнуты, – но вот когда глаза, если их открыть, упираются в пальцы рук, то как-то спокойней и уверенней себя ощущаешь, а если глаза упираются в полумрак и начинают там сами по себе, против воли своего хозяина всё рассматривать, становится не по себе. Ощущение такое, как будто голый на военной медкомиссии ходишь от врача к врачу. Мерзкое ощущение, я вам скажу.

То ли качка стала более равномерной, такой убаюкивающей, как будто я в кресле-качалке сижу, а меня кто-то легонько покачивает, не знаю, но я действительно задремал. Обычно я сны не запоминаю, вот и то, что приснилось тогда, как ни пытался вспомнить, так и не смог.

Когда я проснулся, никаких изменений в музсалоне не заметил. Я встал, ноги у меня затекли – по-видимому, спал я достаточно долго. «Надо пойти посмотреть, что там на улице делается», – решил я и направился к двери.

Я слегка толкнул от себя дверь, но в этот момент она распахнулась. В дверях стоял встревоженный Дима.

– Ну, Ваня, разве можно так? – спросил он, а затем повернулся и кому-то крикнул: – Здесь он, жив-здоров.

Затем опять обратился ко мне:

– Где ты был-то? Мы с Виктором уже всё судно обшарили, сюда раз десять заглядывали, решили последний раз всё обойти и, если не найдём, тревогу поднимать.

Из-за спины Димы появилась голова Виктора:

– Ну и где ты его нашёл?

– Скорее он сам нашёлся, – ответил Дима. – Он из музсалона выходил, когда я туда ещё раз решил ткнуться.

– Я уж подумал, что ты с Надькой где-то завис, но они с Людкой на месте оказались. Мы их даже разбудить умудрились. Новую какую-нибудь завёл, что ли?

Вопрос Виктора поставил меня в тупик.

– Где здесь новую найти? – вместо того чтобы толком объяснить всё ребятам да поблагодарить их за беспокойство, огрызнулся я.

– Во, теперь я слышу речь не мальчика, а мужа, – засмеялся Виктор. – Так где ты был? Признавайся.

– Здесь, в музсалоне, присел в кресло, вот меня и убаюкало.

На мои слова ребята отреагировали весьма своеобразно. Они переглянулись и почти одновременно задали друг другу один и тот же вопрос:

– Ты куда глядел? – друг на друга посмотрели и тут же рассмеялись.

– Ну, мы и молодцы, – сказал Дима. – Я смотрю – темно в салоне, мельком глянул – вроде никого, а что он в тёмный угол забился да спит, такое даже в голову прийти не могло.

– Ладно, нашлась пропажа – и хорошо. – Виктор был в своём стиле. – Я спать пойду, скоро новый день наступит, а у меня ни в одном глазу. – И он, махнув рукой, направился в сторону трапа.

Неожиданно мы с Димой остались вдвоём, но я этого совсем не испугался, мне вдруг захотелось продолжить наши беседы. До сих пор не понимаю, почему я успокоился. Может, сон, который я так и не смог вспомнить, стал этому причиной. Да и какая разница, захотелось и захотелось. Я потянул Диму за руку, и мы с ним оказались в музсалоне. Второе кресло привести в состояние, пригодное для сидения, – плёвое дело. Пара минут – и вот мы вновь сидим рядом.

Наступило какое-то неловкое молчание, но Дима сориентировался быстрей меня:

– Смотрю, Ваня, ты меня как бы избегаешь, пытаешься делать вид, что так случайно или вынужденно получается, а мне всё ясно и понятно. Начал я думать, с чем это связано. Первое и самое очевидное: устал человек, такая эмоциональная нагрузка вдруг на него свалилась. Причём ладно бы он готов к ней был, так ведь нет. Он же ехал безмятежно отдохнуть да на мир поглазеть, и тут нате вам. Одно видение за другим. Так и свихнуться можно. Вот я и решил отойти чуток в сторону. Передохнет человек, сил нервных немного поднакопит, всё в голове уложит аккуратно, чтобы нигде ничего в мозгах не торчало, и вновь ко мне обратится. Потом чувствую: так-то оно, конечно, так, но не только в эмоциональной усталости здесь дело, имеется ещё какой-то фактор, а вот какой? Никак я его вычислить не мог. Только сегодня, уже после ужина, догадался. Сейчас скажу, а ты признайся, пожалуйста, правильно я всё высчитал или ошибся где. – И Дима на меня с такой мольбой во взгляде посмотрел, что я согласно кивнул. А он неожиданно замолчал и в окно уставился.

За окном глухая чернота, и больше ничего не видно, ни огонька, ни звёздочки подмаргивающей – ровным счётом ничего. Я ждал продолжения, а Дима молчал. Ну, думаю, наверное, он мысли свои по полочкам раскладывает и пытается всё так сформулировать, чтобы нигде ни малейшей ошибки или оговорки не допустить.

Наконец он начал, да так, что я прямо в стул влип:

– Признайся, ты решил, что я тебя гипнотизирую? – и так посмотрел на меня, что мне ничего не оставалось, кроме как согласно головой кивнуть.

– Фу, – вдруг выдохнул Дима с таким облегчением, что мне стало ясно: совсем он не был уверен в том, что только что сказал. Так, мысль смутная была, а надо же, попал прямо в самую что ни на есть точку.

А Дима продолжил:

– Понимаешь, мне всё ясней и ясней становилось, что ты меня в чём-то подозревать начал. Но в чём – вот вопрос. Я себе всю голову сломал, никак ни черта не мог понять. Чувствую: простое что-то, но вот что – неясно. Сегодня напрочь отключился от всего, экскурсию не слышал вообще, как удавалось одному остаться, вслух рассуждать принимался – мне так легче думается. Опасно, конечно, мало ли кто подслушать может, но зато эффективно. Вернее, так: всегда эффективно было, а сегодня ноль, круглый ноль, знаешь, такая баранка слегка вытянутая. И вот буквально только что мне эта простая мысль в голову пришла: да он подозревает, что это я его в транс ввожу и заставляю всякие всячества видеть! Я ведь, когда тебе сказал, что догадался, и начал просить признаться, прав я или нет, ещё ни до чего не додумался. Решил себя поставить в такое положение, из которого только один выход – найти реальную причину. Знаю, что в безвыходной ситуации голова совсем по-другому работает. И точно – в последнюю секунду прострелило. Я даже додумывать не стал, а тебе эту мысль и вывалил. И видишь – угадал.

Он выглядел таким довольным, каким я его ещё ни разу не видел. Как он мог догадаться? Ведь сейчас темно, по лицу вряд ли что разглядеть можно, да и думал я последние минуты не о том, угадает он или нет, а о том, что Дима на моё признание, если угадает, скажет. И он догадался. Какой же у него мощный аналитический ум, как далеко он может варианты просчитывать. Небось, в шахматы хорошо играет. Ну, я и брякнул:

– Дима, а ты в шахматы как давно играешь?

Он улыбнулся:

– Быстро ты, Ваня, соображаешь, молодец. В шахматы я с детства играю, правда, дальше мастера спорта не дошёл, хотя задатки у меня неплохие были. Как мне тренеры говорили, ходы я рассчитывал чуть ли не лучше, чем многие прославленные гроссмейстеры, но работа мне этой возможности – совершенствоваться в шахматной игре – не дала. Да и мáстерские баллы я заработал, пока в Алжире дурью маялся. Там и начал в турнирах по переписке участие принимать, да видишь, как успешно получилось. А ты, значит, решил таким образом выяснить, как далеко я в своих рассуждениях заходить могу? Ещё раз скажу: молодец, правильно сообразил.

Он сказал всё это и замолчал, а я и так молчал, вот мы и сидели рядом молча. О чём он думал, не знаю, я же вообще ни о чём не думал. Хотя так, конечно, не бывает, человек, даже когда, казалось бы, ни о чём не думает, на самом деле думает о том, что ни о чём не думает. Получается парадокс, но это так.

Дима прервал своё молчание самым неожиданным образом:

– Мне кажется, ты читал роман Пастернака «Доктор Живаго». Ну а если сам роман и не читал, то уж стихи Юрия Живаго из романа читал наверняка. Помнишь знаменитое стихотворение «Гамлет»?

И он начал читать:

– Гул затих, я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далёком отголоске,

Что случится на моём веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.


Он перестал читать стихотворение Бориса Леонидовича и уставился на меня, глядя, как шевелятся мои губы: я машинально продолжал про себя произносить великие пророческие строки. А когда он понял, что я закончил и прочитал последнюю строку: «Жизнь прожить – не поле перейти», – то вновь задал вопрос:

– Вот ты книжник, любитель поэзии, считающий наверняка и по праву Пастернака одним из величайших русских поэтов. Знаешь, почему в первой публикации стихов из романа – помнишь, коричневенькая такая, маленькая книжка, в серии «Библиотека советской поэзии» года три назад изданная…

Я машинально поправил:

– Пять.

– Что пять? – не понял Дима.

– Эта книга вышла в 1967 году, это было пять лет назад, а не три.

– А… Ну, это, собственно, неважно, три или пять, главное, что в ней впервые в Советском Союзе были опубликованы стихи из запрещённой книги. Правда, об этом нигде там не упоминается. Так вот, в этот сборник вошли все стихи из романа, за исключением двух – «Августа» и «Гамлета». Знаешь, почему их там нет?

– «Август», – тут же ответил я, – явно из-за строк:

Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

Шестое августа по-старому,

Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени

Исходит в этот день с Фавора

И осень, ясная, как знаменье,

К себе приковывает взоры.


Я хотел продолжать читать, но он меня прервал:

– Хватит, хватит. Вижу, знаешь и любишь. Молодец. Ну а «Гамлет»?

Я покачал головой. Может, и знал, когда книжка вышла, и все в моём тогдашнем окружении эту историю обсуждали, но не придал этому большого значения и благополучно забыл.

Дима посмотрел на меня, посмотрел и закончил:

– Ты же прекрасно знаешь это стихотворение. Неужели не можешь догадаться?

Я всё так же помотал головой.

– Там же почти прямая цитата из Библии, из Евангелия от Марка: «Авва! Отче! Всё возможно Тебе; Пронеси чашу сию мимо Меня». Пастернак лишь немного пригладил текст, и получилось так: «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси». Ясно тебе?

Вот тут я утвердительно кивнул, это я и вспомнил, мне действительно об этом говорили когда-то, да и сейчас окончательно для себя уяснил.

– Ладно, – вдруг прервал все разговоры Дима, – уже следующий день наступил. Меня сон начал донимать. Пойдём-ка, друг сердешный, спать.

И мы пошли, хотя спать я совсем не хотел, но сказали – надо идти, я и пошёл. Правда, как голову на подушку положил, сразу же отключился.

Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 2

Подняться наверх