Читать книгу Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 2 - - Страница 6

Утром я вновь оказался на палубе раньше всех. Погода была отличной. На небе кое-где виднелись кучевые облака. Солнце ещё не взошло, но уже было достаточно светло. Тепло, как будто сейчас не конец ноября, а летний месяц в средней полосе России. Лёгкий ветерок – настолько лёгкий, что его дуновение почти не ощущалось – слегка освежал кожу. Я присел на лежак и огляделся. Вокруг ни одного человека. «Армения» застыла посередине бухты. Прямо перед нами раскинулся большой город, а это значит, что мы дошли до предпоследнего пункта нашей программы – Пальмы-де-Майорка, столицы Балеарских островов.

Но радости, что я здесь оказался, сопровождавшей меня все предыдущие дни, не ощущалось. Я задумался и понял, что сильно устал. Не физически, конечно, а эмоционально. Я чувствовал себя опустошённым и неожиданно осознал, что мне всё надоело, все эти новые города и страны, что мне уже ничего не надо. Я хотел лишь одного – вернуться домой. Пусть там холодно и идёт дождь. Пусть это даже не дождь, а снег. Пусть. Хочу домой – и всё. Сыт я уже всеми этими новыми впечатлениями, сыт по самое горло. Не осталось у меня там места, некуда мне эти новые впечатления складывать, через край уже они лезут.

Подобные мысли у меня начали мелькать ещё вчера, но я как-то с ними справился, а вот сейчас они меня одолели. Я попытался разобраться, как же так получилось, а потом понял. Новые впечатления нас встречают на каждом шагу, постоянно. Но в привычной, обыденной обстановке они не так уж и часты, а если задуматься, так вообще достаточно редки. Какой-то десяток, ну, может, пара десятков за день – и всё. Да и незначительные они, на секунду отвлекли от реальной жизни – уже хорошо. Здесь же на меня обрушилась настоящая лавина, буквально поток новых, ранее невиданных и неслыханных ощущений, чувств, душевных откликов. Причём это происходило беспрерывно, новые знакомства наслаивались друг на друга. Не успел к одному человеку привыкнуть, как тут же рядом другой или другая возникали. Я попал совершенно в другую среду, другой мир. Получилось так, что я, словно Алиса, оказался не то чтобы в Зазеркалье, нет, конечно, это реальный мир, но он другой, мне незнакомый и мной неизведанный. И хотя этот новый мир, куда я попал, так же как и Алиса, по воле случая, интересный и любопытный, добрый и приветливый, абсолютно безопасный, привлекательный и притягивающий к себе, вроде бы совершенно такой же, но в то же время во всём другой, он не наш – чужой он, одним словом. Чужой. К нему надо было постепенно привыкать, а нас туда как слепых котят бросили – мол, барахтайтесь сами как хотите и как можете. Вот я, по-видимому, и набарахтался по самое не могу.

Мне даже завыть захотелось от всего того, что у меня сейчас в голове крутилось. Бывало, на меня и раньше апатия нападала, когда тоже ничего не хотелось, но причина, как правило, была ясна: что-то пошло не так, как задумывалось, сикось-накось и наперекосяк. Там следовало всего-навсего посмотреть на ситуацию как бы со стороны, издали. Понять, в чём причина, и только. Здесь же всё по-другому. Хотя вроде бы всё нормально, всё ладно, всё устраивает и, мало того, нравится, но на фоне всего хорошего нашлось нечто, что меня напрягает, мешает мне жить дальше, воспринимать всё нормально, и это нечто – переизбыток того самого хорошего, эмоциональный переизбыток. Сейчас бы забиться куда-нибудь в тёмный угол, в комнату без окон и дверей да отсидеться там денёк-другой, а как всё по полочкам разляжется, можно и дальше новые впечатления воспринимать и радоваться им.

Вокруг замелькали люди, послышалась громкая речь на родном русском языке, и меня начало потихоньку отпускать. Ну а когда на палубе появились ВиВы, мои уже хорошие знакомые, почти друзья, меня практически совсем отпустило. Они были уже привычными и вели себя как всегда. Вадим был серьёзным и молчаливым, Виктор – смешливым и дурашливым. Они присели рядом со мной, мы достали сигареты и задымили.

– Чего тебе, Ваня, не хватает? – завёл свою песню Виктор. – Идём, издали видим – сидит наш Ваня, и его грусть-тоска съедает. У тебя же всё теперь есть, и царь-девица, и богатыри, из моря на брег выходящие, – он на себя с Вадимом указал, – да и дядька Черномор тоже имеется, – и он руку в сторону картинно так протянул, а там Димина голова на трапе появилась, – одной лишь белки, орешки разгрызающей, нет. Ну так это не беда, будет и белка с золотыми орешками, какие твои годы.

Он приветливо улыбнулся, и мне вновь стало хорошо.

«Вот ерунда, сам себя накручиваю, как всегда, а ответ ищу не в себе самом, а в других, как будто эти другие в моей шкуре сидят», – вот так я раздумывал, пока с Димой рукопожатиями обменивался.

Вскоре к нам присоединились Наталья с Людмилой и Надеждой. Девчонки как будто сговорились, поднявшись на палубу вместе. Мы стояли и смотрели, как к нам приближался лоцманский катер, но дальше наблюдать не стали. Всё это было видено-перевидено, да не по одному разу. О начале завтрака ещё не сообщали, но наш собственный опыт говорил, что ресторан уже открыт, а народа там пока не так много, лучшие места ещё не все расхватали, вот мы и пошли завтракать. Пока ели, «Армения» пришвартовалась и была готова выпустить нас на волю – череда автобусов виднелась с правой стороны от таможни.

При выходе нам вновь выдали всё те же пропуска, что и в Барселоне. Правильно, мы же по-прежнему в Испании находимся. На этот раз гидом у нас был молодой парень, высокий, очень худой, такая каланча под два метра, хотя, как потом оказалось, всего метр девяносто пять – так он сам сказал, упирая на слово «всего» и явно сожалея, что недобрал пяти сантиметров до желаемых кондиций. Наверное, чтобы компенсировать этот недобор, он и вырастил на голове огромную копну смолисто-чёрных волос, так что она даже покачивалась следом за ним. Он так смешно переваливался с ноги на ногу, что без улыбки на него смотреть было невозможно. Он отвечал ровно тем же – улыбка к его лицу словно приклеилась.

– Мишель, – выкрикнул он и, как будто на перекличке, тут же поднял вверх руку. Затем он наклонился к Надежде, и дальше мы слышали только её:

– Мишель – француз. Сейчас он учится в Барселоне, и сюда его пригласили приехать специально, чтобы провести с нами экскурсию по Майорке. Он хоть и француз, но у него два родных языка – французский и каталанский, а всё потому, что его угораздило родиться в самом южном населённом пункте Франции, в деревне Пуч-де-Кома-Негра. Она расположена в Пиренеях. Деревней она лишь называется, на самом деле это посёлок со смешанным населением, в основном там живут французы, но много и испанцев, вернее каталонцев. Ведь если отправиться ещё южнее за деревенскую околицу и взобраться на вершину горы, являющейся тёзкой деревни, то можно одной ногой стоять во Франции, а другой – в Испании, граница между странами проходит точно по её вершине. В Барселону учиться Мишель поехал, поскольку его мама испанка, точнее каталонка, а её родители, бабушка и дедушка Мишеля, живут в Барселоне. Да и ближе оказалось до Барселоны, нежели до любого французского университетского города. Видите, как здесь всё, с одной стороны, просто и, с другой, всё переплетено и запутано. Ну а нам Мишеля определили в качестве гида, поскольку в университете он прилично овладел английским языком. Я с ним немного покалякала и убедилась, что это действительно так.

Она его ещё немного послушала и снова к нам повернулась:

– У Мишеля дипломная работа в университете посвящена истории Балеарских островов и, в частности, Майорки и Пальмы – так называется главный город архипелага. Мы в нём сейчас и находимся. Наш путь лежит через весь остров, на его восточный берег. Туда придёт «Армения», и там она будет нас ожидать. Начнём мы свой путь по острову с небольшого осмотра его главного города – Пальмы.

Автобусы, немного проехав, остановились перед входом в старый город. Там мы вышли и побрели по лабиринту узеньких средневековых улочек, похожих на те, по которым бродили совсем недавно – и в Барселоне, и в Алжире, и в Ла-Валетте. Группу невозможно было потерять, голову Мишеля мы видели издалека, даже если отставали, и никаких флажков или раздвижных указок с платочками не надо.

Подивились на главный собор архипелага. Нам сказали, что он построен в XIV веке в готическом стиле, но то ли мы не знаем, что такое готика, то ли у всех нас одновременно стало плохо со зрением, но ничего готического мы в нём не обнаружили.

Город закончился очень быстро и как-то неожиданно. Мы расселись по автобусам и покатили дальше. Асфальтовое шоссе бежало по равнине. С обеих сторон виднелись убранные поля, вдали то появлялись, то вновь пропадали в туманной дымке горы. Мишель практически не смолкал. Иногда Надежда не успевала ещё за ним всё перевести, а он уже вновь принимался говорить. Чувствовалось, что знания буквально переполняют его и рвутся наружу. Рассказывал очень увлекательно, перемежая всё шутками, легендами, анекдотами. Всё это было так похоже на рассказы, которые мы слышали в течение трёх последних дней в Барселоне, что я не удивился, когда из-за спины прозвучал вопрос:

– Мишель, а кто научил вас таким образом доносить материал до слушателей?

– Год назад, – прозвучал ответ, – у нас в университете появилась новый профессор, вот, слушая её, я и понял, как надо рассказывать. Её лекции всегда проходили в самой большой аудитории, и туда набивалось полно народа.

Мы только переглянулись.

Вскоре наш караван въехал во второй по величине город острова – Манакор, и впереди на длинном здании появилась надпись «Жемчуг Маджорика».

– Сейчас мы пойдём, – сказала Надежда, переводя слова Мишеля, – на единственную фабрику в мире, где производят жемчуг, по качеству не уступающий натуральному морскому. Визуально их не может различить ни один самый опытный эксперт. Вначале посмотрим почти весь процесс его изготовления, а затем пройдём в выставочный зал и магазин. Там желающие смогут приобрести понравившиеся им вещи безо всяких торговых наценок.

Мы шли вдоль застеклённой стены, за которой работали люди, и наблюдали за тем, как изготавливают основу, впоследствии превращающуюся в прекрасную жемчужину. Эти заготовки производились из хрустального закалённого стекла. Они были побольше и поменьше, от самых крохотных, с горошину, до больших, напоминающих по размеру орех фундук. Я остановился и смотрел, как женщина, вооружённая газовой горелкой, режет на кусочки длинный стеклянный пруток, из которого потом получают идеально круглые внутренности для жемчужин. В другом отсеке мужчина насаживал эти основы, тщательно их центруя, на специальные колки.

Не знаю, как можно работать, когда тысячи любопытных глаз непрерывно следят за каждым твоим шагом. Мы даже подумали, что, может быть, с их стороны стекло непрозрачное, то есть мы их видим, а они нас нет. А может, нам вообще показывают искусную теле- или киносъёмку? Хотя стоило нам пройти ещё немного – и всё, кино окончилось, длинная череда чёрных стёкол, и ничего больше. А затем стены снова стали прозрачными, но там уже шла сборка готовых ювелирных изделий. Самый ответственный момент – каким образом перламутр наносится на основу – был скрыт ото всех.

А затем мы зашли в музей. Красиво, конечно, но сравнить с недавно открытым для посещения Алмазным фондом Московского Кремля даже не стоило пытаться. Дальше был магазин, и здесь я снова был удивлён. Наши дамы принялись примеривать на себя некоторые любопытные вещицы, прицениваться к ним, а затем достали откуда-то припрятанную валюту, и некоторые весьма неплохо отоварились изделиями Маджорики.

– Эх, зря я все тугрики на джинсы потратил, – послышался за спиной голос Виктора, – не знал о таком клёвом месте. Можно было бы Нике каких-нибудь цацек здесь прикупить. Мне кажется, на таких, как она, миниатюрных девчатах жемчуг должен отлично смотреться. Ну да ладно, снявши голову, что о волосах плакать.

Он подумал немного, а затем оживился:

– А давай-ка я здесь пощёлкаю потихоньку, чтобы ей фотки дома показать. Понравится – возьму за жабры нашего клиента из «Интуриста», того, что нас втридорога сюда отправил. Пусть компенсирует наши потери, а мы с Никой по Майорке погуляем. Поприкрывай меня, Ванюша, а то смотри, мымра какая-то испанская следит за всеми. Съёмка категорически запрещена, а мы с десяток фотографий сейчас сделаем, – приговаривал он, пока я то руками разводил, то спиной на тётку ту, которую Виктор вычислил, налетал как бы случайно, а потом долго перед ней извинялся.

Вдруг я почти стойку сделал:

– Витя, смотри, – и глазами ему на Аглаю Николаевну показываю, которая пачку долларов из сумки достала и начала их отсчитывать. – Теперь она свой компромат на нас может в унитаз спустить, – прошептал я Виктору.

Он понятливый, дважды повторять ему не нужно, тут же с пяток кадров щёлкнул, и у него плёнка в фотоаппарате закончилась. Он старую кассету из аппарата в карман засунул, новую в него вставил и даже успел пару раз прокрутить, щёлкнув вхолостую, чтобы засвеченная часть плёнки в приёмную кассету попала. Но, торопясь, забыл, наверное, что там на всех стенах написано. В этот момент к нему подошли два охранника, ни слова не говоря, забрали у него камеру, открыли заднюю крышку, всю плёнку из кассеты выдернули, а затем и аппарат, и плёнку с кассетами вернули Виктору. Он от возмущения выступать было начал, но Дима ему своей рукой рот прикрыл:

– Виктор, не возникай. Успел отснятую плёнку припрятать – и молодца. Здесь нам светиться больше нельзя, пойдём, мужики, покурим.

Мы вышли на крыльцо и задымили.

– Эх, – вздохнул Дима, – посмотреть бы, что за фотки у тебя с этой сучкой получились, но теперь до Москвы ждать придётся.

– Когда мы с тобой Ваньку по всему судну разыскивали, – задумчиво проговорил Виктор, – я на нижнюю палубу спускался и видел там табличку «Фотолаборатория» на двери. По-английски написано, думаю, что она предназначена специально для обслуживания туристов. Это мы всё умеем сами делать, и фотографировать, и плёнки проявлять, и фотки печатать, а иностранцы привыкли, что за них это специально обученные люди делают. Как только на «Армению» вернёмся, сбегаю, поразузнаю.

– Вить, – перебил его Дима, – но там же забесплатно ничего делать не будут, а денег у нас нет.

– Там как раз за деньги ничего делать не будут, всё за боны, ну а эти бумажки у нас ещё у многих бабуль имеются. Мы Ваню к его знакомым профессоршам отправим, они боны раздобудут, не волнуйся так. А эта Аглая, видать, тёртая сучка, палехские шкатулки с собой протащила, цену за них ломовую хотела получить, и я почему-то думаю, что получила, в Риме в какой-нибудь антикварный салон пристроила, иначе откуда у неё столько долларов. А домой решила жемчуга, купленного по дешёвке, который от настоящего не отличишь, привезти и там его быстренько в деньги превратить. Нормальную такую операцию тётка провернуть надумала.

Мы ещё долго стояли на улице и трепались, ожидая, когда все насмотрятся да накупятся и мы дальше поедем.

Не успели мы в свои кресла опуститься, как Виктор дурачиться начал:

– Надежда Аполлоновна, у меня проблема возникла. Одна кишка за другой гоняться по всему животу принялась. Представляете, кричит во всю глотку, что та, другая, заначку заныкала и втихую её съела. Такие разборки они там устроили, что мне даже тревожно стало: ну как набросятся они друг на друга, беда может произойти.

– Ох, Виктор, и выдумщик вы, – всплеснула руками Надежда, – надо же такое придумать. Все есть хотят, вот мы сейчас и едем обедать. Здесь совсем рядом, пара-тройка минут – и будем на месте.

Кафе оказалось небольшим, но, судя по народу, сидящему там за столами, популярным среди местных жителей – в одной его половине почти все столики были заняты. А вот в другой половине столы стояли накрытыми и нас ждали. Я там восемнадцать столиков, на четверых едоков каждый, насчитал, значит, ещё один автобус должен подъехать. Он действительно скоро подъехал, в нём оказалась астраханская группа.

Обед нам устроили из самых знаменитых испанских кушаний. Мы ещё усесться как следует не успели, как в середине стола появилось шесть салатников. Мне больше всего понравились жаренные в масле креветки. Когда я оказывался по делам в центре Москвы, то старался забежать в рыбный магазин на улице Герцена. Не знаю почему, но там почти всегда в продаже были замороженные варёные креветки. Дома их надо было только в кипящую подсоленную воду с перцем горошком и лавровым листом для аромата бросить и, как они прогреются, есть. А если ещё и пивом предварительно обзавестись, то вообще блеск. Правда, креветки у нас продавались намного мельче, чем здесь. Здесь они крупные такие были. Я штук шесть съел, почувствовал, что наелся, и к другому салату перешёл. Ломтики картошки варёной, обжаренные до хрустящей корочки, перемешанные с мелко порезанными мясистыми помидорами и красным, но не жгучим, а сладким перцем, и всё это слегка подсолено и сдобрено растительным маслом. Пататос бравоc называется. Никакой даже переводчик не требуется, и так всё понятно – браво картошке. Жаль только, что масло в этой картошке было без вкуса и запаха, не то что наше подсолнечное маслице, густое и такое ароматное, что дух захватывает, а уж вкусное – пальчики оближешь.

Пока я салатами лакомился, Виктор вино по бокалам разлил. На столе две бутылки стояло: одна с белым, а другая с красным. Он решил начать с белого, да и правильно, ведь красное положено пить под мясо, а мясом у нас здесь пока даже не пахло. Это фигурально выражаясь, потому как в другом конце зала, где местные сидели, мясо жареное присутствовало в самых разных видах, издавая такой аромат, что, когда мы мимо проходили, слюнки сами собой бежали без остановки. А у нас им действительно ещё и не пахло.

Вино оказалось вкусным, кисленькое такое. «Но это же рислинг, – подумал я, – он и должен быть с таким вкусом, чтобы аппетит возбуждать».

Затем появились официанты с тяжёлыми подносами. На первое нам, как Мишель объяснил, подали знаменитый испанский томатный суп – гаспачо называется. Он сказал, что все побывавшие в Испании должны (он даже более сильно сказал – обязаны) гаспачо отведать. Несколько удивило, что вроде не лето, на улице хоть и тепло, но вовсе не жарко, а суп холодный. Это как если бы у нас где-нибудь в октябре окрошку или холодный борщок перед тобой поставили. Но коли у них так принято, что спорить. На мой вкус супец так себе оказался: солёненький, с лёгкой кислинкой, в жару явно освежающий, а в прохладную погоду – не знаю, что и сказать.

А вот горячее меня очень порадовало. Оно тоже самым что ни на есть популярным испанским кушаньем было, под названием паэлья. Если на русский перевести, то рисовая каша с какой-нибудь добавкой. Можно с мясом, можно с курицей, можно с кроликом, можно с морепродуктами, а можно с одними овощами – и всё это паэлья. Мишель, голосом Надежды естественно, сказал нам, что существует более трёхсот рецептов её приготовления. Получается, что в рис ни намешай, они всё это паэльей назовут? Так и до плова добраться можно. Нам подали паэлью с морепродуктами. Я первый раз попробовал и научился различать щупальца кальмаров и осьминогов. Я всегда полагал, что осьминоги – это такие гигантские морские чудовища с птичьим клювом, а в тарелке попадались малюсенькие осьминожки, величиной с мизинец. Вот я удивился. Паэлья мне понравилась: и вкусно, и сытно.

Мы все сидели, животы поглаживая, когда нам принесли по тарелке тонко нарезанного сырокопчёного окорока. Ещё когда мы только в ресторан зашли, я удивился, увидев над стойкой бара, что располагался по правую руку от входа, два огромных, висящих в воздухе свиных окорока. Ещё один, уже начатый, лежал на стойке и своим разрезом смотрел прямо на посетителей. «Обычным ножом так ровно не отрежешь, – решил я, – здесь, скорее всего, тиски используют и электропилу, типа привычной нам болгарки». И вот нам принесли по несколько даже не ломтиков, а практически листиков тонюсенько нарезанного такого окорока.

– Это всемирно известный хамон, – перевела Надежда слова Мишеля. – Нигде в мире не научились так вялить свиные окорока. Даже в бывших испанских колониях в Южной Америке. В этом ресторане хамон один из самых знаменитых на острове. Его следует попробовать и оценить.

Мы попробовали и оценили. С красным вином действительно оказалось вкусно. Мы даже не заметили, как всю бутылку приговорили. Я потянулся за графином с водой и за ним увидел красивую пепельницу. Она была фаянсовая, белая-пребелая, глянцевая и блестящая. По ободу навстречу друг другу бежали две одинаковые надписи чёрного цвета – «Marlboro», над каждой из них был изображён символ этой табачной компании: два красных треугольника, соединённых углом и длинной стороной. На дне я увидел испанский флаг – широкую жёлтую полосу с гербом страны, окаймлённую с двух сторон узкими полосами красного цвета. Под флагом было на испанском написано: «Балеарские острова, Манакор» и название ресторана.

«Вот бы её Ларисе Ивановне привезти, – подумал я, – весь институт знает, что она к пепельницам неровно дышит. Что в парткоме, что у неё в ординаторской они на всех столах лежат, да все такие симпатичные, но подобной точно нет».

Я так её пристально разглядывал, крутя в руках, что Виктор поинтересовался:

– Понравилась вещица?

Пришлось признаться, что для подарка нужному человеку она бы мне очень подошла, но вот денег больше нет, да и где купить такую, не знаю. Виктор лишь плечами пожал и ничего говорить не стал. Обед закончился, и мы, все те, кто успел всё со стола смести, на улицу вывалились.

Там так хорошо было: светило ласковое солнышко, лёгкий ветерок ласкал кожу, было так тепло, что хотелось раздеться до пояса, а вот залезать в автобус никакого желания ни у кого не возникало.

– Надоело всё, – вдруг ни с того ни с сего сказал Вадим, – домой хочу, наелся в этой поездке впечатлениями по самое горло.

«Надо же, значит, не мне одному домой захотелось», – подумал я, но промолчал, поскольку Виктор с Димой хором начали убеждать Вадима, что осталось всего два дня, ну, если считать морской переход, то четыре, и мы будем на родине, а ещё через день и дома, в постельке с любимой женой. Последнюю фразу добавил Виктор и на Вадима внимательно так посмотрел, явно со значением.

Лицо Вадима, и без того скучное, совсем помрачнело, как только он эти слова услышал.

– Домой хочу, – выдавил он после некоторого молчания, – а вот в постельку с ней не хочу совсем, – и замолчал.

В автобусе они перед нами с Димой сидели и обычно переговаривались между собой, пусть и не оживлённо. В этот же раз с сиденья, стоявшего перед нами, ни одного звука не донеслось с того самого момента, как мы уселись на свои места и до следующей остановки автобуса.

Очередная экскурсия у нас должна была быть в пещеру Дракона, так нам её название перевели. Мне, да и большинству из наших, как оказалось, довелось прежде побывать лишь в одной пещере – Новоафонской, что у нас в Абхазии расположена. Я вообще думал, что таких пещер больше в мире не существует. Помнится, нам об этом усатый экскурсовод там, в Новом Афоне, говорил, а оказывается, их огромное количество – одна больше другой. Вот и на Майорке целых две пещеры доступны для посещения туристами. Мы побывали только в одной, в пещере Дракона, и получили ни с чем не сравнимое удовольствие.

Начну с того, что она была прекрасно оборудована с технической точки зрения. Внутри, неподалёку от входа, имелась большая платформа, куда пришёл симпатичный паровозик, притащивший за собой целую вереницу небольших вагончиков (или больших вагонеток, это уж кому как будет угодно). Мы расселись по этим вагончикам, и состав побежал вглубь горы. Он петлял из стороны в сторону, то вытягиваясь в одну ниточку, то показывая нам свой хвост. Где-то в глубине была конечная станция, откуда мы группами пошли пешком.

Естественно, что русскоязычных экскурсоводов в пещере не было. Мы и здесь, на Майорке, оказались первой русской группой, ну и в пещере, соответственно, тоже. Гидом у нас была уже немолодая женщина, которая обо всём рассказывала на английском. Микрофон у неё был наглухо прикреплён около рта, поэтому всё, что она говорила Надежде, мы слышали прекрасно. Слышали, но не понимали. Нашей предводительнице, чтобы нам всё это перевести, приходилось чуть ли в рот к гиду залезать, но всё равно слышно её было не очень.

Как бы то ни было, мы продвигались вперёд. Красота вокруг была неописуемая: небольшие гроты и гигантские пещеры, которым, казалось, нет ни конца ни края, и всё это было искусно подсвечено. Мы то и дело замирали от восторга. Наконец мы оказались на пологом склоне, сбегающем в воды подземного озера. Там, как в амфитеатре, стояли скамейки, на которых мы все расселись, и зазвучала музыка.

Из темноты выплыли лодки с музыкантами. Начался один из самых оригинальных концертов, на которых мне довелось присутствовать. Лодки бесшумно скользили по воде, купол пещеры над нашими головами поднимался на такую высоту, что акустика была прекрасная, звук вначале как бы вздымался вверх, а потом со всей силой падал вниз. Впечатление от музыкальных произведений подчёркивалось необычностью места, в котором они исполнялись. Музыканты уплыли, к берегу подошли пустые лодки, на которых нас начали переправлять через озеро. Там мы пешочком добрались до подземного поезда и вскоре вновь очутились у входа в пещеру, где нас терпеливо ожидали автобусы.

Последние полчаса езды, и вот мы уже у небольшого пирса, где над всеми местными маломерными судёнышками нависает наша красавица «Армения». В маленькой проходной сидел испанский таможенник, он же, по-видимому, по совместительству пограничник, который на нас даже не посмотрел ни разу. Иди кому ни заблагорассудится. Наверное, именно поэтому наши вахтенные матросы пропуска, которые мы им сдавали, рассматривали, сверяя фотографию с оригиналом, более тщательно, чем обычно.

Когда мы зашли в каюту, Виктор достал из кармана пепельницу с надписью «Marlboro» и протянул её мне.

– Ты что, умудрился её спереть? – вырвалось у меня.

– Во-первых, не спереть, а взять сувенир на память. Ты сам посуди, ведь это пепельница рекламирует не сигареты Marlboro, а тот ресторанчик, в котором мы обедали. Здесь, вот сам посмотри, и адрес ресторана указан, и телефон. Сейчас в мире огромное количество собирателей этой ерунды. – И он ткнул пальцем в пепельницу. – Вот они и воспользовались такой возможностью для рекламы своего заведения. Это же чисто рекламный продукт, так что я его не спёр, как ты выразился, а взял с целью популяризации их услуг. Бери, не стесняйся. Если бы мне они были нужны, я прошёл бы по всем столикам и собрал все. И заметь: меня бы за это только поблагодарили.

Я, совершенно ошарашенный, крутил пепельницу в руках, а Виктор продолжал:

– Я совершенно случайно девчат наших видел, Людмилу с Надеждой. Так они – а вот это во-вторых получилось – просили передать, что хотят сегодня взять выходной от наших посиделок, устали очень, так что после ужина мы свободны как ветер. Куда захотим – туда и полетим, – пропел он и продолжил уже прозой: – Ну, вы занимайтесь чем хотите, а я пойду сбегаю в эту загадочную фотолабораторию. Кому интересно, можем прогуляться туда вместе.

Мне было интересно, и мы пошли вдвоём.

В фотолаборатории хозяйничал молодой парнишка в тельняшке и брюках клёш. В руке у него был бачок для проявки плёнок, и он время от времени проворачивал находящуюся внутри, в проявителе, в полной темноте, отснятую плёнку. Нас увидел – обрадовался:

– Товарищи, если у вас терпит, приходите завтра, ну а если всё внутри горит и терпежа нет, хотите – здесь посидите, хотите – после ужина приходите. Я тут допоздна бываю, пока все заказы не выполню, не ухожу.

Узнав, что нам нужно ещё и пять кадров распечатать, обрадовался ещё больше:

– Вот это хорошо, а то одни только плёнки и проявляю. По сравнению с иностранцами наши дамы, даже престарелые, фотографируют значительно лучше. У тех не редкость, что из всей катушки в тридцать шесть кадров с десяток приличных получается, а у наших – больше половины. Но иностранцы сразу просят и проявить, и напечатать, а если что-то у них не получилось, то у меня готовые фотографии покупают. Их у меня по этому маршруту почти две тысячи разных имеется. Практически все здания, интересующие туристов, сфотографированы со всех сторон, а уж видов разнообразных вообще завались.

Он один бачок на стол поставил, а оттуда другой, тоже с плёнкой, взял и её там, внутри крутить начал.

– Ну так что решили? Здесь посидите? Тогда я вам альбомы с готовыми фотографиями дам полистать. Ужинать пойдёте? Тогда вам приятного аппетита, а затем приходите, плёнка успеет подсохнуть, и мы вместе с вами за печать примемся.

Мы на часы посмотрели – ужин уже начался. Пришлось почти бегом в ресторан отправиться. Когда мы вернулись в мастерскую фотографа, можно было начать печатать, но сперва он предложил просмотреть всё, что Виктор отснял, в увеличенном размере – на экране, висящем на стене. Нам с Виктором первый раз довелось посмотреть негативы такого размера.

– Отличные снимки, поздравляю – от профессиональных не отличить. Учились где?

– Я в основном по книге учился, – смущённо ответил Виктор, – знаете, такая зелёная, сколько-то уроков фотографии.

– Моя настольная книга. – Фотограф протянул к полке за своей спиной руку и не глядя достал знакомую мне толстую книгу. – Микулин, «25 уроков фотографии». Лучший самоучитель из всех, которые я знаю. Ну, пойдёмте, попробуем напечатать то, что вам хочется.

Фотографии получились замечательными, но фотограф посмотрел на нас с таким осуждением, что меня даже передёрнуло.

– Держите, – он протянул нам готовые отпечатки, – используйте по назначению, – и демонстративно вытер руки.

– Эй, дорогой, – до Виктора дошло, что имел в виду фотограф, – ты что, хочешь нас в стукачестве обвинить? Нам вот эту сучку надо приструнить. – Он кивнул на Аглаю, на фото выглядевшую как нашкодивший ребёнок. – Она на нас донос собралась писать, что мы вечерами пить себе позволяем. Вот мы и решили её припугнуть. Сейчас пойдём и объясним, что, ежели хоть к кому-нибудь из нашей компании на службе будут претензии, эти снимки тут же в ОБХСС поступят. Ты нам лучше скажи, сколько всё это стоит, а то мы совсем пустые. – И он даже карманы вывернул.

Узнав, что денег с нас никто брать не собирается, фотограф просто обязан записать фамилию заказчика и номер каюты, а уж затем, при сходе с судна в Одессе, мы должны будем отдать в кассу чуть больше трёх рублей, Виктор успокоился, и мы отправились на верхнюю палубу. Там нас с нетерпением ждали Вадим с Натальей. На корме мы заметили Виталия Петровича в женском окружении. Аглаи нигде не было видно.

– Виталий Петрович сказал, что она сейчас подойдёт, – тихонько проговорила Наташа, но тут же добавила: – Да вон и она сама.

По трапу не спеша, с достоинством поднималась Аглая Николаевна. Виктор пошёл к ней навстречу. Не знаю, что он ей там наговорил, но она направилась к нам.

– Аглая Николаевна, извините, что мы вас побеспокоили, но у нас имеется для вас небольшой презент, – произнёс Вадим, когда она приблизилась. – Стивенсон – знаете такого писателя? – назвал бы это чёрной меткой. – И он протянул ей фотографии. – Просим учесть, что это всего лишь предупреждение, чтобы вы могли оценить последствия любых ваших действий против нас и наших друзей, я имею в виду Ивана, Петра, Анжелы и всех тех, кто ещё может встретиться на вашем пути.

Фотографии были тщательно завёрнуты в большой лист писчей бумаги, который приволок откуда-то фотограф. Аглае пришлось довольно долго разворачивать пакет, поэтому Вадим успел всё это проговорить и уже молчал, когда она наконец дошла до содержимого свёртка. Я всегда думал, что это такая метафора, когда говорят, что человек моментально покрылся мертвецкой бледностью или кровь отхлынула от лица. Но тут я воочию увидел, как это бывает. Она лишь успела взгляд на фотографии бросить, как сразу же побледнела, резко повернулась и быстро, почти бегом, направилась к трапу.

– Аглая Николаевна, фотографии-то отдайте, они у нас единственные, – почти прокричал ей вслед Вадим, а когда она почти у самого трапа остановилась и повернулась к нам с ликующим лицом, добавил: – Правда, у нас имеются негативы – напечатать пара пустяков.

Последняя фраза её почти добила. Плечи у неё обвисли, и так небольшая, она стала как будто ещё меньше и, покачиваясь из стороны в сторону, начала спускаться вниз.

– Что вы сделали с Аглаей Николаевной? – подошёл к нам удивлённый профессор.

– Не волнуйтесь, Виталий Петрович, – Вадим был предельно корректен, – ничего с ней страшного не произошло. Мы просто объяснили ей, в чём она не совсем права. Она согласилась с нашими доводами и отправилась вниз, чтобы обдумать их и постараться найти адекватный ответ.