Читать книгу Улан Далай - - Страница 11

У-у-у! – завывала поземка, колотясь в хлипкие рамы мазанки. Дын-дын-дын! – дребезжали стекла. Альма сидела у окна, растягивая на выскобленной дочиста столешнице кусочки отмытой и прочесанной шерсти, – валяла новый шырдык. Рядом примостился Чагдар с толстой книгой и, подставляя раскрытую страницу неясному дневному свету, увлеченно читал.

– Что читаешь? – поинтересовался Баатр у сына. Чагдар, зажав пальцем книгу на открытой странице, показал обложку.

– Лидия Чарская «Газават», – прочитал Баатр и уставился на картинку: на очень странном рыжем коне с неестественно раскоряченными задними ногами сидел бородатый кавказец в белой одежде и зеленой чалме.

– Тот, кто коня рисовал, ничего в лошадях не смыслит! – заключил Баатр. – А что такое «газават»?

– Священная война горцев.

– Русская женщина написала про горцев? Ну-ка, дай-ка! – заинтересовался Баатр.

Чагдар передал раскрытую книгу. Баатр принялся читать: «Нет! Нет! Я не изменник, отец! – вскричал он тогда. – Я люблю и тебя, и мой жалкий, дикий народ… Но я не могу, отец, оставаться слепым, как все вы, чтобы не понять, как необходимо нам пустить в наши горы русских… Они откроют нам путь к просвещению, научат нас цивилизации, сделают из нас культурный народ… Помирись с белым падишахом, отец, пока есть время и не вся еще Чечня отложилась от тебя.

Молча выслушал Шамиль эту пылкую речь Джемалэддина».

– Неправильно написано, – сказал Баатр, захлопывая книгу. – Разве может сын имама назвать так свой народ? Отец его тут же зарежет за такие слова. Где ты это взял?

– Учительница дала.

– Не читай эти глупости! – Баатр приткнул книгу на полку рядом с плошками. – Если хочешь знать правду про Шамилку – спроси меня. Человек он был стоящий. Знаешь, сколько горцы Шамиля наших казаков положили? Тысячи! Тридцать лет сражались!

– Отец, позвольте мне дочитать!

Баатр скривился.

– Перечитай лучше письма старшего брата! В них все про настоящую войну, – и достал из сундучка пачку потрепанных, перевязанных толстой красной ниткой писем.

– С какого начать? – покорно спросил Чагдар.

– Да с самого начала и начни.

Чагдар размотал нитку, взял первый лист и начал как бы читать. Он помнил каждое письмо наизусть. И Баатр знал письма наизусть. Но тут важен был воспитательный момент. Да и неграмотная Альма с удовольствием послушает.

– «Здравствуйте, дорогие дядя, тетя, братья и все родственники! Пишу вам уже с позиции. Днем спим, а ночью ходим в разведку. Спим, однако, вприглядку, не раздеваясь, и лошадей не расседлываем, потому как немчура напирает и приходится ободрять пехоту, поддерживать ее лавой. Мерин мой оказался покладистый и башковитый. Вчера нас десять человек послали в разъезд. Наткнулись на немецкий эскадрон. Немцы спешились и издаля давай пулять. А мы на скаку сползли лошадям под брюхо. Германчуки решили, что всех нас перебили и кинулись пешими ловить коней. А мы – оп! И снова в седлах. Порубили мы их изрядно. Слух прошел, что наградят нас теперь за это».

– Жалко, что не наградили, – посетовала Альма.

– Но потом все-таки дали Георгия, – возразил Чагдар. – За то, что броневик подбили!

– Испортили всю войну этими машинами, – угрюмо сказал Баатр. – Раньше человек на человека шел, силой мерился и удалью. А с машиной разве удалью померишься?

– Смогли же казаки броневик задержать и бронепоезд с рельсов пустить, – напомнил Чагдар.

– Да, против казачьей смекалки железяка бессильна, – согласился Баатр. – Кроме ероплана. Что там Очир про ероплан пишет?

Чагдар кивнул и, даже не пытаясь делать вид, что читает, пересказал по памяти:

– «Налетит со светом, кружит и бонбами шандарахает. Моему коню смерть от ероплана пришла. Жалко мне его, добрый был конь, да и столько денег за него заплачено. Езжу теперь на трофейном. Но туп оказался Немчик, без хлыста да шпор ничего не соображает».

– Да, немцы – что кони, что люди – соображают туго, – согласился Баатр. – Вот Курт, арендатор наш. Говорю ему: продавайте все скорее, да и бегите отсюда, потому что указ вышел, что выселять вас в Сибирь будут, в газете про то пропечатано. А он надулся, как жаба по весне, и отвечает: «Меня это не касается. Моя семья сто лет в русском подданстве. Я деньги на войну жертвовал. Мой сын на фронте сражается!» Он думает, я хочу обманом землю обратно получить. Он-то газет русских не признает и грамоту знает только немецкую. Хлыста дожидается!

– Еще читать? – спросил Чагдар, когда Баатр закончил рассказывать про глупого Курта.

– Прочитай, сынок, последнее письмо, – тихо попросила Альма.

Баатр недовольно крякнул, но возражать не стал.

Здравствуйте, уважаемые дядя, тетя, братья и родственники. Пишу вам из госпиталя. Все-таки достала меня германская пуля. Прикрывали мы отход обоза. Германчуки нас увидали, закричали: «Косаки!» и врассыпную. Один только офицер на сером мерине среди поля остался. Я наметом к нему, кулаком сунул ему в нос, он падать стал. Я его за шею, на свою лошадь перетащил и ходу. Но тут стрелять в меня стали со всех сторон. Попали мне в ногу, кость раздробили. Я от боли пруссака только сильнее сжал. До наших добрался в беспамятстве, но немца не отпустил, насилу его от меня оторвали. Доктора мне кость собрали, но сказали, что буду теперь хромать. А немец важной шишкой оказался, и в кармане у него бумагу нашли секретную. Так что представили меня ко второму Георгию, шашку пожаловали именную и чин старшего урядника.

– Его теперь домой отправят или назад на войну пошлют? – отважилась спросить Альма.

– Хромота казаку не помеха! – воскликнул Баатр.

– А вот и помеха! – тихо засмеялась Альма, глядя в кухонное окно. – Помеха! – уже громче воскликнула она.

Баатр опешил: уж не тронулась ли жена головой от переживаний за первенца? Чагдар прилип к окошку.

– Отец! – закричал он вдруг. – Отец! Там Очир! На чужом коне!

Убрав предательски запрыгавшие руки за спину, Баатр крикнул в ответ:

– Это вас шулмусы морочат! – и забормотал молитву.

И тут входная дверь распахнулась, и на пороге показался Очир в залепленной снегом лохматой папахе, потертой шинели, перевязанной башлыком, и несуразно больших сапогах. И пахло от него незнакомо, кислым пороховым дымом и лекарствами. Это был совсем не тот юнец, какого они провожали полтора года назад. Лицо обострилось, щеки втянулись, скулы выступили, в углах рта – жесткие складки. Но как только он увидел родных, губы рыскрылись в улыбке, обнажая ровные белые зубы, он вытянулся, прищелкнул каблуками, взял под козырек и отрапортовал по-русски:

– Старший урядник Чолункин Очир для прохождения отпуска прибыл!

– Отпуска? – переспросила ошеломленная Альма, бросила на стол скалку и поспешила к порогу принять у сына папаху и шашку. – Разве ты не насовсем вернулся?

– Твоя тетя от радости голову потеряла! – воскликнул Баатр.

Он подошел к Очиру, похлопал его по плечу.

– Добро пожаловать домой! Чагдар, прими шинель! – распорядился, а сам взял из рук Альмы шашку, вынул из ножен, попробовал лезвие. Одобрительно хмыкнул и понес шашку к полке, где стояли бурханы.

Чагдар помог брату снять башлык и шинель, Очир одернул китель – на груди его красовались два Георгия. Чагдар так и замер с шинелью в руке, не в силах оторвать глаз от наград. Альма положила папаху на сундук под алтарем и поспешно убрала со стола недоделанный шырдык.

– Что же ты стоишь у порога, словно гость? Проходи, садись!

Очир медленно, стараясь не хромать, сделал несколько шажков и присел на лавку. Альма заметалась у печки.

– Вот незадача – корова стельная, доиться перестала. Даже джомбой напоить нашего героя не можем! – сокрушалась она. – И арьки не сварить!

– Не переживайте, тетя! – утешил ее Очир. – Я русского чая привез! И головку сахара. А водки в лавке купим, – он расстегнул нагрудный карман, достал сложенную пополам радужную трехрублевку и протянул Баатру: – Вот, на пять бутылок белоголовки!

Баатр невесело засмеялся и помотал головой:

– Да в лавке водки с осени никакой нет. Даже мерзавчиков. Немцы последнее тогда скупили, а больше не завезли.

– Ну, германы, со всех сторон нас жмут! – зло процедил Очир. – Хоть бери шашку и иди водку изымать!

– Я думаю, Курт продаст мне из своего запаса, – рассудил Баатр, – у него самого сын на фронте. Вот судьба: немец против немца воюет, а?

– Беда, – вздохнула Альма. – Это как брат на брата…

– А может, притворяется Куртов сын, что воюет за Россию? Может, он там на фронте шпионит за нашими! – ноздри у Очира раздулись, как у лошади во время скачек.

Баатр опешил.

– Да они уже сто лет в русском подданстве…

– Сто лет – а все равно живут особняком! Русский не учат! А почему? Хотят всю Россию Германией сделать? Мы, донские калмыки, русский знаем лучше, чем они!

– Так мы уже триста лет в русском подданстве, – осторожно напомнил Баатр, но счел за лучшее сменить тему. – Чагдар, надевай полушубок, бери бурлака и в станицу, в хурул. Попроси бакшу – пусть он Дорджешку домой отпустит. Скажи: старший брат на побывку вернулся. С двумя Георгиями! Пусть знает!

Очир расстегнул нагрудный карман и достал еще одну радужную купюру:

– Вот, передай бакше подношение. Очень меня амулет выручил. А вот как потерял – сразу и ранили. Скажи, приеду за новым мирде.

– Я мигом! – пообещал Чагдар.

– Коня не запали! – предупредил Баатр.

– Никак нет! – Чагдар приложил руку к шапке, развернулся по-строевому и вышел.

– Проворный парень растет, – похвалил Баатр, когда дверь за Чагдаром закрылась, – и умный. Учительница говорит, ему дальше учиться надо.

– Уцелею – выучим его! – посулил Очир.

– А куда же тебя теперь пошлют? – с дрожью в голосе спросила Альма.

– За порядком следить. Пехота наша, дядя, совсем распустилась. Там ведь кто? Крестьяне да мещане. Мы, казаки, на последние деньги амуницию себе покупали, землю за коня закладывали. А им все даром досталось. Так ведь пока до фронта ехали, распродали с себя сапоги и шинели и в последнем рванье воевать прибыли. А потом руки-ноги себе отморозили и в лазарет! А пальцы если доктор отрежет – всё, домой! А как прошли морозы, новую уловку придумали – дурной болезнью от плохих женщин заражаться.

– Ты, что же, будешь их от плохих женщин отгонять теперь? – ужаснулась Альма.

– Это нет. Но вот когда они винтовки бросают и драпают из окопов, тут уж я нагайкой-то поработаю. Секут их теперь за потерю оружия. А иначе все бы уже поразбежались…

– Плохая это карма – своих сечь, – покачал головой Баатр.

– Я не выбирал, – пожал плечами Очир, – германская пуля все решила. Или судьба.

В мазанке повисло молчание.

– Вода бурлит, – подала голос Альма, заглянув в печку. – Твой чай как делается?

Очир оживился, достал из торбы красивую жестяную коробку.

– Кипятить не надо. Просто в котел щепотку бросить и подождать.

Из той же торбы вынул завернутую в газету головку сахара, обернул утиральником, взял с подоконника скалку и несколько раз стукнул по укутанной глыбе. Получилось с десяток больших комков и множество маленьких осколочков. Крупные куски завернул обратно в газету и передал сверток Альме, а утиральник с сахарными осколками разложил на столе.

Альма налила в чашки чай и подала мужчинам. Чай был темный, золотисто-коричневый и очень ароматный.

– А теперь надо взять за щеку кусочек сахара и пить чай, а сахар не глотать, – объяснил Очир, закладывая в рот сверкающий осколок.

Баатр последовал совету Очира – поперхнулся, закашлялся, расплескал чай. Альма бросилась стучать мужа по спине. Баатр выплюнул кусочек сахара на ладонь, сжал в кулаке, вытер тыльной стороной рот.

– Не умею я так чай пить, – признался он. – Да и сахара не ел давно. Я по отдельности. Сначала сахар, а потом чай.

Помолчали. Баатр был и горд за своего первенца, и отчего-то страшился его: он ощущал в Очире свою кровь, но на войне сына будто подменили, будто, сращивая ему сломанную кость, вставили в него что-то чужеродное.

– Что на хуторе нового? – нарушил молчание Очир.

– Жесточает сердцем народ, – вздохнул Баатр. – То про выпасы спорят, то про наделы. Ты подумай, частоколы на меже стали вбивать! Меня тут в мировые судьи выбрали. Шульбинов тоже хотел в мировые, но водки не достал. А на трезвую голову народ за него не проголосовал. Теперь ходит злой.

– Значит, вы теперь жалование получаете, дядя?

– Должен бы. Да только в хуторской казне денег не осталось. Война все съела…

В три глотка выпив остывший чай, Баатр поднялся из-за стола.

– За водкой поеду к Курту, – объявил он. – К вечеру соседи придут. Война не война, а угощение выставить нужно. А ты тогда барана зарежь, на свой выбор…

К хутору, который до начала войны носил название Дейч, а в последний год был переименован в Новонемецкий, Баатр добрался, когда часы на хуторской кирхе отбивали три. Всегда чопорно-тихий хутор напоминал теперь разворошенный муравейник. На фоне слившихся со снегом беленых домов резко выделялись черные фигуры жандармов на гнедых лошадях. Вдоль прямой, как стрела, улицы у каждого дома стояли запряженные сани. От саней до дома и обратно сновали женщины, выносили аккуратно завязанные узлы с одеждой; пышные синие юбки, торчавшие из-под коротких полушубков, заметали нерасчищенный снег. Мужчины, все в черном, в хромовых сапогах с галошами, тащили к возам сундуки с домашним скарбом, осторожно ступая по скользкой, натоптанной бесконечным хождением дорожке. Сгрудившиеся в кучки дети, укутанные в большие клетчатые шали, смирно стояли у телег в ожидании команды.

Дом Курта был от кирхи самым первым. Через распахнутые ворота виднелся навес для сеялки и молотилки, сеновал и большой яблоневый сад, растопыривший во все стороны голые ветки. Дверь в коровник была открыта, оттуда неслось протяжное горестное мычание.

Конный жандарм, маячивший посреди двора между сеновалом и скотником, покрикивал:

– Живее! Хватит уже таскать! Лошади не потянут! Накопили добра, немчура проклятая!

Выселяют, понял Баатр. Он уже хотел развернуть коня и уехать от беды подальше, как его заметил жандарм.

– Эй, ты чего здесь крутишься? А ну-ка подъехай ко мне! Кто такой? Откуда будешь?

– Чолункин Баатр с Васильевского, – представился Баатр. – Мировой судья.

Жандарм расхохотался.

– Мировой, говоришь? Тут твои услуги не надобны. Немцам сам государь император судья. Говори честно, зачем приперся?

– Водки хотел купить, – простосердечно признался Баатр.

– Водки? – удивился жандарм. – Что, у него водка есть? – ткнул рукояткой нагайки появившегося в дверях Курта. – Да ты мало того что шпион, ты еще и спекулянт! – обрушился жандарм на оторопевшего при виде Баатра немца.

– Я не есть шпион! Я не есть спекулянт! Я фсял его землю в аренту по справетливой цене! – стал отпираться Курт.

– А, вон оно что! – понял ситуацию жандарм. – Ну что ж, калмык, радуйся! Земля теперь тебе обратно отойдет. А водка – мне. Замерз я тут как собака! Эй, Ганс, или как там тебя, тащи сюда водку! А то сундуки-то твои поскидаю с саней!

Курт торопливо скрылся в доме.

– Слышь, калмык, может, ты и за водкой приехал, только я тебя упредить должон: дом грабить не смей! Это теперь казенное имущество. Сюда беженцев заселют. Если чего стянешь – на Урал вслед за ними загремишь, понял?

– Я? – растерялся Баатр. – Я чужого добра отродясь не брал! Мне хуторской табун сколько лет доверяли!

– Ну гляди!

Из коровника опять раздалось протяжное мычание.

– Ваше высокоблагородь, а животину куда ж? С собой, что ли, заберут?

– С собой не положено. Он должон был скотину загодя продать.

Курт вернулся, неся в руках четыре бутылки белоголовки.

– Это фсё! – решительно заявил он.

– Пойдет! – Жандарм запнул бутылки и принялся распихивать их по карманам. – Давай уже закругляйся с погрузкой. До ночи надо на станции быть. Все воскресенье на вас, чертей, угробили, даже лба не перекрестили, прости Господи! – Жандарм обратился к колокольне и осенил себя крестным знамением. – Слышь, Ганс, тут калмык интересуется, чего корову-то не продал?

Курт злобно уставился на Баатра.

– Купить хочешь?

– Да я бы, может, и купил, – смешавшись, пробормотал Баатр, – да у меня всего трешка.

– А ты в аренту фозьми! – язвительно предложил Курт. – Я назат – корову назат! А я скоро назат! Потому что этто не закон – человека его сопственности лишать! Не закон!

– Ишь ты, не закон! – передразнил жандарм. – У нас закон как дышло: куды повернут, туды и вышло! Бери, калмык, корову, пока я добрый!

Курт жандарму не ответил, крикнул что-то по-немецки жене, усаживавшей детей в сани. Та распрямилась, посмотрела на жандарма, на Баатра, поджала губы, поправила сбившийся чепец и, высоко подняв юбку, зашагала к коровнику.

– Вот и провернули дельце, – постукивая себя по карману, подвел итог жандарм. – Обмыть надо. Тащи, Ганс, колбаски на закуску! Вкусную вы, черти, колбасу коптите!

Из коровника показалась немка – тянула за собой на веревке красную корову.

– А вымя-то какое! – оценил жандарм. – Что жопа у попадьи! Повезло тебе, калмык! В молоке купаться будешь. Так где колбаса, Ганс?

– Нет колпасы, – твердо ответил Курт жандарму и повернулся к Баатру: – Теньги тафай.

Баатр достал из кармана штанов радужную бумажку. Немка протянула Баатру конец веревки. В голубых глазах стеклянными бусинами стояли слезы.

– Я верну, – обращаясь к женщине, громко проговорил Баатр. – Сберегу и верну!

Немку его уверения не тронули. А может, она и не поняла, что Баатр сказал. Посмотрела так, словно перед ней был не человек, а пустое место, развернулась и зашагала к саням.

– Смотри-ка, фря какая! – возмутился жандарм. – Оттого вас народ наш и не любит, – обращаясь к Курту, добавил он. – Спесивые вы и скупые! Ну что, сам вспомнишь, где колбаса лежит или помочь?

Стараясь не смотреть в сторону Курта, Баатр слез с лошади, погладил корову по боку, пошептал ей на ухо «Хоов, хоов, хоов, хач, хач, хач», – корова замычала в ответ, тоненько и негромко, будто жалуясь на судьбу. Баатр намотал конец веревки на руку, взобрался в седло и тихонько отъехал прочь. На сердце было скверно.

Баатр не спросил кличку коровы и нарек ее Трёшкой. Добравшись до дома уже в темноте, он первым делом завел Трёшку в хлипкий сарай из камышовых, обмазанных глиной плит, обтер пучком соломы покрывшиеся инеем бока, потрепал по холке:

– Пока тут поживи. А как наша Даля отелится, отведу тебя в скотник.

Трёшка протяжно замычала, обнюхала Баатра и лизнула в щеку, признавая хозяином. Он принес ей охапку сена и поспешил в мазанку.

Уже на входе шибанул в нос дух самосадного табака, сквозь который пробивался запах вареной баранины. Баранины они не ели с самого Цага Сара. На кухне Альма с двумя соседками раскладывали по блюдам мясо, а в застеленной шырдыками горнице кучно набились однохотонцы, плотным кольцом обсевшие Очира. Пламя двух коптилок, поставленных в середину круга, отбрасывало на выбеленные стены перекрестные тени. У косяка дверного проема, ведущего в кухню, стоял Чагдар. Дордже нигде не было видно.

– Благодарение бурханам, ты вернулся! – воскликнула Альма. – Все уже заждались!

– Мендвт, уважаемые гости! – поздоровался Баатр. – Долго я ездил, да напрасно.

– Что, отец, не продал немец водки? – спросил Очир.

– Нет, – грустно ответил Баатр. – так отдал. Только не мне, а жандарму. Мне – корову в аренду. За три рубля. Так что джомба сытная будет. Иди, подои корову, – велел жене.

Альма наскоро обтерла руки, накинула платок, схватила ведро и исчезла за дверью.

– Как это – корову в аренду?

– Да чтобы не сдохла. Выселили их всех сегодня. А корову с собой забрать не позволили.

Лица у присутствующих разом вытянулись, посерьезнели.

– Выселили? Всех?! Семьями?

– А мельника? – спросил старый Адык.

– И мельника.

– А кто же нам будет зерно молоть?

– Ну, мельница на месте.

– А кто же знает, как запускать-то мельницу? Она ж паровая. Только мельник сам и знал.

– Да ничего, – попытался взбодрить гостей Очир. – Мы вот тоже не знали, как подбитый броневик исправить. А потом покумекали-покумекали и сумели!

Однако этот пример никого не утешил. Да и запить горькую новость было нечем. Некоторое время мужчины тихо попыхивали трубками, не глядя друг на друга. Но как только женщины внесли из кухни деревянные блюда с мясом, гости разом оживились. Потянулись, соблюдая старшинство, за кусочками махана, послышалось довольное причмокивание, посыпались благословения.

Баатр медленно жевал хорошо разваренное мясо, запивая горячим, жирным бульоном-шулюном, и понемногу успокаивался. Ну не виноват же он, что с немцами так поступили. Государю императору виднее, как управлять своими подданными. А Баатру от этого только выгода: и земля теперь снова в его распоряжении, и корова в придачу. Но какой-то червяк все равно грыз сердце.

Баатр огляделся, ища глазами Дордже, но опять не увидел. Неужели бакша не отпустил? Однако спрашивать сейчас было неловко.

– А что, Очир, скоро мы немцев победим? – поинтересовался осоловевший Адык.

– Скоро! – уверил Очир. – Немцы уже и воевать не хотят. Вот в нашей пехоте порядок наведем, поднимем в атаку – и до Берлина!

В дом вошла довольная Альма с полным подойником, подошла к печи, стала лить молоко в стоявший на загнетке котел с джомбой. Лицо ее, освещенное печным огнем, казалось алым. Красной казалась и льющаяся в котел струйка молока.

– Значит, я уже на эту войну не попаду? – разочарованно спросил Чагдар.

Альма испуганно оглянулась на сына, пролив молоко на горячие угли. От печи потянуло горелым.

– Не успеешь, братишка! – со смехом отозвался Очир.

– Войны и крови на всех хватит, – вдруг услышал Баатр глухой, незнакомый ему гулкий голос откуда-то сверху.

Альма вздрогнула всем телом, подойник дернулся, алое от огня молоко злобно зашипело, запузырилось и полилось на утоптанный земляной пол, растекаясь неряшливой белесоватой лужей. Баатр в испуге поднял голову. На лежанке в позе бурхана сидел Дордже. Глаза его были прикрыты. Скраденная темнотой фигура казалась плоской, как на хурульном свитке, на правой половине лица лежала тень от печного дымохода, левая была безжизненно-желтой, точно свечной воск.

Предчувствие неизбежных испытаний захлестнуло Баат-ра удавкой, желудок сжался, все внутренности окаменели, а потом будто оторвались и рухнули вниз.

Не помня себя, Баатр ринулся вон из мазанки.