Читать книгу Такие разные мечты - - Страница 3

Бабушка вышагивала по коридору вперед-назад вот уже битый час. До этого она вышагивала по кухне. А до того – по спальной комнате. И в каждом случае час был битым. «Битый час, битый час», – повторила про себя бабушка, словно на автомате, сцепив морщинистые руки в замке за спиной. Довольно-таки прямой спиной, нужно отметить! Затем, не перестав шагать, она спросила себя: «А с чего это, интересно, час битый?»

Если бы кто-то сейчас смог остановить бабушку и спросить, а чего это она, собственно, вышагивает то в одной части своего дома, то в другой, она бы не ответила. Идея остановить бабушку сама по себе уже амбициозность – да и кто бы в конце концов стал это делать? Бабушка-то давно живет одна, за запертыми дверьми. На самом деле, было бы очень хорошо, если бы кто-нибудь все-таки, пускай и не останавливал сейчас бабушку, но задал бы ей этот вопрос. Да, это бы оказалось очень полезно.

И вот, удивительное дело, она задала его себе сама. В коридоре полном шкафов, комодов, тумб и этажерок с одеждой, обувью и аксессуарами полувековой, а в каких-то случаях и большей давности. Бабушка даже остановилась на мгновение, другое, в смысле, перестала шагать, вопрос прозвучал в ее голове, словно гром в пустыне – обезоруживающе. За первым вопросом последовали другие. Словно самолеты в день объявления войны – какой именно? бабушка была свидетелем не одной! – со страшными звуками они полетели над ее поредевшей белой головкой. Вжух! – в одну сторону. «Когда это началось?» «Почему ты вообще принялась?» Вжам! – в другую. «Когда ты в последний раз спокойно сидела, листала книжку, пила чай с печеньем?» Бум! – теперь вверх. «Ты завтракала сегодня?» «Вчера ты – ужинала?» Бам! – вниз. «Что было вчера?» «А днем ранее?» И снова: Вжух! Вжам! «На прошлой неделе – скажи!» «Что не так, дорогуша, что случилось?» Бум! БАМ! Из всех возможных ответов пришел лишь ответ на последний вопрос, который также, случайно или нет, был первым. Да и тот не легко пришел, не сразу. Попробуй, называется, пробиться! Во имя Истины, всего, что Она для нее сделала, всего, что Она для нее значила, бабушке пришлось собраться с силами, отбросить все ненужные свои мысли и переживания. Все отбросить, конечно, не получилось – это могло бы стать ее прощанием с жизнью, – но отодвинуть от себя немного все-таки удалось. Словно ведомая кем-то за руку, не такая резвая, как минуту назад, бабушка прошла в конец коридора, по которому вышагивала, к запертой двери, ведущей на улицу, порог которой она не пересекала одному лишь Богу на Небесах известно сколько лет. Лишь изредка она отпирает и приоткрывает ее, чтобы забрать очередную посылку с едой или новыми старыми книгами и оставить почтальону записку и денег на следующие. В вечном, сыром полумраке, в ароматах обойной плесени и букетов завядших в пыль цветов, бабушка поглядела в небольшое овальное зеркальце на стене, и с ее бесцветных, тонких, словно старая хлопковая нить, губ, следом за скрипом древней половицы сорвался тот самый пробившийся ответ:

– Время, – проговорила бабушка не своим голос, голосом тысячелетней мумии, – со мной случилось… время.

И от этого слова ее тело стало холоднее обычного, просто ледяным. Внутри и снаружи.

*

Она не сумасшедшая, не дура – «Хотя, – вдруг подумала бабушка, – разве кто-то в здравом уме может утверждать нечто подобное?» – она прекрасно понимает, что происходит. И она помнит тот день, полвека тому назад, когда это случилось. Когда с ней случилось то самое время. А может, ей лишь только показалось тогда? И кажется теперь? В любом случае, в тот день или на следующий, парой, тройкой лет позже, оно все равно бы случилось с ней. Ибо результат происшествия очевиден – на лицо, так сказать. Зеркало не может врать. «Да черт с ним, с зеркалом! – раздраженно, в гневе подумала бабушка, – мои собственные глаза, мои ощущения – они не могут врать!»

Бабушка отошла от зеркала, но больше не шагала вперед-назад. Ни по коридору, ни где-либо еще в доме. Желания нет, поняла она. Хорошо это или плохо, бабушка не знала. Желание, желание… Очередное не-желание. «Неужто, и правда, конец мой близок?» – посетила ее внезапно мысль, от которой ей не стало плохо. По крайней мере, ей не стало хуже, чем было.

Бабушка прошла по коридору, в другой его конец, и свернула налево. Подошла к очередной двери и, не колеблясь, не задумываясь, толкнула ее от себя: та стояла слегка приоткрытой и сквозняк, словно ребенок, баловался с ней.

– Битый час, – шепнула бабушка в темноту, которая в следующую секунду рассеялась перед ней, словно облако пыли.

Оказавшись в гостиной собственного дома, она слегка растерялась, не знала, куда идти, что делать. Бабушке показалось, что ее словно ударили по голове с размаха чем-то большим. Не обязательно тяжелым – но точно большим. Обойдя помещение по кругу, сначала в одну сторону, затем в другую, по часовой стрелке, затем против, будто старая болонка, сорвавшаяся с поводка и затерявшаяся на поляне в лесу, она наконец встала перед единственным здесь окном. Плотные, непонятного цвета занавески на нем почти полностью преграждали путь царствованию света, творившемуся сейчас снаружи. Все вернулось к ней в одночасье. Кто-то опять, словно ударил ее по голове…

Такой она всегда была женщиной – назвать ее красоткой язык бы ни у кого не повернулся. Скорее, была она чудачкой. И по поведению, и внешне тоже. Но такой скромной чудачкой, если можно так сказать – без излишеств. Невысокого роста, с телом, как у мальчишки, волосами кудрявыми и недлинными, восхитительного, золотистого цвета. Словно херувим с картины. Так она сама про себя всегда и думала. Вот увидела херувима как-то по юности на картине в музее – и стала так думать. Что это был за музей, она, конечно не помнит. Да и херувим давно позабылся.

В те далекие от сегодня годы она любила подтаявшее сливочное мороженое и платья свободного кроя с цветочным узором. Сандалии на босу ногу и газеты. Правда, никогда их толком не читала – ей просто нравилось покупать их и носить сложенными в руке или под мышкой. Очень важно! Шуршать бумажкой? – Да! Ей нравились следы черной краски на ее белой коже. Еще ей нравились долгие прогулки по городку, в котором она родилась, выросла и жила все годы своей жизни, и конечно… шляпки.

В тот день погода была замечательной – похоже, такой же замечательной, как и сегодня, в день нашего рассказа. Ярко светило солнце, которое грело, но пока что еще не жарило. Небо было высоким, голубым. Наверное, точно таким оно было, когда Бог решил создать Землю. «Интересно, – подумала она, остановившись на мгновение посреди улицы и посмотрев наверх, – а каким было небо, когда Он решил создать человека?»

Путь ее в тот день много лет назад пролегал бог знает где. Действительно, порой сам Бог не мог предугадать, куда пойдет и чем займется эта чудачка. Выйдя из дома, она направилась в парк. Там она гуляла по гравиевым дорожкам и песчаным тропинкам, местами размытым грозовым дождем, прошедшим накануне, наблюдала за толстыми коричневыми утками на пруду и боялась стать такой же толстой с годами. Потом она внезапно вскочила в автобус, ехавший в сторону центра. Она почему-то сошла на остановке «Городское кладбище» и среди надгробий гуляла еще примерно три четверти часа. Она довольно часто так делает – в смысле, гуляет где-то по три четверти часа. Словно полчаса, это мало, а час, это уже очень много. Здесь она читала даты рождений и смерти – но избегала имен. Нет, имена, по ее мнению, знать не стоит. И не только на кладбищах, но и вообще, в жизни! Примерно в полдень она оказалась в центре города. Но тут и Бог не сможет рассказать нам, как именно это случилось, а потому я даже пытаться не буду. Съев одно сливочное мороженое, продемонстрировав любимым улицам новенькое «мятное» платье с желтыми и белыми цветами, решила, что первое мороженое было недостаточно подтаявшим, когда она его ела, а потому вернулась, купила и съела еще одно – выждав, естественно, какое-то время на солнце.

Гуляя в обеденный час по центру прелестного, словно с открытки, городка, наша героиня в итоге вышла на улицу бутиков. Здесь она прикидывала на себя блузки, юбки и пиджаки, любовалась сумочками и туфлями, которые и через годы сбережений не смогла бы себе позволить.

Но ведь никто не запрещал ей любоваться!

Наконец она остановилась у прилавка со шляпками…

– Не знаю, в чем тут дело, – разоткровенничалась она неожиданно с продавцом, – но при виде шляпок я теряю контроль.

– А лучше бы деньги, – вставил значительно продавец.

Не будучи состоятельной с самого рождения, только раз в году, летом, она позволяет себе купить одну новую шляпку. За несколько лет специально выделенный под этот предмет гардероба шкаф в ее доме буквально преобразился – составляемый ответственно, словно музейная коллекция.

Сейчас она думала, настал ли момент пополнения коллекции или все же стоит еще подождать. В конце концов, летний сезон только начался.

– Да, но вот эта шляпка такая красивая, – убеждала она себя в разговоре с продавцом, который молчал и, не слушая, видимо, кивал головой, – она мне так идет!

Да и стоила шляпка совсем дорого.

Этот очень весомый аргумент она озвучила уже про себя.

И вот мы, плавно или не очень, воодушевленные или не совсем, подобрались к тому самому моменту в тот самый день много-много лет назад.

Бабушка, в то время еще совсем молодая женщина, готова была приобрести новую шляпку, розовую, с бутоном белой розы на боку из фетра, как из именитого бутика по соседству вышли три не менее молодые, чем она, женщины. При виде нашей героини все три сразу остановились, осторожно переглянулись между собой, а затем, разразившись хохотом, без стыда продолжили свое движение вверх по улице бутиков.

Небо вдруг стало не таким ярким и высоким. Горло ее сковал лед съеденных мороженых.

– Брать-то будете? – спросил раздраженно продавец.

Солнце не грело приятно, а мерзко жарило. К тому же слепило. «Мятное» платье стало цвета кресел у стоматологов – кошмар!

– Нет, – только и смогла вымолвить девушка-бабушка. А затем про себя повторила: «нет-нет-нет… нет!»

Она аккуратно положила шляпку туда, откуда взяла, на прилавок, развернулась и, не попрощавшись с продавцом, что было совсем не в ее манере, задвигалась в противоположном взятому жестокими женщинами направлении – вниз по улице.

*

– Я помню чудное мгновенье… передо мной явилась ты… как мимолетное видение… как…

В гостиной, рядом с окном, по-прежнему занавешенным, правда, уже не так плотно, как раньше, бабушка сидела в старом кресле с бархатной обивкой винного цвета, пыли в которой было больше, чем осталось самой обивки – и напевала себе тихо под нос любимые стихи.

Она знала их наизусть.

– В томленьях грусти безнадежной… в тревогах шумной суеты… звучал мне голос нежный… и снились милые черты… шли годы…

Бабушка много чего знала наизусть. И помнила она не только прошлое, и не только плохое. Например, она знала Шекспира. Если бы кто-нибудь сейчас просил ее, она бы без проблем зачитала, например, вот эти, любимые ею строки: «Отринь отца да имя измени, / А если нет, меня женою сделай… / Что значит имя? Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет…»

Бабушка любила розы.

А еще бабушка помнила будущее…

День близился к вечеру. Об этом говорили потемневшие и удлинившиеся на полу тени, янтарный свет за окном, переливающийся – словно многогранный. «Как быстро летит время», – подумала бабушка и посмотрела на вытянутый вертикально кусочек голубовато-зеленого окна, виднеющийся из-за занавесок. В этом кусочке стекла, словно в поверхности озера прекрасным летним днем, она видела свое отражение. Сначала то, что соответствовало сегодняшнему дню, белое и в складках, потом другое, близкое к тому загорелому и гладкому дню в прошлом. Затем она зачем-то перевела взгляд на свои руки, ладонями вверх лежащие на ее коленях. Они были пусты. Ей стало грустно из-за того, что в них сейчас не было шляпки, которую она хотела купить тогда, но не купила из-за тех глупых женщин, которых язык не повернется назвать дамами, тем более – леди. На секунду, другую она решила, что противна сама себе. А потом, переведя взгляд обратно на отражения в окне – что любит себя. Всегда любила себя. Возможно, даже слишком сильно. Она начала думать о том, любила ли когда-то по-настоящему в жизни кого-то, кроме себя. Любила! Еще как любила! И тому оставалось множество подтверждений. Конечно, ей хотелось бы иметь сейчас – держать в своих руках, может быть? – нечто большее, чем просто некое внутреннее ощущение. А потому она решительно поднялась на ноги и прошла к комоду, прячущемуся за дверью, когда та, как сейчас, открыта внутрь гостиной. Она крепко схватилась за висящие металлические ручки верхней полки комода и осторожно потянула на себя – словно не хотела обнажать сейчас больше из своего прошлого, чем то, что внезапно решила обнажить.

Скрип.

Небольшой альбом с фотокарточками лежал сверху, прикрытый пожелтевшими от времени мятыми бумагами. Бабушка ухватилась за корешок кончиками длинных, словно паучьи лапы, пальцев и выудила альбом из комода.

– Вот же он, – проговорила она шепотом в полумраке, – на первой странице. Какой красавец! Еще молодой – как я когда-то. А ведь я шла тогда к тебе! Какой ты сейчас, интересно…

И снова подумала: «Как же быстро летит время. Только-только, кажется, мы познакомились, случилось наше первое свидание. Ты повел меня в парк, а затем – есть мороженое. Потому-то я так люблю парки и мороженое! Затем второе, третье свидания. Поцелуи и… Ой! Сколько их всего было? Сто, двести? Может, тысяча? Ближе к миллиону, полагаю. И вот, я стою здесь, старая и ненужная, глупая и несчастная. А где сейчас ты? Какой ты сейчас? Что делаешь? Думаешь ли обо мне хоть иногда, как я думаю о тебе… почти всегда! Скучаешь ли по мне, по тем дням? Хочешь ли снова увидеть, взять за руку, пройтись по дорожкам? Поцелуи. Они ведь все еще ждут нас, я уверена. В смысле, дорожки. По крайней мере, они не будут против нас, это уж я знаю точно».

«Часы, время, – подумала бабушка. – Почему я струсила тогда? Почему мы расстались?»

И на этом она остановилась.

Хватит, сказала она себе и, почувствовав странное, непривычное – новый прилив сил, как она поймет через минуту, другую, – оглядела комнату.

Движения бабушки были спокойными и четкими, она точно знала, что делает, пусть еще и не видела конечного пункта назначения всех своих новых мыслей и действий.

На самом деле мыслей почти не осталось, их было предостаточно в прошлом. Только действия теперь.

Она подошла к окну и резким движением рук раздвинула на нем занавески. Теплый свет летнего вечера влился в комнату, словно приятная жидкость в вазу из толстого хрусталя. Бабушка огляделась – дело было очень плохо. «Столько пыли, грязи, ненужного! – подумала она одновременно раздраженно и с энтузиазмом. – Предстоит куча дел! И это не учитывая дел, связанных с приведением себя в порядок. Да, но сначала…»

Она подошла и встала напротив узкой двери, ведущей на задний двор ее дома, в сад, в котором когда-то ей так нравилось возиться – словно встала лицом к врагу, смотреть на которого всю жизнь боялась. Что случилось? В дождь, в пекло, когда радостно или грустно – ей всегда доставляла удовольствие работа в саду. Особенно ей нравились кусты роз.

Но что же случилось?!

«Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет…»

– За все эти годы вы, наверное, погибли все до одной.

Бабушка задумалась. О чем точно – она бы не смогла сказать.

Но ее никто сейчас и не спрашивал. Затем вслух она произнесла следующее:

– Что-нибудь точно осталось. Должно было остаться. Пусть бутончик, путь корешок.

И она, сжав руки крепко в кулаки, вдохнув пыльного гостиного воздуха и задержав дыхание, на деревянных ногах, но с прямой спиной подошла к двери, стоявшей запертой ни много ни мало полстолетия. Мигом отперла ее и, не задумываясь, не колеблясь, распахнула.

Во имя роз и стихов.

Во имя Истины, которую чтила.

Во имя Любви, которую всегда помнила и носила в себе – чтобы там ни казалось в иные дни.

Во имя Мира и Жизни.

Во имя Себя.

Во имя Бога и него.

Во имя шляпок, черт возьми!

«Да, – рассуждала бабушка, энергично двигаясь по саду, – я была глупа в чем-то, где-то наивна и даже труслива. Да, я совершала ошибки в прошлом, а потом совершила одну очень большую ошибку, почти стоившую мне жизни. Да, я потеряла время, его уже не вернуть. Время – это условие, которое ни одному человеку, по крайней мере, ни одному известному мне человеку, одолеть пока не удалось. Возможно, потом, в будущем. Возможно даже, это будем мы с тобой. Но жизнь, она целиком в руках человека. Под защитой Небес, но в руках человека. И я могу жить ее как хочу. Никто не осудит меня, никто не покарает. Осудить могут люди и покарать могут люди – но какое мне дело до страха теперь? Какое мне дело до людей? Я простила себя. Я испугалась сильно, протряслась полвека взаперти и темноте, а теперь я обновленная. Я – словно феникс. Возможно, я и есть та самая мифическая птица из сказок. И не страшно. Значит, именно столько времени мне было нужно на все».

Порхая по саду, словно бабочка-капустница только из кокона, обновленная, помолодевшая, но все равно бабушка, она продолжала думать: «Поработать в саду, привести себя в порядок. Выпить чай с печеньем и почитать стихи. Выспаться как следует! А завтра – генеральная уборка! Да, возможно, шляпки все еще там. А если нет, то найдутся другие, новые. Возможно, он все еще где-то там, тоже обновился и ждет меня. А если нет, то – нет. Не обновился, не ждет, это ничего, не страшно. Это нормально. Все это даже хорошо. Время – вот что единственно важно. Теперь я понимаю его лучше. Возможно, я даже познала его. Я приду и расскажу тебе. Только, прошу, дождись меня».