Читать книгу Призрак миссис Рочестер - - Страница 6

Когда я добралась до коттеджа, меня слегка потряхивало и я замерзла – прямо как хороший мартини, мелькнула мысль. Вот только первоклассные мартини не трясли, а взбалтывали, и мне неожиданно захотелось выпить.

От резкого звука я дернулась. Звонил старый телефон – тот, который не работал. Я опасливо уставилась на него: настойчивый звон не прекращался, и какое бы привидение ни звонило, отказов оно не принимало. Пришлось взять трубку.

– Он вернулся, – сообщил Отис.

– Я думала, телефон не работает.

– Кабель истерся, включается и выключается сам. Если он работает и нажать звездочку – позвонишь сюда на параллельный телефон. Так или иначе, Эван вернулся. Попал в аварию по дороге – мотоцикл повело на неутрамбованном гравии.

– Знаю, я видела. Сначала не узнала его. – Но Отис не слушал.

– Ему повезло, что шею не сломал. Хочет тебя увидеть. Не надо никак наряжаться или что-то делать, просто приходи поскорее. Он терпеть не может, когда его заставляют ждать. – И Отис повесил трубку.

Я нажала звездочку, чтобы ему перезвонить, но телефон снова отключился.

А что, если Рочестер винил в своем падении меня?

Ну и что? Что он мог мне сделать? Не убить же на глазах у Отиса.

Я натянула сухие вещи, провела расческой по мокрым волосам и, убедившись, что нос больше не течет, направилась сквозь туман к главному дому.

Когда я зашла с черного входа, Отис был на кухне, снимал фольгу с бутылки шампанского «Кристалл».

– Ты как раз вовремя, можешь отнести ему это, – кивнул он, открывая бутылку. – Эван в зале, сразу за лестницей, двойные двери. Услышишь музыку – иди на звук.

Я взяла бутылку.

– И как мне к нему обращаться?

– Эван, как и большинство. Он ненавидит имя Эвандер.

Я отправилась в глубь холла, вслед за нежным голосом Лорин Хилл и ее Killing Me Softly. Одна из моих любимых песен. Меня вдруг накрыло негодованием, будто он не имел права тоже ее слушать.

Помедлив на пороге зала, я представила его сидящим у тлеющего камина, думающим о вывихнутой лодыжке. Что ж, будь что будет. Распрямив плечи, я быстрым шагом вошла в комнату.

Высокие потолки, полностью стеклянная стена, открывающая вид на океан. Современная мебель, изысканные вытканные ковры. Абстрактные картины, яркими пятнами выделяющиеся на белых стенах. Камин действительно был – большой каменный очаг в дальнем углу зала, но Эвандер Рочестер не сидел напротив него, баюкая раненую ногу. Вместо этого он спокойно стоял на обеих ногах у щедро заставленного блюдами кофейного столика, и если он и раздумывал о чем-то, так это выбрать ребрышки ягненка или кусок похожего на кружево сыра. Немецкие овчарки застыли как изваяния по обе стороны у его ног.

Он обернулся на звук.

– Вина и музыки просил я – крепче и громче, чем вчера[6].

Я удивленно уставилась на него. Это что, цитата?

Он шевельнул пальцами, призывая отдать ему бутылку, и я передала мужчине шампанское.

– Хотите? – предложил он, махнув бутылкой.

Я помедлила. Он вообще помнит, что мы уже виделись сегодня?

– Почему бы нет. Спасибо.

Наполнив большой, похожий на чашу бокал, он передал его мне, и я сделала глоток на пробу. Великолепный напиток, свежий, прохладный; пузырьки сразу защекотали нос.

Он благодушно махнул рукой в сторону блюд.

– Угощайтесь. Фэрфакс превосходный повар.

– Я знаю, но уже поела, спасибо.

– Как хотите. – Мистер Рочестер выбрал холодные ребрышки, и собаки заскулили от нетерпения. Он скормил по ребрышку овчаркам, сначала то ли Микки, то ли Минни. Затем сам обгрыз свое и бросил косточку, но не через плечо в камин, как я почти ожидала, а обратно на тарелку, и вальяжно откинулся на спинку одного из диванов, стоящих напротив друг друга.

– Ну, не стойте там. Садитесь.

Я замерла неподвижно.

– Да бога ради! Пожалуйста, садитесь. И можем мы, пожа-алуйста, пропустить эти любезности? Мне нравится говорить все как есть, и я жду того же от всех.

Очень сомневаюсь – во всяком случае, во второй части. Но в любом случае было как-то неловко стоять, возвышаясь над ним, когда он сидел. Я опустилась на ближайший стул.

Мужчина окинул меня внимательным взглядом непроницаемых черных глаз.

– Так вы все-таки настоящая.

Получается, он меня узнал.

– А вы сомневались?

– Должен признать, уверен не был. То, как вы появились из тумана, вы и ваше призрачное животное. Будто от какого-то непонятного заклинания. И, конечно, я только что упал и ударился головой, так что не мог ясно мыслить.

– Самой себе я кажусь вполне реальной, если это поможет.

– Не особо. – Он не отводил взгляда.

– Как ваша лодыжка? – рискнула спросить я. – Не сломана, не… ничего страшного?

– Чертовски болит. Так что, если хотите еще продлить себе жизнь за мой счет, валяйте, смейтесь.

Я подавила смешок.

– Нет, спасибо, обойдусь. Но почему бы вам не снять эти ботинки, почувствуете себя лучше.

Мистер Рочестер бросил взгляд на ноги, будто они упрямо жили своей жизнью и самостоятельно облекли себя в плотную кожу. Он сел и принялся стягивать левый ботинок, морщась от боли.

– Погодите, давайте помогу. – Я поднялась и направилась к нему.

– Не подходите!

Собаки зарычали.

Вздрогнув, я опустилась обратно на свое место, чувствуя, как от злости быстрее забился пульс. И что же, по его мнению, я собиралась сделать?

Он стащил ботинок с левой ноги, затем с правой и снова развалился на диванных подушках, для разнообразия переведя взгляд на меня.

Смотреть в ответ уже было легче. На свету он казался еще красивее, чем в темноте: искусственное освещение подчеркивало линию его лба и неопрятную бороду. Он снял кожаную куртку в стиле молодого Брандо и теперь сидел в белой футболке с кармашком на груди и небольшой прорехой на плече, напоминая того же Брандо из «Трамвая „Желание“». В голове мелькнула картинка, как он запрокидывает голову и кричит: «Стелла-а-а!» Пришлось подавить еще смешок.

– И как вам здесь, нравится? – заговорил хозяин дома.

– Очень. Здесь невероятно красиво.

– Та хижина вам подходит? Вы же не ожидали ничего изысканного?

– Нет. То есть я не знала, чего ожидать. Но коттедж очень удобный и просто очаровательный.

– Это просто лачуга.

Вновь повисло молчание. Теперь тишину нарушала лишь Эми Уайнхаус и ее Will You Still Love Me Tomorrow, с низким и несколько зловещим барабаном, звучащим как стук сердца.

Я огляделась в поисках какого-нибудь напоминания о Беатрис в этой комнате. Фотографии или журнала Harper’s Bazaar. Чего угодно, доказывающего, что она вообще существовала. Но ничего не было.

– Вы не из Теннесси, верно? – отрывисто спросил мистер Рочестер.

– Нет. Почему вы так решили? – И тут меня осенило: – Это Отис сказал, что я оттуда?

– Он сказал, что вы выросли в одном районе в Мемфисе.

Я его задушу.

– Нет. Мы встретились в Нью-Йорке около восьми лет назад, в клубе под названием «Клаун-Лаунж». Оба работали там барменами.

– «Клаун-Лаунж»? – с искоркой интереса переспросил он.

– Весьма отталкивающее место. Полно наркотиков, иногда драки. Владелец был злобным пьяницей и постоянно воровал наши чаевые. Не знаю, зачем Отису было говорить что-то другое.

– Несложно догадаться, что Фэрфакс обожает приврать. – Мужчина закинул руки за голову, и из-под рукава футболки показалась татуировка, лентой охватывающая бицепс левой руки. Слова, написанные на каком-то странном языке – санскрит? Непонятно. – Так расскажите мне что-нибудь о себе, что все же соответствует действительности.

В голове неожиданно стало пусто; в жизни будто никогда ничего не происходило, один ничем не примечательный день следовал за другим.

– Откуда вы на самом деле? – подсказал он.

– Из Лоувуда, Нью-Джерси.

– Богатый район пригорода?

– Господи, нет.

– Мрачный рабочий городок?

– Не совсем. Скажем так, поэтичные песни Спрингстина о Нью-Джерси там вряд ли бы оценили.

– У вас осталось там много знакомых? Большая семья? – мельком улыбнувшись, продолжал задавать вопросы он.

– Нет, никого. И близких родственников тоже не осталось.

– Так вы бедная сиротка? – Слова резали не хуже ножа. – Мы все здесь сироты, – коротко добавил мужчина. – Так или иначе.

И что он хочет этим сказать?

– Вероятно, у меня еще есть тетя. Тетя Джоанна.

– Вероятно?

– Она сбежала, когда мне было три года. С тех пор никто не хотел о ней говорить, я даже не помню, как она выглядит, но по какой-то причине долгое время представляла ее гигантской лягушкой.

– Лягушкой? – Снова тот же легкий интерес в голосе.

Нас прерывал звон посуды – это Отис шел с нагруженным подносом и расставлял на кофейном столике остатки инжирного тарта, графин, чашечки для эспрессо и шкатулку с сигарами из эбенового дерева. Рочестер протянул руку к тарту, выудил инжир и с удовольствием съел:

– Неплохо.

– В самом тесте капелька «Шамбора», – сообщил Отис. – Джейн уже два куска съела.

Я прожгла его взглядом.

– Что, только один «Черчилль» остался? – откинув крышку шкатулки, удивился Рочестер.

– Тебе повезло, что вообще сигары остались – твои гости тут их как конфетки смели.

– А почему ты их не остановил?

– Эм-м… потому что, судя по их виду, они вполне могли поставлять кому-нибудь оружие?

Рочестер от души рассмеялся, и от этих эмоций будто все его лицо изменилось, черты смягчились, и, глядя в эти умные темные глаза, я вдруг поняла, почему в него могла влюбиться такая красавица, как Беатрис.

Отис начал собирать грязную посуду на поднос:

– Чего-нибудь еще нужно?

– Нет, нам всего хватает.

Отис бросил на меня быстрый взгляд, подхватил поднос и поспешно вышел. Рочестер налил две чашечки эспрессо и подтолкнул одну ко мне через стол, а себе вытащил сигару. Снял красно-золотую ленточку и обрезал кончик.

– Вы когда-нибудь пробовали кубинские сигары?

– Я? Никогда не курила. Во всяком случае, табак. Может, только парочку ментоловых на вечеринках.

– Хотите попробовать? – В глазах читался насмешливый вызов.

– Почему бы нет?

Я взяла протянутую сигару и зажала в зубах: она казалась огромной, не то что тонкие ментоловые сигареты. Рочестер толкнул мне зажигалку через стол: старинный золотой «Данхилл». Щелкнув и подержав пламя у сигары, я глубоко вдохнула. Рот наполнился чем-то на вкус напоминающим жженую грязь, я инстинктивно вдохнула глубже и подавилась терпким дымом, раздражавшим горло.

«Не вдыхай. Не глотай», – велела себе я, изо всех сил стараясь не раскашляться, хотя глаза уже слезились от усилий. А затем вдруг горло перестало чесаться, в голове пьяняще зашумело, хотя и непонятно, от табака или от торжества.

Я выпустила дым изо рта, Рочестер посмотрел на меня изумленно и в то же время уважительно и снова шевельнул рукой, требуя вернуть сигару. Затем затянулся и щелкнул пультом, выключая музыку. Шум прибоя тут же стал заметнее.

– Что не так с моей дочерью? – наконец спросил он. Я настороженно смотрела на него, ожидая продолжения. – Зайдя в дом, я заглянул к ней – а она будто после пятидневного запоя вернулась. Это вы забирали ее после тенниса, вот я и спрашиваю: что с ней не так?

– Об этом вам нужно поговорить с ней.

– Естественно, я так и сделал. Она сказала, что у нее кишечный грипп. Чушь собачья. На ней пахать можно. С девчонкой творится черт знает что, – нахмурился он. – Одевается как мексиканская проститутка и красится так же. Ее школа обходится в целое состояние, а она едва наскребает проходные баллы. Господи! Ей только тринадцать исполнилась, а она уже пьет – я знаю об этом. Фэрфакс пытался прикрыть ее, но я не идиот.

– София очень юна, и она только что потеряла мать… – Я тщательно подбираю слова. – Неудивительно, что она несколько вызывающе себя ведет.

– Вот как вы это называете? Вызывающе себя ведет?

– Я никак это не называю. Мы с ней провели вместе едва ли час.

– Но у вас же должно было сложиться впечатление.

– Ничего такого, чем я считала бы нужным поделиться.

– Послушайте. Я не ожидал, что она приедет сейчас. У меня непростой период и заниматься непослушным ребенком времени совсем нет.

– Этот, как вы говорите, «ребенок», – ответила я, с трудом контролируя голос, – ваша дочь.

– А что я знаю о том, как быть родителем? Год назад я даже не знал о ее существовании.

Отвращение во взгляде мне скрыть уже не удалось.

– Ладно, – признал он, – не надо было так говорить. Не поймите меня неправильно, я хочу все сделать как полагается. Но прямо сейчас я в критической ситуации: мне пришлось сократить персонал, перенести офис, и я буду проводить здесь гораздо больше времени. И, признаться честно, знай я об этом заранее, вас бы здесь не было.

Я вскочила на ноги:

– Если вы дадите мне день, я найду другое место и уеду.

– Да бога ради! Сядьте.

– Я не останусь там, где меня не желают видеть.

Он раздраженно фыркнул, всем видом выражая недовольство.

– Фэрфакс был прав, Софии нужен репетитор, но что куда важнее – ей нужен кто-то, с кем она сможет общаться и кому доверять. Я спросил, как вы ей. Она сказала, сносно.

Не удержавшись, я рассмеялась.

– Довольно экстравагантная похвала от тринадцатилетнего подростка.

Мой собеседник тоже слегка улыбнулся.

– Просто не путайтесь под ногами, идет? И не выходите за территорию, там слишком дикие места. Я не смогу нести за вас ответственность. Пляжа это тоже касается. Ясно?

– Не путаться под ногами и не бродить по лесу. Думаю, я поняла.

– И никаких посетителей и постов в соцсетях обо мне, Софии или ком-либо отсюда. Одно фото в сети – и вы уедете.

– Я и не собиралась.

– В таком случае мы друг друга поняли. Хорошо. – Он поднялся на ноги, и я встала следом. Рочестер протянул мне руку: – Добро пожаловать в Торн Блаффс, Джейн.

Так он все-таки знал, как меня зовут. А я была готова поставить кругленькую сумму против этого.

Я пожала протянутую руку, и теплые сухие пальцы крепко сжали мою ладонь. Что-то вздрогнуло внутри, как от электрического разряда. Но тут его телефон завибрировал.

– Доброй ночи, – пожелал он и отвернулся, нажимая на кнопки.

Выйдя из комнаты, я направилась обратно на кухню. Отис поспешно отложил самокрутку:

– Ну, как все прошло?

– Какого черта ты ему сказал, что мы выросли вместе?!

– О. Вот дерьмо. Не думал, что это выплывет.

– Выплыло. И рано или поздно обязательно бы выяснилось. Боже мой, Отис! О чем ты только думал?

– Решил, что, может, тогда он станет лучше к тебе относиться. Ну, знаешь, если б мы с детства были знакомы. А потом, когда ты уже окажешься здесь, я думал, он тебя и не заметит. Но все же хорошо? Он не выгнал тебя или что-то в этом роде?

– Пока нет. Но если что, не удивлюсь. Но вряд ли стоит ждать, пока он решит меня выгнать. Лучше мне поискать другое место на лето.

– Нет-нет, я все решу! – В голосе Отиса послышались лихорадочные нотки. – Скажу ему, что это я во всем виноват. Тебе не придется уезжать, обещаю!

– Прости, Отис, но я больше не могу верить ни единому твоему слову. – И не дожидаясь, пока неизбежно смягчусь и передумаю при виде его расстроенного лица, я выскочила из дома.

В коттедже я взволнованно проиграла в голове беседу в зале. Какой странный человек. Заносчивый, грубый. Пороховая бочка, а не характер. В том, что он способен на насилие, я практически не сомневалась.

Но на убийство?

Вероятно. Ну или, по крайней мере, довести жену до отчаянной меры в виде самоубийства он мог. Ее отсутствие уж точно не повлияло на его аппетит.

Мне вспомнилась та искра, пронзившая меня, электрический разряд или что угодно, когда Эван Рочестер коснулся моей руки. Что, черт возьми, это было?

А потом меня начало трясти. Даже хуже: будто тело хотело вырваться из кожи. Затем произошло нечто еще более странное, хотя и не совсем незнакомое. Перед глазами все начало расплываться, и у одного глаза взорвалась крошечная желтая звездочка, за которой последовали гораздо большие, и вскоре я видела только ядовито-оранжевые всполохи, зигзагами танцующие перед глазами. Мигрень.

Технически не настоящая мигрень – не жуткая головная боль. Такое называлось визуальной мигренью, но все равно – странная штука, вызывающая галлюцинации и мучительно дезориентирующая. Эти взрывающиеся звезды перед глазами. Зигзаги ярких цветов.

У мамы такое тоже было. Она называла их посланиями с других планет. Что ж, инопланетяне, похоже, пытались передать мне очень срочное сообщение:

«Идиотка. Ты. Просто. Идиотка. Неужели история с Джереми ничему тебя не научила?»

Я упала на кровать и крепко зажмурилась, но зигзаги и сверхновые продолжали плясать прямо под закрытыми веками. Теперь мне привиделся и сам Джереми Кэпшоу. Мужчина, в которого я была влюблена. По уши, до безумия влюблена. Какая яркая картинка: художник, такой поэтически-стройный, в заляпанных краской джинсах, за работой над одним из своих бурых холстов, которые, как я думала, отражают что-то темное и волнительное в его душе.

Взорвалась еще одна звезда, показывая мне лицо Холли Берген. Моей лучшей подруги. Незабываемо прекрасной, с густыми волосами, каштановыми с земляничной искоркой, гибким телом танцовщицы. Доброй ко всем людям и животным. Вспоминаю, как мы жили в той обшарпанной квартирке в Вильямсбурге, где лифт вел себя как плохой пес и редко откликался и где тараканы были настолько наглыми, что им не помешал бы поводок. Морозный День святого Валентина, когда древний котел отопления наконец испустил дух, и мы обе жались у плиты, закутавшись в куртки, и Холли читала по линиям на моей ладони.

«Ого, дорогая! Да у тебя самая длинная линия любви из тех, что я видела! Это значит, что ты найдешь вечную любовь. – Я даже сейчас слышу ее немного безумный смех, когда она показывала мне свою ладонь: – Не то что у меня – обрубленное нечто!»

Кадры памяти замелькали дальше, как при перемотке. Теперь я жила с Джереми в его лофте в Бушвике, лежала на футоне после долгих занятий любовью. Зазвонил телефон, и чей-то чужой голос сообщил, что звонят из больницы Нью-Мерси в Лоувуде.

Помню, как я бросилась туда и меня встретил измотанный молодой хирург с черными кругами под глазами. Рентген показал огромную опухоль, напоминающую смертоносного паука, в правом легком моей матери.

Мама подняла на меня полные ужаса глаза: «Солнышко, я хочу домой. И пообещай, что больше никогда не заставишь меня сюда вернуться». Я пообещала.

Мигрень все нарастала. Ленты в виде молний лились потоком, одна за другой. Я прижала ладонь к глазам, но они не исчезали, принося с собой лишь больше воспоминаний.

Теперь я проводила все выходные в Нью-Джерси, ухаживая за мамой. Джереми был таким понимающим, и я любила его за это все сильнее. Как-то мягким теплым днем в марте, когда маме стало немного полегче, я успела на ранний воскресный поезд в Нью-Йорк. Хотела проскользнуть в квартиру и устроить ему сюрприз, пока он не проснулся.

«Идиотка. Ты. Идиотка», – продолжали писать инопланетяне на обратной стороне век.

Тогда я открыла дверь и замерла на пороге, увидев на кухне две фигуры. Одну обнаженную, в одних боксерах, а другую – в золотисто-фиолетовом кимоно, которое я привезла из Киото. Боксеры прижимались к спине кимоно, обнимая, и кимоно извивалось, как ящерица. Потом последовала шутливая борьба.

И вот уже Холли бежала за мной: «Дорогая, мы не собирались. Мы не хотели тебе говорить, пока, ну, ты понимаешь, твоя мама…» – «Пока что? – шипела я. – Пока не умрет?»

Помню, как обожгло руку, когда я залепила ей пощечину, и ее испуганный крик. И другой звук – смех. Смех Джереми.

Теперь мигрень немного поутихла. Яркие огни стали тускнеть и наконец пропали, как и ленты в виде молний, эти сообщения с Марса.

Я села. Меня до сих пор немного потряхивало. Почти целый год я запрещала себе думать об этом, но встреча с Эваном Рочестером каким-то образом всколыхнула воспоминания.

«Бедная сиротка».

Я так и не рассказала маме, что случилось с Джереми, но, видимо, из моего разбитого сердца сочился яд, потому что мама быстро угасла. К июню она похудела до неузнаваемости, почти высохла: кожа стала цвета старого воска, плоти почти не осталось, даже ее милый курносый носик теперь скорее напоминал клюв попугайчика.

Как-то днем к концу сентября я поднесла к ее губам стакан теплой воды с трубочкой, и она, сделав глоток, пробормотала:

– Джоан…

– Это не Джоан, мам. Это я, Джейн.

Она покачала головой.

– Как-то раз пришло письмо. Для Джейн.

– Письмо? От тети Джо?

– Это был ее почерк. Ее «н» всегда было похоже на «п».

– И что было в письме?

– Я не открывала. Порвала. И смыла в туалет.

– Почему, мама?

Она снова покачала головой, засыпая. А к вечеру ее дыхание стало резким и рваным, и каждый вдох давался все тяжелее. Я держала ее высохшую руку в своей, крепко сжимая, и мне показалось, что я почувствовала слабое ответное пожатие.

– Мама, пожалуйста, не уходи, – умоляла я. – Не оставляй меня.

Но она только вздохнула, легко, как спящий ребенок. А потом я осталась одна.

Меня наконец перестало трясти, и я мысленно велела себе собраться. Да, я осталась сиротой, но ребенком меня уже сложно было назвать. И не за что жалеть. Не надо было показывать Эвану Рочестеру то, что я чувствую.

Физически он очень привлекателен, пришлось признать. И, в конце концов, он женился на одной из самых прекрасных женщин в мире. Но меня он не интересовал. Тот удар током от прикосновения был вызван просто жаждой любого физического контакта.

Я вновь подумала о полном отсутствии каких-либо напоминаний о Беатрис Рочестер в зале – или в любой другой комнате, кроме Морской – ее любимой. Один белый шезлонг, и все.

Почему его оставили?

Поместье хранило свои секреты, я не сомневалась. И в этой комнате они тоже были. Может, мне удастся разгадать какие-то из них. Выяснить, что на самом деле случилось с Беатрис в день ее исчезновения, в их годовщину свадьбы. Какая дикая мысль. Но с каким воодушевлением я это предвкушала!

Чувствуя себя выжатой как лимон, я уже собиралась переодеться в ночную рубашку, но на крючке в ванной, где она осталась вчера, ничего не было. Но я же точно вешала ее туда… Машинально я бросила взгляд на стеклянные двери. Что-то мелькнуло в темноте.

Только лунный свет и ветви.

Ничего больше.

Беатрис

Торн Блаффс, 17 декабря

Позднее утро

В голове раздается голос: «Беатрис, ваша массажистка здесь. Ждет в Морской комнате».

Голос не в голове. Он звучит по переговорному устройству – это парень в золотых очках.

У тебя нет времени, – шепчет Мария. – Тебе нужно найти лезвие. Пустить кровь. Помни про план.

– Заткнись, заткнись! – кричу я. Мне нужен массаж. Меня всю трясет, и я боюсь следовать плану.

– Что-то не так, миссис Беатрис? – спрашивает Аннунциата, пришедшая отвести меня в Морскую комнату.

Она что, прочитала мои мысли или я говорила вслух? Не могу думать. Туман в мыслях слишком густой. Но тут слова все же находятся.

– Все в порядке, – отвечаю я. – Я готова.

Аннунциата отводит меня вниз по лестнице в комнату с поблескивающим светом: массажистка уже разложила свой стол. У нее волосы цвета ржавчины и квадратный подбородок.

– Доброе утро, миссис Рочестер. Меня зовут Бренда. Как ваши дела? – От света из больших окон у нее появились лимонные веснушки. Я складываю ладони вместе, точно в молитве. Массажистка делает то же самое. А затем, встряхнув, распахивает белое полотенце, чтобы я завернулась в него. Но мне незачем прятаться. Развязываю пояс халата, который шелковой лужицей растекается по полу, и ложусь лицом вниз на массажный стол.

Белое полотенце накрывает меня сверху. Бренда предлагает мне понюхать бутылочку:

– В этом лосьоне два основных масла: кориандр и горький апельсин.

Вдыхаю съедобный запах. Во рту пересохло, точно в пустыне.

– Вам нравится, миссис Рочестер?

– Да, спасибо, – с трудом нахожу я слова.

Веки тут же опускаются, точно жалюзи, когда прохладная жидкость льется на плечи и вниз по позвоночнику, а умелые пальцы начинают разминать тело. Полотенце поднимается, я переворачиваюсь на спину, и меня снова укрывают. Больше масла – и Бренда переходит к моим ногам, таким необыкновенно длинным: сейчас я мурлычущая кошка. Массажистка разминает, гладит, вызывая приятные ощущения, начиная с подъема стопы.

Снаружи слышится голос: это парень в золотых очках, который теперь для нас готовит, выговаривает что-то одной из собачонок.

Он вышел с кухни, – шепчет Мария Магдалина. – Быстро туда!

Нет. Мне слишком приятно…

Шевелись, глупая курица!

Я сажусь, сбрасываю полотенце и спрыгиваю со стола.

– Довольно.

– Но мы еще не закончили. Вы передумали? – Голос Бренды дрожит, она боится, что ее больше не позовут.

Подхватываю халат и накидываю на плечи, чувствуя, как волнами накатывает ее беспокойство.

Торопись, Беатрис!

Быстро бегу вверх по ступенькам, сердце испуганно колотится. Останавливаюсь перед дверьми кухни и старательно прислушиваюсь, но, кроме посудомоечной машинки и скрежета когтей собаки, больше никаких звуков нет. Захожу, и собачка виляет хвостом при виде меня. Гермиона. Та, с протезом вместо ноги.

Мой тюремщик искусен, он дал ей новую ногу. Он хочет, чтобы все считали его очень добрым. Я прохожу мимо Гермионы и дергаю за ручку ящика, в котором хранятся ножи, но он не поддается, даже когда я тяну изо всех сил. Заперт накрепко. Как и все ящики и шкафы – все заперто.

Твой тюремщик теперь прячет острые вещи, – напоминает мне Мария. – Чтобы ты не могла защититься.

Чувствую, как внутри поднимается крик, бурля в горле. И тут слышу шум воды, сливающейся из посудомоечной машины: подбегаю к ней и открываю, морщась от горячего пара. Снаружи, в кладовой, слышатся шаги. Быстро-быстро я хватаю серебристое лезвие – нож, а затем захлопываю дверцу и подхожу к холодильнику. Открываю.

– Привет, Беатрис. Хотите чего-нибудь? – спрашивает парень в очках. Он уже не юнец, и красавцем его не назовешь. Небритый, волосы торчат, глаза молочно-голубые. – Приготовить вам что-нибудь? Мне не сложно.

Я достаю нектарин и вгрызаюсь в мягкий фрукт, так что сок стекает по подбородку. Закрываю дверцу холодильника и оборачиваюсь, видя, как глаза парня превращаются в блюдца, а рот открывается. Он разворачивается на пятках и бросается прочь из кухни, как напуганный щенок.

– Сеньора! – вскрикивает женщина с косами, и ее глаза тоже становятся круглыми. Халат на мне распахнулся – так дело в этом? Плевать. Когда меня переодевали в гримерной, я часто находилась там обнаженной, меняя нижнее белье.

«Быстрее, Беатрис!» – подгонял меня модельер. На мне ничего тогда не было, как и на других девушках или парнях, и никто внимания не обращал.

Аннунциата берется за пояс халата и туго завязывает его на мне.

Джакузи, Беатрис, – шепчет Мария. – От нее кровь бежит быстрее.

– Пожалуйста, включите джакузи, – прошу я Аннунциату. – Погорячее.

– Сделаю, миссис Беатрис. Пойдемте со мной.

Иду за ней наверх, чувствуя, как острый конец ножа упирается в бедро. Она его не найдет. Она не знает, что он там.