Читать книгу Нация. Грехопадение. Том второй - - Страница 8

Проводив старый и встретив новый 1989-й год, большая часть населения страны медленно, вразвалочку, можно сказать, с больной головой входила в обыденный ритм жизни, чувствуя себя опустошёнными, апатичными, подавленными и расстроенными. Встречая этот всенародный праздник, все советские люди любили погулять, да так, чтобы это запомнилось на весь год, иначе, как они считали, никакого счастья не будет. Эта традиция идёт ещё со времён Римской империи, установленная Юлием Цезарем.

Побывав в Голландии и «отшлифовав» себя, как нужно, в увеселительных заведениях, Петр Алексеевич Романов установил эту традицию и в России, издав указ, в соответствии с которым Новый год переносился с 1 сентября на 1 января, предписывающий всем людям радоваться этому событию, веселиться и гулять, не только зажигая свечи, но и поднимая заздравные бокалы, надеясь на всё лучшее, что в общем-то свойственно русской душе, которая, как говорил Гоголь, соответствует пейзажу русской земли: «Та же безграничность, бесформенность, устремлённость в бесконечность, широта».

Одним словом, несмотря ни на что, Новый год, как общее достояние, как связь времён, вновь вошёл в каждый дом, в каждую семью, чтобы не только явить радость, милосердие, доброту и всепрощение, но и дать каждому живущему, каждому «рождённому» хоть какую-то надежду на чудо, гарантирующее будущее. Даже трудно представить, что было бы без него. Тоска, да и только. А хорошо погуляв, человек дышит, живёт, верит, надеется на что-то лучшее перед неизбежной встречей с вечностью.

Продолжая традиции «добрых и полезных дел» в государстве, начатые много веков назад нашими предшественниками, Михаил Горбачёв тоже решил не отставать в этом вопросе, внеся, так сказать, в это дело свой посильный вклад, устроив – вот уже третий раз подряд – обмен новогодними поздравлениями с Америкой.

Сначала он поздравил американский народ с Новым годом, а затем советский народ поздравил президент США Рональд Рейган.

В своём поздравлении Горбачев подчеркнул, что поздравлять народ Америки – доброе предзнаменование, перефразировав при этом название последнего романа американского писателя Джона Стейнбека[8] «Зима тревоги нашей», заменив в нём второе существительное словом «надежды», поскольку в книге её нет, а есть лишь «тревога». И всё потому, что автор ниспровергает преклонение перед американским образом жизни и так называемой её добродетелью, которая ничего не стоит.

В своём романе Стейнбек откровенно показывает, как современный американский образ жизни действует на обычного человека, толкая его на путь предательства и преступления ради погони за богатством, за быстрым обогащением. «Бедлам в Вашингтоне, – писал он в одном из писем друзьям, – можно сравнить только с римским туалетом для кошек. И дело не в том, что администрация слишком цинична. Я глубоко уверен, что ни на что лучшее они там просто не способны. А демократы, господи, демократы – делят шкуру неубитого медведя, нет у них ни мужества, ни идей, ни платформы. Мне бы следовало вернуться в Европу, здесь пусть всё пропадает пропадом. Плохой роман должен развлекать читателей, средний – воздействовать на их чувства, а лучший – озарять им путь. Не знаю, сумеет ли мой роман выполнить хотя бы одну из этих задач, но моя цель – озарять путь».

Какой путь выбрал Горбачёв, рассчитывая на большие «надежды» с Америкой, сказать трудно. Можно лишь с уверенностью констатировать, что если бы он прочёл этот роман, то не стал бы менять слова в названии, говоря о некой «надежде», поскольку, как сказал сам автор романа, «в американском обществе надежды не может быть, как, впрочем, и пресловутой “американской мечты”» – той самой, о которой впервые упомянул (произнеся это словосочетание) ещё в тридцатые годы Джеймс Адамс[9] в своём трактате «Эпос Америки». Да и откуда им было взяться, если США как молодое государство при создании всех общественных институтов начиналось с нуля, с чистого листа, не имея не только единого народа, его истории, но и живой памяти. Не потому ли существует такое сильное желание американца быть лично независимым, надеясь, что в его «тайнике» может быть что-то ценное – но не в обществе? Вряд ли что-то проснётся в душе простого американца, что-то живое, если он произнесёт индейское название «Оклахома», «Айдахо» или какие-то другие слова. Для любого американца они не несут никакого тайного смысла. А значит, в их душах не звучат голоса предков, не открываются тайники истории в бездне сознания, поскольку оно наполнено совсем другим – наживой, которая принимает в свои «объятия» всё, кроме совести и души.

Чтобы быстро наладить свою жизнь при освоении нового континента, англо-саксонские переселенцы долго не думали, взяв за основу удобный для них курс – экономический.

Гуманизм, культура, религия, человеческое счастье – все подчинилось единой системе ценностей, где главенствующую роль играли только денежные знаки. Казалось бы, а что тут плохого? Живи, зарабатывай и радуйся жизни! Но не тут-то было. С течением времени предел высшего уровня быстрого «зарабатывания» поднимался всё выше и выше: сначала сотни тысяч долларов, затем миллионы и наконец миллиарды – и всё мало, потому что явное достижение пресловутой мечты как некой вершины казалось американцам крахом системы, остановка была непозволительна, нужно было только движение вперёд, причём любыми средствами. Фраза «Кто сказал, что нельзя иметь весь мир и не потерять свою душу?», звучащая во всех домах и квартирах американцев с экранов телевизоров с середины 80-х годов, тому подтверждение. Это всё равно, что сказать: «Мы отказываемся от оси в транспортном средстве, на котором хотим въехать в рай».

Казалось бы, общество должно быть осторожным от таких удушливых слов, бить тревогу, но слова становятся уже не «фразой», а неким стимулом, инструментом, что отражает сущность всего американского народа.

При всём понимании этого значения, общество сознательно отказывается от своей души ради денег, и в этом есть узость американского сознания, поскольку деньги служат орудием его же порабощения. Поэтому никакой надежды на будущее у этой нации не может быть по определению, она обречена. И какие бы «колоссальные труды» и «подлинные ценности», в которые так верил Уитмен и мечтал об их торжестве, ни создавались в этой стране, они не смогут пробить стену умонастроения американского народа, опять же из-за того, что эта нация не имеет души.

Вот почему всякое пожелание американскому народу, касающееся «надежды», не могло иметь никакого значения, но это Горбачёва мало волновало. Ему просто-напросто нужна была трибуна, с которой бы он что-то говорил, вещал о себе всему миру.

Американский президент Рональд Рейган обратился к советскому народу как телепроповедник – без пафоса и заумных фраз, по-простому. Такая манера общения с народом ему нравилось всегда. Не обладая обширной эрудицией, этот человек тем не менее действовал в высшей степени профессионально, добиваясь путём размышлений и сознательных усилий всего того, чего он хотел, используя для этого не только свой богатый актёрский опыт, но и характерные, индивидуальные черты, которые заключались в его непоколебимости как лидера сверхдержавы. К слову сказать, благодаря всем этим качествам, он дважды побеждал на выборах в губернаторы штата Калифорния, а затем два раза – на выборах в президенты США. (В 1980 году Рональд Рейган обыграл Джимми Картера и стал сороковым президентом США, заняв президентское кресло на долгие восемь лет.) И хотя такая манера обращения для советского зрителя была странной и непривычной, одним словом, в диковинку, его голос буквально завораживал зрителей программы «Время». Люди не сразу понимали, что происходит, настолько были увлечены его импозантной, харизматичной внешностью и насыщенным тембром: «Добрый вечер. Я – Рональд Рейган, Президент Соединённых Штатов… Для нас священная истина, что каждый человек – это единственное в своём роде творение божье с его особыми талантами, надеждами и чаяниями…»

В речи Рейгана можно было без труда уловить слова Рузвельта, произнесённые в 1941 году, когда он намеревался подготовить американский народ к вступлению в войну, упомянув о «четырёх главных человеческих свободах», за которые предстояло сражаться нации: «свободу слова и выражения», «свободу каждого поклоняться Богу в соответствии со своей совестью», «свободу от страха» и «свободу от нужды». После каждой максимы Рейган, как и Рузвельт, добавлял слова «повсюду в мире» – тем самым американские «свободы» были предложены всему человечеству, в том числе и советскому народу, как универсальная модель для подражания.

Слушая поздравление Президента США, советский народ не знал, что ещё совсем недавно (это случилось 11 августа 1984 года) Рейган допустил непростительную выходку, едва не стоившую ему «карьеры». А дело было так: готовясь к записи своего регулярного радиообращения к стране, Рейган как бывший актёр и лицедей, разминая губы (как в гримёрке или в каком-нибудь театральном салоне), пробуя голос и микрофон, изволил пошутить на весь мир, сказав:

«My fellow Americans, I’m pleased to tell you today that I’ve signed legislation that will outlaw Russia forever. We begin bombing in five minutes»[10].

Шутка Рейгана оказалась не столько с перцем, сколько с радиоактивным запашком, поскольку от этих слов с молниеносной гагаринской скоростью Вооружённые силы СССР были приведены в повышенную боевую готовность. И одному Богу известно, чем бы всё это могло закончиться, ведь эти слова услышали не только американцы, но и народы других стран.

Журналисты со всего мира сразу же бросились за пояснениями в резиденцию Президента США, однако вразумительного ответа не получили, поскольку все чиновники были не столько обескуражены таким сообщением, сколько напуганы. Лишь через некоторое время работники администрации стали заверять журналистов, впрочем, как и руководителей СССР, в том, что это была просто шутка американского президента, и она никак не отражает политику Белого дома (президент якобы не знал, что микрофон уже подключён и идёт трансляция в прямой эфир), никаких военных планов относительно войны с СССР у США нет. Тем не менее голос Рейгана услышал весь мир в контексте отношений США и СССР.

Ввиду таких развлекательно-импровизированных слов Горбачёву следовало бы насторожиться, сделать определённые выводы, но сказанная Рейганом формула «в каждой шутке есть доля правды» Горбачёва, видимо, больше привлекала, чем отталкивала. Во всяком случае «откровение» Рональда Рейгана не повлияло на дальнейшее сотрудничество между СССР и США, а напротив, сблизило. Да так, что двух президентов нельзя было разлить водой. В этом и заключалась первоначальная стратегия США по приручению «русского медведя».

Обмениваясь визитами по нескольку раз в год, президенты СССР и США не только предавались теоретическим дискуссиям, в которых укреплялась их личная дружба, но и тайно разрабатывали тактику и стратегию реального «сближения» позиций между двумя странами, направленных не только к ослаблению напряжённости, но и к окончанию «холодной войны».

Таким образом, мечта Горбачёва по ликвидации коммунистического режима становилась не просто «мечтой», а былью.

Встретив Новый год с весельем и размахом, советский народ по-прежнему, со свойственным ему менталитетом, чувствовал не только радость, но и оптимизм. Правда, это была уже другая «радость» и другой «оптимизм» – устремлённый в сторону западных ценностей (подразумевается – «ценности цивилизованного мира»). Хорошо зная, что одними словами и прожектами милу не быть, народ, уставший от катастроф, голода и холода, соглашался на всё что угодно, лишь бы скорее закончилась перестройка. И вот этого «потепления» в душах советских людей Горбачёв ждал много лет. Его труд оказался не напрасным.

Первыми, кто поддержали Горбачёва, были творческая интеллигенция и научные круги, которые всячески приветствовали «славные бубны за горами»: демократию, свободу перемещения, сильное гражданское общество, приоритет права, политический плюрализм, систему социальных гарантий и толерантность.

Большая часть населения страны, слушая уважаемых людей, конечно, мало что понимала в этих «бубнах». Им хотелось больше чего-то своего, но это «своё» буквально ускользало из рук, меняя не только жизнь, но и нравы. К тому же народ угнетал, и расстраивает факт того, что вокруг всё было не так, как бы хотелось. Все обещания Горбачёва – на ускорение и прочую перестройку страны – оказались блефом. Объявленный им плюрализм, с одной стороны, предоставлял людям свободу выбора, а с другой – всё сильнее погружал в хаос бессмысленных интерпретаций происходящего. Кроме новых проблем, за последние два года в стране ничего не изменилось к лучшему. Напротив, проблемы появлялись с каждым днём, как ядовитые грибы после дождя, и избавиться от них никто уже не мог, а может, и не хотел, кто знает. Во всяком случае, глядя на происходящее, никто ничего не понимал. В этой части у определённой категории людей вырабатывалось мышление, основанное на подозрительности к власти, поскольку у «подозрительных» не было недостатка в доводах, поэтому, естественно, люди не могли считать себя спокойными и счастливыми после того как их обманули, а проще говоря, завели не туда, куда надо было завести.

«Конечно, – говорили одни, – мы можем быть критичными, недовольными, как, например, своими глазами, слухом, видя и слыша вокруг о том, что происходит, но это ведь не значит, что мы должны их увеличивать количественным числом от двух до множества для того, чтобы поверить в лучшее. Если вокруг нас всё не так, то вряд ли нам нужно изменять морфологически тип своего зрения и слуха. Подобную «патологию» нужно устранять чем-то другим». – «Возможно, что, – говорили вторые, – нужно отказаться от “поводыря”, который не только слепой, но и глухой, а это значит, что доверять свою жизнь такому человеку очень опасно». – «Конечно, – говорили третьи, – раньше было немало трудностей, но жизнь была стабильной и не такой уж плохой, а сейчас всё меняется на глазах: банкротство предприятий, безработица, рост цен…» По этому поводу многие шутили: «Тебя после Нового года не узнать. – Что, так хорошо выгляжу? – Нет, дело не в этом. – А в чём? – Ты вообще кто такой?»

Несмотря на то, что это была всего лишь шутка, какая-то доля правды в ней всё же заключалась, поскольку всё очень быстро менялось, причём на глазах. Успокаивало то, что празднование Нового года не претерпело в череде перестроечных событий каких-либо изменений, и эта малость людям нравилась.

Семья Сомовых, как и большинство жителей Красноярска-26, встречала Новый год в тесном домашнем кругу. Идти после двенадцати часов на центральную площадь города, где была установлена городская ёлка и проводились театрализованные представления и игровые программы для детей «В стране новогодних чудес», им не захотелось. Сильный мороз заставил многих жителей секретного городка ютиться по квартирам, прильнув к экранам своих телевизоров, чтобы хоть как-то общаться с внешним миром, согреваясь не только теплом «мирного» атома, но и припасённым для этого случая небольшим набором спиртных напитков.

В какой-то момент Егор даже пошутил по этому поводу – подойдя к окну в зале, он громко постучал по стеклу.

– Егор, кажется, кто-то стучит, – донёсся голос Натальи из кухни…

Услышав стук, Лиза тут же выбежала из комнаты, где она чем-то занималась. Глядя на отца, она хотела что-то спросить, но Егор, глядя на дочку, показал ей своим видом, чтобы она молчала.

– Это градусник постучался в окно, – громко, на полном серьёзе сказал он.

Понимая, что это шутка, Лиза стояла и улыбалась…

– Кто, я не поняла? – донёсся ещё раз голос из кухни, где Наталья занималась своими делами.

– Градусник, говорю, стучит.

Не прошло и пяти секунд, как она вошла в зал:

– Ничего не поняла, – сказала она, глядя на Егора не то с любопытством, не то с непониманием.

– Градусник, говорю, стучит, просится в квартиру, – на полном серьёзе, без тени юмора, повторил Егор.

– Зачем? – машинально спросила Наталья.

– Зачем, зачем – выпить хочет, чтобы согреться.

Понимая, что её разыграли, немного обидевшись, она иронично сказала:

– А поумней ничего не мог придумать?

– Мама, мамочка, не сердись, пожалуйста, на папу, – подходя к матери, тихо проговорила Лиза.

– Я не сержусь… а «адвокатов» мне не нужно.

Щёлкнув дочь по носу и махнув рукой, она тут же зашла на кухню.

Егор понял, что шутка не удалась, и ему пришлось срочно реабилитироваться. Надо отдать ему должное – это он сделал умеючи: зайдя вслед за женой на кухню, он нежно поцеловал её. Тем более что новогодняя атмосфера способствовала этому, по-другому этот праздник он не чувствовал, впрочем, как и все советские люди, ведь Новый год был единственным праздником, когда хотелось шутить и радоваться жизни, даже если это не соответствует реальному положению.

– Не подлизывайся, – сказала она.

– А я и не подлизываюсь.

– Вот-вот.

– Что тебе помочь?

– Я уже всё убрала.

– Понятно.

– Пойдём – может, что-то интересное покажут по телевизору.

– Иди, я сейчас приду, – сказала Наталья, расставляя в шкафу вымытую посуду.

Телевизор в эту морозную новогоднюю ночь был и другом, и «собеседником» для многих жителей города. Таковым он был и для семьи Сомовых.

Телевизор «Горизонт Ц-355» Минского радиозавода, купленный в кредит, радовал не только своей внешностью, но и «картинкой». Сказать, что телевизор показывал хорошо, – ничего не сказать. С момента покупки прошло уже больше года, а телевизор, показывал, как «новенький». Более того, Егор не мог даже подумать, что этот «ящик» станет для него настоящим другом, с которым он всегда находил общий язык. К слову сказать, эта марка телевизора была невероятно дефицитной. Например, в Красноярске за право приобрести такой телевизор люди готовы были переплачивать значительные суммы, а вот в Красноярске-26 (за счёт того, что город был закрытым) этот вопрос решался без всяких проблем и переплат. Было бы только желание его купить.

Просматривая разные каналы в новогоднюю ночь, Егор счёл нужным посмотреть телеобращение глав двух государств – СССР и США – Михаила Горбачёва и Рональда Рейгана. Правда, телевизионное «ноу-хау» двух президентов мало чем удивило Егора, да и Наталью, но досмотреть, конечно, они его досмотрели. Хотя в этот самый момент им больше хотелось чего-то более развлекательного, тем более что таких передач становилось всё больше и больше, и, конечно же, «Голубой Огонёк», который ждали все с нетерпением. Правда, с 1986 года предновогодние телевизионные шоу перестали называть «Голубым огоньком» (сравнивая, видимо, эту сентенцию с Чернобыльской АЭС), а называли просто: концерт. Традиционные показы «Голубого огонька» возродил канал «Россия» в 1997 году – вот его-то Сомовы и смотрели после поздравления двух президентов.

– Странно, конечно, всё это было слушать, – вдруг строго проговорил Егор, лёжа на диване и глядя на экран телевизора, где показывали «Огонёк».

– Ты это о чём? – глядя на Егора, с удивлением спросила Наталья, присаживаясь рядышком и укрываясь пледом таким образом, чтобы было тепло и уютно.

– О выступлении президентов.

– О, Господи! Я уже забыла о них, а ты всё ещё помнишь.

– Я под впечатлением! – с неким восклицанием проговорил Егор.

И, помолчав несколько секунд, добавил:

– Горбачёв, как всегда, сказал то, что голова не ведает. Страна ввергнута в пучину кризиса, а он надежду питает к американскому народу – это как понимать? А кто будет питать «надежду» к своей стране и народу, где не только разгул анархии, деградация экономики, но и падение нравов?

– Ты же им всегда восхищался? – иронично заметила Наталья.

– Этим человеком я никогда не восхищался, чтобы ты знала. Просто хотелось верить этому человеку, его опыту.

– Какому такому опыту? Не смеши.

– А что?

– Да ничего. Что он сделал за все эти годы?

И, как бы отвечая на свой поставленный вопрос, без всяко смущения сказала:

– Злоупотреблял разве что властью. Да говорил много, делая из чёрного белое, а из белого чёрное…

Егор слушал жену и молчал.

– В ком добра нет, в том и правды мало, – заключила она.

– Согласен, – глубоко вздохнув, проговорил он. – Политика – она и в Африке политика. В этом деле каждый преследует свои цели, по-другому не бывает. Там так: если выгоден союз с чёртом, то его не нужно исключать. Главное – это уверенность, что ты проведёшь этого чёрта. Вот только разобраться, кто есть этот чёрт, сложно. В общем, время рассудит, что и как. Хотя, конечно, в эти минуты хотелось бы чего-то созерцательного, истинно человеческого. О плохом думать совсем не хочется.

– А ты и не думай. Тебе что – передач мало?

– Да нет, не мало, – спокойно ответил Егор, переключая каналы…

– Вот и смотри…

Небольшая размашистая сибирская ель, купленная Егором в последние дни декабря, стояла в правом углу зала, возле окна, между сервантом и телевизором. Наряженная новогодними игрушками и разноцветной играющей огнями гирляндой, она наполняла квартиру не только свежим ароматом заснеженной тайги, но и многими оттенками фруктов: тут был цитрусовый, яблочный и многие другие запахи, разобраться в которых было очень сложно. Небольшие открытые коробочки с подарками, лежащие под ёлочкой, дополняли новогоднюю атмосферу, вызывая некое удовлетворение у всех членов семьи, особенно у Лизы. Она часто подходила к ёлке и с любопытством рассматривала стеклянные игрушки, в том числе и лесных зверюшек: мишек, белочек, зайчиков… умело разрисованных художниками. Что интересно, в ней спокойно уживались все сказочные персонажи. И не только положительные – Снегурочка, Дед Мороз и зверушки, способные делать добрые дела, но и отрицательные герои – Волк, Лиса, Змей-Горыныч, Баба-Яга и прочие социально заострённые персонажи, существование которых не удивляло, а, можно сказать, радовало многие поколения детей. Видимо, поэтому ей хотелось в этот новогодний вечер не столько весёлого праздника, сколько продолжения волшебства, по-другому она этот праздник не мыслила.

И действительно, в этом роде Новый год – единственный праздник, когда волшебство проникает в душу каждого человека как потребность. Потребность не только в делах, но и в новой душевной чистоте, что таит великое познание и стремление к чему-то новому, ещё не свершившемуся, наполняя нашу жизнь маленькими радостями, в которых время от времени мы все нуждаемся. Наверное, поэтому каждый человек старается в силу своих мер и возможностей встретить этот праздник достойно. Прежде всего ради тех ценностей и постулатов, что он несёт нам: дружбы, любви, заботы, внимания, от которых и себе, и другим вокруг всегда хорошо. А главное, чтобы мы смогли дать всё это тем, кто рядом, кто особо нуждается в этом.

Несмотря на то, что междугородная телефонная связь работала с перебоями, Егор и Наталья нашли время и терпение поздравить с Новым годом всех своих родных в Киеве и Томске. Радость слышать голос родителей подкреплялась желанием увидеть их летом во время отпуска. Хотя до лета было ещё далеко. Разговоры с родителями (пусть даже и по телефону) наполняли душу Егора и Натальи чем-то важным и созидающим. Во всяком случае они ощущали не только удовлетворение, но и какую-то душевную полноту.

Рассказывать родителям о том, что происходит у них в городе, на ГХК, Егор не стал, поскольку он прекрасно знал, что всё должно образоваться – иначе и быть не может, поскольку это дело государственной важности. И потом, на ГХК работают не просто рабочие, а квалифицированные специалисты, лучшие учёные в области ядерной физики, и этот факт нельзя сбрасывать со счетов. И в этом вопросе Егор был спокоен.

Одним словом, забыв на время о том, что происходит в стране, ему хотелось только одного: тепла и домашнего уюта с родными и близкими. Да и чего было ему ещё хотеть в эту морозную новогоднюю ночь, если всё и так было неплохо. Правда, в разговоре с отцом, как это ни странно, Егору очень хотелось спросить про деда: во-первых, когда он был арестован, и во-вторых, по какой статье. Были, конечно, и другие вопросы, но задавать их по телефону в такой день он всё же не решился. «Не тот случай, – подумал он, – чтобы спрашивать сейчас о таких вещах». К тому же Егор уловил в голосе отца что-то грустное и недосказанное. Была ли это усталость или что-то другое, Егор не знал, но он чувствовал, что отец что-то не договаривает. «Мало ли какие обстоятельства могут огорчить отца, – находил оправдательные доводы своим размышлениям Егор, – конец года, режимность объекта… да мало ли, какие могут быть у него причины, – их тысячи». Расспрашивать его, естественно, Егор не стал, так как отец всё равно бы ничего не сказал.

Была и маленькая радость: Елизавета Петровна рассказала Егору, что звонил Сергей Куприянов, его друг детства, которого она хорошо знала. «Сначала даже не узнала, кто звонит, – как-то особо сказала она, – подумала, что какой-то батюшка говорит: голос уж больно мягкий и приятный. Хотела уже сказать: “Вы куда звоните?” – А он сам: “Это Серёжа Куприянов. Видно, редко звоню, если вы меня не узнали”. Такой вот был разговор».

Воспользовавшись небольшой паузой, Егор хотел что-то спросить у матери, но она, опередив, тут же добавила к своему рассказу: «Всё спрашивал про тебя: что да как? Особо-то я с ним не говорила, сказала только то, что ты сейчас в Сибири с семьёй. Дала твой телефон. Сказал, что обязательно позвонит. Про себя, правда, он ничего не сказал, кроме того, что он в Челябинске – вот, пожалуй, и всё. Спрашивать его ни о чём я не стала – мало ли, что на душе у человека, захотел бы – сам сказал».

Этой новости Егор был очень рад, даже хотел сразу позвонить Сергею, но не решился: что-то остановило его, а что – он и сам не мог понять. Возможно, то, что дозвониться в эти ночные часы было очень сложно, а порой и невозможно. «Позвоню позже», – подумал он в тот момент.

Натальины родители, с их инстинктивным здравомыслием, вместе с поздравлениями посочувствовали, что их дочь и внучка сейчас в далёкой Сибири. Сказали, что слышали по радио о том, что в Красноярском крае ожидаются сильные морозы – до минус пятидесяти градусов. Просили беречься, так как сильно за них переживают, особенно за Лизу. Наталье пришлось всячески успокаивать родителей, чтобы она не переживала за них, сказав, что они живут не на севере края, а в центральном районе, где морозы значительно слабее. Одним словом, было о чём говорить.

На лето, как всегда, родители приглашали в Киев. Последнее вызвало у Натальи даже слёзы, так она расстроилась… Немного успокоившись, сказала, что скучает, и, конечно же, летом они приедут, сообщив, что отпуск у Егора с середины мая. На этом их разговор закончился.

И всё же, какие бы морозы на дворе ни стояли в новогодние праздники, семья Сомовых посетила не только зимние городки, где проходили всевозможные праздничные театрализованные представления, но и спектакль «Щелкунчик», что шёл в городском драматическом театре.

Посетили они впервые и музейно-выставочный центр, который был открыт 27 августа 1988 года. В музее они увидели уникальный фонд истории города и строительства ГХК, в который входило огромное количество экспонатов (девяносто тысяч единиц хранения, из них девятнадцать тысяч – основной фонд). И всё бы хорошо, но уж больно затронула Егора тема лагерей, жизни тех многочисленных людей, что безвинно пребывали в колониях, строя уникальный объект для обороны страны. Идея строительства никак не умещалась в его голове, поскольку она была за пределами здравого смысла, поражая не только своим цинизмом, жестокостью, но и бесчеловечностью. Глядя на всё это, он опять вспомнил о своём деде, который, как и многие миллионы людей, стали заложниками невиданного произвола властей, обусловленного (подумать только!) необходимостью. Это, чудовищное преступление не просто вызывало у него ощущение боли, оно буквально взрывало его изнутри невежеством тех, кто это делал, кто приложил к этому руку, понимая тот факт, что такое преступление обязательно повлечёт за собой страшные последствия. И это не давало ему покоя.

Обзавестись друзьями за то время, что они жили в Сибири, у них как-то не получилось. Не потому, что они этого не хотели, просто рядом не было тех людей, с которыми бы им хотелось общаться, с которыми бы связывало их что-то общее, пусть даже в малости. Для них было важно одно твёрдое правило – чтобы в общении были не только точки соприкосновения, но и «точки» отвращения, а их не было. Видимо, это и было основной причиной отсутствия привязанности и взаимности. Хотя, что говорить, знакомых у них было предостаточно, но это были не те люди, с которыми можно было связывать свою жизнь, подымать их на такую высоту, чтобы называть друзьями, – это были всё же две разные параллели. Тем более что настоящие друзья (в понимании Егора) – это всегда ответственность, обусловленная статусом, соглашением, как обязанность, а этого отношения в общении со случайными людьми ему не хотелось. Возможно, всё это из-за того, что слишком много им пришлось пережить, выстрадать за последние годы. В том числе и расставание с друзьями, настоящими друзьями, которых он знал и ценил. И это вовсе не был какой-то союз выгод и обмена добрыми услугами, при котором самолюбие всегда рассчитывает что-нибудь выиграть, как могут подумать многие. Это была самая настоящая бескорыстная дружба.

В иных обстоятельствах, когда человек попадает волей судьбы в совершенно новую среду, на уровне подсознания рассудок сам принимает нужные для жизни решения, как, впрочем, и выбор друзей, помогая человеку принимать те или иные решения, а проще говоря, «остерегаться сахара, который порой смешан с ядом».

К тому же Наталья где-то в глубине души всё же надеялась на то, что долго в Красноярске-26 они не пробудут. Рано, или поздно, но они всё равно вернутся в Киев. От этой тайной мысли она не отказывалась ни на минуту даже в новогодний вечер. Во всяком случае, когда Егор спросил её о том, чтобы она хотела изменить в новом году, она тут же незамедлительно ответила: «Ты же знаешь: вернуться в Киев, – и после недолгого молчания тут же добавила к своим словам: – В этом городе я не чувствую себя счастливой. Не знаю, почему, но всё в нём как-то не так, понимаешь. Иногда мне кажется, что город мёртв, вместо звуков и радостных голосов я ощущаю здесь только тишину. Я не хочу прожить свою жизнь в этом бесконечном безмолвии и однообразном существовании».