Читать книгу Обманы восприятия - - Страница 5

От гостей остались лишь отпечатанные грубыми колесами иномарок полоски смятой травы. Рита курила тонкую синюю сигарету и трепалась со своими то ли подругами, то ли не особо ценными родственницами. Забыв про наваждение в виде Сони, Виктор с нетерпением ждал друга и безудержной ночной тусовки. «Девицы, рослые и дерзкие, с блудным блеском в глазах, должны понравиться Максиму», – он развалился в плетеном кресле и, свободный от обязанности льстиво улыбаться, бесцеремонно разглядывал всех и все, что его окружало.

Первая зелень слегка маскировала погибшие стебли роз. Цветы, так и не оправившись от морозов, скромно тянули мертвые веточки к солнцу, и наоборот, буйно разросшиеся кусты шиповника, демонстрируя неблагородные бутоны, воинственно торчали колючками вверх.

«Садовник – лентяй. Шиповник пора вырубить, – сделал вывод будущий хозяин. Если раньше дом и сад казались ему безупречными, не считая странных ваз и картин, то теперь он стал замечать разные недочеты и ошибки: – Деревянную баню нужно облагородить, а лучше и вовсе снести, а бассейн углубить». Особенно Виктора нервировали дешевые решетки на окнах. Намертво прикрученные, они были только на окнах первого этажа. Помпезный вид здания ужасно страдал от примитивных и даже уродливых, без намека на художественную тонкость прямых и грубых решеток. «Сниму и закажу витые, под старину, из чугуна, – планировал он, – идиотские вазы сразу выброшу, а картины… – его как молнией ударило. – А ведь Соня часто бывала в этом доме! К чему эта глупая экскурсия?

Ну да, так она хотела со мной пофлиртовать», – и по его физиономии расплылась самодовольная улыбка.

Приехал Макс. Рита и две ее родственницы сразу же повисли на нем, как игрушки на елке. Высокий, темный, с глазами цвета спелой вишни, с огромными мускулами и с накаченным синхронно с руками животом, он вызывал у окружающих добрый смех. Да и по характеру друг Виктора славный малый – беззлобный, благодушный.

Молодые люди не торопились зайти в дом. Было тепло. На мощенной мрамором площадке возле бассейна стояли столики с выпивкой и закуской, играла музыка, и у всех присутствующих захватывало дух от восторга комфортной, какой-то новой шикарной жизни. Макс без лишних слов тискал Лилю и Милу – так звали оставшихся на разгул девиц, а они, радостно повизгивая от его прикосновений, по-кошачьи выгибали спины. Почувствовав себя олигархом, жених, поглядывая на друга, снисходительно размышлял: «Приперся в своей дурацкой, в облипочку, футболке. Наверняка рассматривал бицепсы в зеркале, гордился собой».

Началась беззаботная пирушка, пустая и расслабляющая. Рита в мерцающем платье. В нем, словно в змеиной коже, она эротично двигается под красивую музыку и балдеет сама от себя. Витек – так окликали его нахальные девицы – скинул наконец с себя фрак и в джинсах, в свободной, на выпуск рубашке молча пьет хорошее вино из высоких хрустальных фужеров. Макс же ест и пьет все подряд и лапает девчонок – те радостно повизгивают.

– Лилек, у тебя оригинальная безделушка на шее болтается, – похвалила Рита яркое, напичканное самоцветами украшение.

– Этот крест – подарок мамы на выпускной! – прощебетала та, не заметив, что Рита после ее слов как-то сразу поблекла.

– Подаренный матерью крест – к несчастью, – прохаживаясь между извивающимися под сексуальную мелодию девчатами, флегматично заметил Виктор. Сердце его при этом противно защемило: увидел, как Рита, отстранив на шее медальон с мордашкой в шляпе, подцепила невидимую цепочку и поцеловала малюсенький нательный крестик. «От мамы, а у меня даже этого нет». И зло спросил: – Лиля… Какое интересное имя. И ваша внешность ну совсем не славянская! Зачем тебе атрибут христианской веры?

– Да, мой отец татарин, и я этим горжусь! – дерзко ответила девушка.

Внезапно на смену приятной попсовой мелодии загремел, заскрипел, врезаясь в грудь, тяжелый рок.

– А я крест не ношу! Не хочу нести крест революционера, бунтаря! Его распяли – он нас проклял! Обиделся на все человечество! Я ни в чем перед ним не виноват и крест за его грехи – носить не буду! Они там в своей религии совсем запутались, – пробасил Макс. – И потом, выражение «все в руках Божьих» меня не устраивает! Все мы в руках олигархов. Как им захочется – так и будет. Вот придумают они вакцину, чтобы истребить лишних, завтра же все мужики станут бесплодными! Бабью́ рожать нечего будет! Или закроют весь мир на карантин, на морды нацепят повязки и застращают заразой! Возможно, что будут тупо бомбить и рассуждать о демократии, – орал он вместе с рок-музыкантами. Потешно играя косматыми бровями, Максим показывал, как нужно пугать бестолковый народ.

– Я с тобой согласна! – поддержала Рита, пританцовывая по кромке бассейна. Она не надрывалась: из аппаратуры вновь полилась тихая мелодия. – Представляю, вот я такая вся богатая и вижу, как на мой любимый остров среди океана повылазили люди. Реально, всех бы на карантин. Да-да!

А чтоб не шастали, а сидели бы по домам и телик смотрели – виртуально развлекались! Однажды в мою усадьбу свинья из деревни притащилась, так я ее велела заколоть!

– Маргуша, мы с тобой гениально правы! Мир испачкался о виртуальный секс. В принципе, нас давно уже нет, ведь мы дрочим на фото своих возлюбленных! – сказал Макс, запихивая в рот остатки семги. Он часто заглядывал в телефон и нервничал оттого, что не ловит интернет.

– Плохо, если нами будут управлять импотенты, – подытожила Рита.

– Дрочить модно, и ничего нет в том позорного! А если нас изолируют друг от друга? Придется сексом по видео заниматься, – не согласилась одна из девиц.

– Подданные должны жить в страхе! А вечного страха не бывает! Не прокатит карантин! – словно поверженный монарх, Макс достойно отрекся от своей теории. – Мы все под контролем, пока держим в руках эту фигню! – сказал он, бережно засовывая в карман узких джинсов айфон.

Тем временем танцующая Рита чуть не свалилась в пустой бассейн. Виктор ловко подхватил ее.

– Ты мой герой! – восторженно завопила она.

– Герои – это такие люди, которые способны выдержать то, что противоестественно здравомыслящему человеку, – охладил ее романтичный пыл жених.

– То есть герои – это люди с больной психикой? – взвизгнула Рита, прижатая к его груди. Рысьи глаза ее жгли с такой ненавистью, что он резко опустил руки. Невеста пошатнулась и чуть снова не упала, но на зависть Лили и Милы в одну секунду оказалась в других крепких объятьях.

– Герой – это человек, презирающий смерть во имя жизни людей, – важно пробасил Макс, не отпуская Риту.

«Ты бы еще сказал: “Сила в единстве!”» – хотел уколоть Виктор, вспомнив, что Старцева воспитывала бабушка, музейный работник, но передумал и злорадно наблюдал, как невеста, попав в лапы друга, вся скривилась от отвращения. «Дорвался до халявы, выпачкался весь и девчонок перепачкал. Нельзя его приглашать в приличное общество», – с досадой решил он.

Солнце, мелькнув последний раз раскаленными лучами, спряталось за горизонт. Усадьбу озарили дружно загоревшиеся разноцветные фонари, но яркий электрический свет, как ни старался, не мог согреть веселую компанию.

– Толстячок, нам холодно! – капризно пропищали Лиля с Милой, зябко поеживаясь и обнимая общего, еще не поделенного между ними Макса. – А может, попаримся? Это баня? – предложили они, тыча длинными ногтями в деревянную постройку.

Девушки были похожи друг на друга, но не лицами, а манерами вытягивать губы трубочкой и одинаково двигаться.

– Вперед и только вперед! – загудел Максим. И, живо подцепив девчонок, устремился к дому.

После минутной перепалки у всех снова поднялось настроение.

Обстановка в уютном зале с широким диваном, глубокими креслами, камином, столом, накрытым хрустящей скатертью и утыканным лакомствами, примитивной, но модной музыкой сделала свое дело – компания снова шумела и резвилась. Молодость беспечна. Они ели и пили то, что осталось после званого обеда. Деликатесы валялись на тарелках без должного почтения, и никому не было дела до этикета – какой вилкой цеплять устриц и в какой последовательности есть мясо или рыбу, а уж тем более чем запивать – красным или белым. Бесперебойно жуя, Максим дергал сальными пальцами длинную челку. Рита же постоянно исчезала, а когда появлялась, то шокировала новым нелепым нарядом. То ли сестры, то ли подруги изображали сексуальные па под эротичную мелодию. Им до ужаса хотелось соблазнить толстячка длинными ногами, сосками, грозно торчавшими из-под прозрачных блузок, упругими попками, которые они разными похотливыми способами выставляли напоказ. «Секс-старты начались!» – подзадорил их Макс, оценивая, у кого тверже задница и круче титьки. Но девушки, резко прервав развратный танец, отошли и озабоченно зашептались. Виктор уловил отрывки их разговора, когда вслед за ними двинулся в уборную.

– На нас в розыск уж, наверное, подали! Если вышибут, домой не поеду, лучше вздернусь! Мне с Маргушей хорошо…

– Сколько мы отсутствуем?

– Третья неделя… Лилька, а я в баню все же заглянула! Там, прикинь, огромные пупсы сидят в тазиках…

– Во даешь, подруга! Перепила или обкурилась? – последнее, что он услышал.

Не придавая их болтовне большого значения, расшифровал: «Девчонки прогуливают занятия и боятся, что их в общагу не пустят». Он столкнулся с ними у зеркальной стены. Окинув его презрительным взглядом и тыча в него прямыми, словно острые кинжалы, пальцами, они дружно засмеялись. Ногти нахалок, сверкая ядовитым лаком, чуть было не пронзили ему глаз. Их лица, обезображенные алкоголем, пересекаясь в отражениях, кривились неблагородным оскалом. Виктору почудилось, что у девиц вместо ртов клювы, а вместо маникюра грязные когти. «Хорошо, хоть эти простушки не корчат из себя дворянок», – подумал он.

Лиля с Милой вернулись в зал. И снова их тела заволновались, затряслись в немыслимых вихляниях. Виктор захандрил, ему вспомнился рассказ Сони о художниках.

– Ритуля, скажи, на стенах висят полотна Куинджи? Почему не Мунк? – выключив музыку, спросил он.

Танцующая компания застыла в немом удивлении. До этого вопроса никто не обращал внимания на интерьер комнаты, на стены, увешанные картинами. Лиля и Мила, вскинув неподъемные ресницы, начали рассматривать шедевры мирового искусства. Рита уже готовилась дать отпор, но ее опередили.

– Зачем Ритуле этот псих? – спросил Макс, поглаживая одной рукой попку Лили, а другой коленку Милы.

– Полотна этого психа стоят баснословных денег! – возмутился Виктор и уточнил: – У Куинджи луна сияла, как фонарь! Но краски тускнели – полотна блекли.

Добавить было нечего, и воцарилась тишина. То ли сестры, то ли подруги заскучали и, раскидав свои бесконечные ноги вдоль дивана, задымили Ритиными разноцветными сигаретками. Синхронно выпуская кольца из вытянутых трубочкой губ, они мечтательно закатывали глаза.

Странным образом неожиданно для всех грянула бравурная музыка. Максим, любитель пародий, тут же начал изображать из себя фашиста. Он то и дело отдавал честь, резко вытягивая вперед руку, и так же резко то опускал, то задирал голову. Черная челка, слипшись, воинственно торчала, мясистый нос дрожал, живот еще больше выпячивался, а ноги его выписывали такие нелепые кренделя, что Лиля с Милой визжали от восторга. Им так понравился танец кровавых монстров, что и они начали подпрыгивать, кричать «хай» и вскидывать руку.

– Всех уничтожить, евреев в газовую камеру! – горланили они вместе с Максом.

– Насмотрелись идиотских фильмов! Фу, надоели, перестаньте! Как можно смеяться над жестокостью и смертью? – возмутилась хозяйка, выключив аппаратуру. Все ее безоблачное существование противилось насилию. Брезгливая и равнодушная к чужому горю, она не хотела касаться темной стороны жизни. Любое упоминание о неприятностях приводило Риту к душевному дискомфорту, и у нее начинались «панические атаки». Она задыхалась от ненависти к чужим проблемам.

– Маргуша, тебе ли говорить о гуманности? Ты приговорила к смертной казни через отрубание головы целую свинью. Теперь бедняжка ждет, когда я ее съем, – подтрунивал над ней Макс. Вечно голодный, он подошел к столу в поисках жирной пищи.

Виктор, вспомнив, что Соня сравнила прославленное искусство Куинджи с провальными полотнами фюрера, задумчиво произнес:

– А ведь Гитлер был художником.

– А Геббельс Пауль Йозеф, – писатель и драматург! – прошамкал Макс, запихнув свинину в рот.

– Да уж, ты тут не умничай, женишок, – снизив нотки яркого голоса, Рита старалась не раздражаться, но янтарные глаза ее то и дело, видимо от злости, сужались. В вывороченных силиконом пышных губах торчала очередная сигаретка «Sobranie», на этот раз красная. Она ей намеренно громко пыхала, и дым, словно вуаль, окутывал ее лицо.

– А кто такой Геббельс? – тихонько спросила Лиля у Милы.

– Немец! – уверенно ответила та, гордясь знаниями истории.

– А тогда кто такие Пауль и Иосиф? – поинтересовалась Лиля, коверкая имя душегуба.

Максим стремительно подскочил к Лиле, схватил ее грубо за плечи, стащил с дивана и усадил на кресло напротив горящего абажура.

– Любопытно, кто бы из вас выдержал пытки в гестапо? Ты, моя милая, сразу бы меня сдала! – говорил, как на допросе, сморщив высокий лоб и в упор глядя на бедняжку. Но от его безалаберного кривляния всем стало смешно.

Виктор с Максимом слегка, совсем поверхностно, все же были образованы и любили поболтать на разные умные темы: политика, литература, история или поэзия с живописью – да все что угодно, лишь бы отстаивать свою точку зрения. Придумывая нелепые теории, выставляя напоказ надуманные гипотезы, артефакты, они могли спорить до бесконечности. Вот и сейчас Виктору было безразлично мнение женщин: его раздражал Максим. Тот слишком нагло ухмылялся и вел себя так, будто это он, а не Виктор, хозяин положения. И Ритин жених важно бросил:

– Есть одно течение в живописи, которые вы, я уверен, не знаете!

– Ну, говори, что ты знаешь такого, что не знаю я? – молниеносно отреагировал Макс, отпустив Лилю.

– Прерафа…

Виктор не смог выговорить трудное слово, засмущался и сник. Этого было достаточно – девицы во главе с Ритой оглушительно заржали, закидывая пьяные красные лица назад. Виктор смотрел на их безобразные рты, полные крупных зубов, на сморщенные от натуги носы, и ему казалось, что они все потешаются не над ним, а над другим Виктором – хилым, лысым и сутулым. Он даже оглянулся: может, и правда к ним кто-то зашел?

– Я тебя понял, дружище, ты про извращенцев, – прогудел Макс, сдвинув брови у переносицы. Глаза-вишни его заблестели и, остановив женский смех резким взмахом руки, он четко, по слогам, сказал: – Прерафаэлиты! – насладившись восхищенным взглядом Риты и девочек, продолжил: – Ну, уж раз мы опять заговорили о художниках, то выдам страшную тайну! Наш доблестный рыцарь с детства боится одной картины, она ему напоминает туннель, – и уточнил: – «Заброшки».

Старцев не думал обижать товарища, но молодые люди стояли друг против друга, как два отъявленных дуэлянта.

– Детские страхи есть у каждого, – с нескрываемой болью оправдывался Виктор.

Девочки снова глупо захихикали. Рита же серьезно спросила:

– Что за туннель? О чем вы?

Максим попытался рассказать об их приключениях в заброшенном туннеле, но, заметив, что товарищ его как-то весь осунулся, примолк. Мила же совершенно серьезно сказала:

– Есть такой туннель, и рыли его пленные немцы. Жили те немцы в бараках, рядом с абортарием.

– Это тот дом в овраге, где души нерожденных детей летают? – почти шепотом спросила Лиля.

– Ну, да! Там еще рядом Лопатинское кладбище, – уточнила Мила. И, загадочно сузив хмельные глаза, таинственно добавила, что, мол, ее старенькая нэнэчка видела, как народилась от фрицев немчура с рогами и хвостами.

– Барышни, так вы наши, черниковские! Миленькие мои немчики с азиатскими глазками. Ну-ка покажите свои попки, может, и у вас хвостики растут? – хохмил Макс.

Городские легенды про абортарий, немцев, от которых рождались хвостатые дети, Риту совсем не интересовали: она не дышала воздухом нефтянки, не лазила по туннелям и старым погостам. Хотя знала, что ее родной город разделен на две части. С театрами, музеями – южная Уфа. И северная. Черниковка. С заводами и тремя кладбищами. Дом, где жил ее возлюбленный, как раз примыкал к погосту на Курочкиной горе. Неподалеку, ближе к нефтяным заводам, был еще один островок – Лопатинское забвение. Эти заросшие, заброшенные, забытые богом места наводили ужас на горожан. С теми, кто случайно забредал туда и попадал в пространство, которое в народе окрестили «чертовым треугольником», происходили чудеса. Появлялся памятник человека, погребенного совсем в другом городе или даже в другой стране. Был такой случай. Двое мужчин надумали выпить по случаю прилета из отпуска. В кафе – затратно, в парке – людно, а дома жены чемоданы распаковывают. Решили они пойти на недействующее кладбище. Нашли уютное захоронение, сковырнули поржавевший замок и открыли калитку. Металла в советские года было много, потому как все могилы в то благодатное время огораживали высоченной остроконечной железной арматурой. Памятник, как правило, это стальной цилиндр с фотографией умершего. Все выкрашено серебрянкой. Внутри этого оазиса покоя и умиротворения почти всегда имелся столик и скамеечка, тоже добротные, приваренные. Уютно, ничего не скажешь. Тем более рядом ель и береза разрослись так, что кругом прохлада и тишина. Лишь огромные тополя стонут, да вдали собаки жутко скулят. Приятели достали бутылочку водки, ливерную колбаску, открыли банку с килькой. Культурно газетку на столик постелили. Выпили, закусили и начали было хвастать друг другу про жрачку и бухло в неограниченных количествах, как захотелось одному из них помочиться. Ну не на могилу же? Мертвых он чтил. Вышел бедолага из оградки и пошел на просеку, туда, где не было ни памятников, ни деревьев, а проходила линия электропередач.

Стоит он, делает свое дело, и вдруг видит три черных креста.

Словно по команде кресты разошлись и образовали светящуюся площадку в виде равностороннего треугольника. Мужчине пригрезилось, что внутри этого искрящегося пятачка (так он окрестил масонскую символику, да простят его свободные каменщики) громоздится его любимая теща и манит его своим мясистым пальцем. Он пошел на ее зов. И – о ужас! Вместо упитанной румяной тещи стоит перед ним ее добротный новенький памятник. Дорогой, между прочим, мраморный. Теща с памятника смотрит на него и грозно супит широкие брови. А ведь теща-то его жива-здорова (слава богу, жива и здорова совершенно в другом городе). Но дома мужчину ждет дурная весть и рыдающая жена: «Умерла мама, похоронили уже, пока мы с тобой в Турции на солнышке нежились».

Когда зашел разговор про туннель и кладбище, Виктору нестерпимо захотелось взять в руки кисточку. Ему вдруг вспомнилось, что в детском доме воспитатели каждый год устраивали выставки его рисунков. Хотя в квартирке на пятом этаже, в которую он двенадцать дет назад заселился с одним чемоданчиком, так и не появилось ни малейшего намека на живопись. Если к Незнамову и приходило вдохновение, то он тут же бежал в местный магазинчик в отдел канцтоваров. Однажды Виктору приспичило изобразить собаку. Дело было так. Мужчина, оставив на крыльце ликеро-водочного магазинчика сенбернара, вышел через подсобку. Огромная псина, чувствуя, что хозяин скрылся, не скулила, не бежала за ним, она сидела там, где ее оставили. Глаза собаки наполнялись слезами. Виктор писал ее и страдал вместе с ней. В итоге рисунок, краски и кисточка были брошены автором в урну. Отголоски прошлого, беспощадно преследуя, мешали Виктору чувствовать себя творческой личностью. Он словно стеснялся своего таланта, казалось, кто-то невидимый, управляя его рукой, изображает людей, животных, природу.

* * *

– Незнамов Витя! Ты лучше всех в классе рисуешь! – строго сказала одноклассница, рослая девочка с пузатым портфелем в руках.

– Давай помогу! – предложил мальчик, протягивая руку к ее неподъемной ноше.

– Я сама, еще рухнешь под тяжестью! Ну, Незнамов, понял? Тебя выбрали твои товарищи, теперь ты в редколлегии и будешь стенд разрисовывать к 8 Марта! – с усмешкой говорила серьезная девочка в синем школьном сарафане, на голову выше его.

– Я не умею рисовать! А если и рисую, то иногда, когда ко мне приходит вдохновение!

– Чего? Вдохновение? Да ты поэт! – враждебно засмеялись мальчишки.

Подслушав их разговор, они тут же начали придумывать для него обидные прозвища.

В класс зашел Старцев Максим – злые дети разом притихли.

– Черт, почему тут интернет не ловит? – заканючила Лиля и тем самым вывела Виктора из оцепенения. – Можно спеть в караоке! – лилейно предложила она.

Но ее уже никто не слышал. Между парнями началась баталия.

– Семь англичан создали тайное братство, они придумали новую моду малевать так, что в жилах кровь стынет. Ничего кровожадного в их сюжетах не было – так, ерунда: ну, голова отрубленная валяется или утопленница в воде стынет, – говорил Виктор.

– Одна из натурщиц, позируя в ледяной воде, заболела и родила мертвого ребенка, – вторил ему Макс. – В чем секрет живописи прерафаэлитов? Цветы на их полотнах как кладбищенские венки. Если бы я был психиатром, то делал бы тесты с помощью художественных произведений разных направлений. Ну, например: импрессия, экспрессия, а еще футуристы и этот сумасшедший абстракционист со своим квадратом, но главное – это прерафаэлиты! Психи любят все конкретное. Они абстрактно мыслить не умеют! Живопись помогала бы узнавать, кто как ощущает мир. Балдеешь от Малевича – значит, ты здоров, просто делаешь вид, что философ. Восхищаешься импрессионистами, то ты добрый малый! Тебя обидит даже ангел. Любуешься экспрессионистами – да ты злой гений! Но все же здоров! Так, ерунда, можешь убийцей стать! Но это не болезнь, это свойство характера!

Макс мудрствовал приятным, убаюкивающим тоном степенно, с расстановкой. Но в определенный момент, вкачав в себя, как в огромный надувной шар, еще одну порцию воздуха, выдал убийственный вердикт:

– А вот если нравится созерцать прерафаэлитов, то тут вам пора на отдых в дурдом!

– Где ты этому научился, сам в дурке лежал? – неумело пошутила Мила.

– Он решил, что все художники – сдвинутые психопаты, – поддержала ее Лиля.

– Параноики и алкоголики! И потом, цветовое тестирование давно придумал твой тезка, Макс Люшер, – влезла в разговор Рита. Но парни в азарте зацепились – никого вокруг себя не видели и не слышали.

– У прерафаэлитов была своя философия! Дружище, вы утверждали, что Мунк – псих, а он был экспрессионистом, а по вашей теории это вполне здоровые личности, не считая того, что могут стать потенциальными убийцами! Будьте последовательны, сударь! – сказал гордо Виктор.

Два подвыпивших товарища изображали из себя искусствоведов.

Незнамов читал литературные произведения без особого энтузиазма, но собирал марки и черпал из них много разной информации, в том числе и о художниках. Старцева же приобщила к искусству его бабуля. Музейный работник напичкала внука знаниями, которые он сейчас с удовольствием изрыгал:

– А еще я могу сказать, все же это было тайное братство, и все пейзажи – со скрытым смыслом! Ну, например… Ангел приносит веточку девушке, а та пугается этого чудовища с крыльями… Или голуби, всякие там орлы, совы, мыши, крысы…

– Слоны и крокодилы, – добавила Рита, понимая, что над ее женихом потешаются.

Виктор на минуту замешкался: всплыл эпизод… Он, ребенок, смотрит в темную даль… Деревья, смыкаясь, закрывают солнце, не пропускают воздух. Он панически ищет выход, зовет на помощь, но родители спорят и не слышат его.

– Что, Витюша, крыть нечем? – злобствовали зрители на диване.

– Паралогическое мышление, – надменно сказала Рита, уставившись в глубь залы.

Лиля, наблюдая за хозяйкой, прошептала Миле:

– Не зевай и делай умный вид.

Виктор дернулся, словно вернулся. И, упиваясь своей просвещенностью, начал снова распинаться:

– Даже пресловутые цветочки прерафаэлиты малевали не просто так. Маки – это смерть, ненависть! Фиалками украшали девственниц. Любые цветы желтого цвета – символ безумия! А еще я знаю, что жена художника-прерафаэлита, натурщица, придушила своего ребенка…

– Глупостей не говори. И откуда такие познания в ботанике? – съязвил Максим. В его глазах веселые чертики давно выплясывали победный танец. – Тайное братство предполагало зашифрованную переписку. Может, они готовили переворот в стране или банк хотели ограбить? – икая и выпуская пары алкоголя с запахом не переваренной желудком пищи, он уставился на Милу, которая послушной ученицей тянула руку.

– Мак – наркотик, – заговорила она с его милостивого согласия, – и объясните, почему тайное братство? Им что, рисовать не давали?

– Молодец! Твои знания выше всех похвал, вот только на твою могилку фиалки не принесут, но герань, символ глупости, получишь! – зло пошутила Рита.

– Скука смертная! Обещали, что будет весело, – заныла Лиля, громко глотая из высокого фужера розовое вино. – Я со своим женатым любовником знаками общаюсь! Тайные знаки в телефоне: тортик, обезьянка и тарелка – это значит, что твоя киска хочет в ресторан!

– Все яды имеют розоватый оттенок, хотя розовый цвет – это цвет безмятежности, – сказала Рита тоскливо. Она открыла новую пачку «Sobranie» и раздумывала, какого цвета выбрать сигаретку. И платье на ней было новое – прозрачная накидка.

– Друзья мои! Все тянутся к шизофреникам! Они подарили миру джаз! Всем хочется безумия! Только в нем истинная радость! Мы же пьем, чтобы стать немножко, хоть на миг сумасшедшими! – прокричал Макс, шумно открывая бутылку шампанского.

Пена под громкое женское ликование вырвалась наружу и, стекая белой струей по его ручищам, залила все вокруг. Максим, торжествуя, кричал:

– Ну, чем вам не сюжет для абстракции, смотрите – как в «Глубине» Поллока!

Поддавшись его настроению, Виктор с восторгом разглядывал белоснежные островки алкогольного напитка. Хлопья пены на темном полу создавали впечатление, что там, в середине, между белыми и густыми пузырьками разлитого шампанского, – бесконечность.

Сонная Лиля, утомленная интеллектуальной перебранкой, иногда все же встревала в их дискуссию и вставляла свои глупенькие фразы. Но тут осипшим баском девушка вынесла решение:

– Идиоты могут рисовать картины и даже играть музыку, лишь писатели должны четко следовать правилам, а поэты – рифмам!

– Дай я тебя расцелую, умница! Ты гениально права! Самая точная наука – это орфография и пунктуация! Попробуйте сделайте джаз из романа, а из поэмы – абстракцию! Не успеете и глазом моргнуть, как в психушку попадете, – обрадовался Макс и страстно, в губы, облобызал ее.

– А правда, что натурщица придушила своего ребеночка? Или он сам умер? – не к месту смолола Мила, притворно всхлипывая.

– Прикинь, умер сам! Никто его не душил! – взвизгнула Рита. – Прерафаэлиты писали картины с мертвых лиц: их возбуждала могильная бледность. Они были моральными уродами, и точка! – Рита яростно вступила в бой и застрочила как из пулемета: – Им нравилось смотреть, как страдают, корчась в предсмертных судорогах, их собственные матери, сестры, жены! Лица полумертвых людей терялись среди разных мелких деталей, но как раз эти детали и были зашифрованными посланиями!

Дымя желтой сигареткой и стряхивая пепел куда попало, Рита стремительно кружила вокруг парней и дивана с девицами. От ее порывистых движений взметнулись искры в камине, ваза, стоявшая в углу, качнулась и чуть было не упала и не потащила за собой напарниц. Девочки с нескрываемым ужасом на глупеньких мордашках наблюдали, как их беззаботная Маргуша тревожно машет руками и что-то очень умно говорит. Парни тоже недоумевали Ритиному вдруг открывшемуся красноречию.

– Россетти трубил повсюду, что боготворит свою Элизабет. Она единственная его муза! Ей он посвящает стихи, пишет только ее портреты! Но вот мужская сущность: ради идеи прерафаэлизма Россетти дарит свою беременную жену художнику Милле. Этот самый Милле, одержимый идеей писать с ботанической точностью и пронзительной скорбью, заставляет ее часами изображать утопленницу в ванне с ледяной водой! – выпалила Рита и плюхнулась в кресло. Парни замерли в дурацких позах. Окинув их хищным взглядом, она снова взлетела и заметалась. – Элизабет родила ребеночка, но тот, прожив немного, погибает. Мать с горя сходит с ума и тоже возносится на небеса… Россетти клянется жене в вечной любви и возлагает на ее холодное тело свои бездарные поэмы. Недолго покоится бедняжка в земле! Ночью он выкапывает ее останки, сдирает с остывшей груди оды и дарит их новой музе – еще горячей, еще не замученной ими, безумными художниками! Мы одну важную деталь упустили! Элизабет – наркоманка! В картине «Блаженная Беатриче», которую Россетти писал с умирающей жены, красный голубь приносит в клюве белый мак…

Рита потухла. Глаза ее, удлиненные, словно и правда рысьи, остыли. Но через миг, встряхнув копной черных волос, она жестко сказала:

– Коричневую краску прерафаэлиты делали из трупов! Поэтому все их картины имеют такие насыщенные, яркие цвета.

Виктор слушал ее и понимал, что похожую трагедию кто-то из его близких уже пережил. Он снова почувствовал касание розовых шелковых ленточек и, передернувшись, стряхнул невидимые нити. «Тайна! Определенно в нашей семье кроется тайна». Он не выносил запаха сигарет и решил выйти во двор.

Стемнело. Воздух, чистый, душистый, уже наполненный ароматами трав, набухших бутонов, придал ему сил. Вдруг в деревянной постройке, которую все называли то баня, то сауна, загорелся свет и мелькнул силуэт женщины с дитем на руках. «Одна из горничных все-таки осталась и сейчас купает своего ребенка», – решил Виктор. Он подошел к высокой лохматой ели. Казалось, что там, в дебрях пушистых лап, кто-то прячется. Действительно, ветки таинственно зашевелились и вспыхнули два желтых неподвижных огонька. Это была сова. Она пристально смотрела на него, и в тот момент он подумал, что его невеста не так глупа, как кажется, голос ее может быть не резким, а приятным, вот только она все время исчезает и уже третий раз меняет свой наряд. Свечение потухло. Сова, резко взмахнув широкими сильными крыльями, взвилась ввысь. Пролетая над человеком, она показала свои мощные ноги и выпущенные длинные когти. Виктор вздрогнул и, вдохнув еще раз аромат приближающегося лета, зашел в дом.

Рита, словно читая его мысли, вернулась к своей привычной интонации.

– Ну хватит пустой болтовни! – взвизгнула она.

Ее взгляд устремился на графин, в хрустальном брюшке которого заманчиво искрилась малиновая жидкость со льдом. Хозяйка взяла напыщенную посудину за прохладные бока и, не обращая внимания на фужеры, отпила прямо из горлышка. Поперхнулась, откашлялась.

– Можно подумать, вы что-то понимаете в искусстве, так, набрались всякой чуши в инете. Я, между прочим, была на выставке, видела все эти картины. Да, зрелище удручающее, словно в морге, – сказала она и вдруг согласилась с Виктором: – А Элизабет вполне могла убить своего ребенка…

– Маргуша, как можно от своего дитя, такого тепленького, пухленького, избавиться? – возмутилась Мила, притворно всхлипывая.

Рита вздрогнула, потемнела, но смолчала.

– Не способна мать грудничка прикончить! От него же молочком пахнет! Скорее художник придушил орущего младенца, – возмущенно хлопая ресницами, успокоила Лиля. – Мать свое дитя не обидит! Инстинкт сработает. Я видела, как кошка от бульдога своих котят спасала. Вцепилась в морду – остался пес без глаз!

– А у матери крыша поехала, вот она ребеночка-то и укокошила, – не отступала Мила.

– Наслушалась пьяных умников! Давай изобразим беременность! – прокуренным баском ляпнула Лиля. И, вскочив с дивана, принялась засовывать себе под узкую юбку маленькую подушечку.

Неожиданно в доме наверху раздался странный звук, словно кто-то, уронив вазы, с грохотом прокатился по лестнице. Лиля испуганно оглянулась, вытащила подушечку и снова забралась на диван. Максим лениво подбросил в камин два ровненьких березовых полена. Затухающее пламя, алчно поглотив их, ярко вспыхнуло, заиграло жарким огнем. Разбрасываясь искрами, потрескивая и пощелкивая, ненасытные языки пламени суетливо пожирали останки дерева.

– А ведь это была береза! Она радовалась жизни… Выпускала весной сережки, а осенью, уставшая, сбрасывала пожелтевшую листву, – романтично подметил Максим. – Помнишь, Незнамов, пораним мы с тобой белый ствол, подвяжем баночку и ждем, когда она заплачет?

– Разве можно забыть детство… Вот мы весной из талого снега «обманку» делаем и наблюдаем, как прохожие проваливаются в грязную жижу, – сказал Виктор невесело.

– А еще без фонарика в «заброшках» выход ищем, – бодренько добавил Макс и, не заметив, что друг его побледнел, издевательски попросил: – Незнамов, а поведай-ка нам свой сон. На ночь девочкам интересно послушать, как ты закапываешь младенцев в сырую землю.

– Может, я и правда убиваю детей. Особенно соседских. Орут во дворе, думать мешают, – то ли шутя, то ли серьезно ответил Виктор.

– Незнамов-то – маньяк! Маргуша, пока не поздно, беги! У твоего жениха раздвоение личности, вокруг него смерть и невинно убиенные ангельские души! – грозно предупредил Максим и громко зашипел Лиле в ушко: – А еще он крылья голубям связывает и когти им постригает, своих-то ногтей нет, все сгрыз!

– Лучше сменим тему и поиграем! – остановила Рита их дурачества. На голове ее творились метаморфозы: волосы, неумело затянутые резинкой, торчали в разные стороны и придавали ей сходство с необъезженной кобылицей.

– В бутылочку! – весело защебетали сестры, хлопая в ладоши.

– Нет, мы будем играть в одну прелестную игру, – категорично сказала хозяйка, поправляя «конский хвост». Резинка плохо справлялась с шевелюрой, пышная «грива» воинственно выстреливала во все стороны.

– Маргуша, ты нас всех заинтриговала! – подзадорил Максим.

Виктор же подскочил к Рите и страстно воскликнул:

– Ваши условия, моя повелительница!

Жених обнял тонкую талию невесты, поцеловал худенькую шейку и, уловив запах пота и агрессивных духов, брезгливо сморщился. Рита в этот вечер как-то особенно внимательно следила за каждым его движением. Она провела ладонью по слипшимся волосам возлюбленного и сказала чужим металлическим голосом: «Умник». Лоб Виктора тут же покрылся маленькими бусинками предательского пота, голова закружилась, и мысли сбивчиво, сами по себе стали спрашивать друг у друга: «Кто такая Маргуша? Где он? Кто эти люди?» Но, посмотрев на жующую физиономию друга, решил: «Макс ест и не пьянеет. Мне тоже нужно что-нибудь закинуть в рот».

– Суть игры – в воспоминаниях! Опишите свои самые яркие впечатления из детства! – невеста громко рекламировала новую затею. – В Англии, где я училась, – похвасталась она, – мы так часто упражнялись.

– Сравнила! Английский язык и русский! – протестовал Максим, потягиваясь и демонстрируя твердые мышцы. – Да у этих длинноносых все упирается в глаголы! Пришел сейчас, ушел секунду назад, ушел, когда ты сидел. Тьфу, им проще – у них эмоций меньше! Я вот думаю, не зря Сталин видел вокруг себя английских шпионов.

– Да если бы не его паранойя, он бы вывел Россию в супердержавы! Долой длинноносых! – согласился Виктор.

Максим начал ерничать:

– Если объявят войну – уйду в монастырь! Стрелять не буду: птичек жалко…

Виктор завелся:

– Все в мире делается на потеху англичанам, и Вторая мировая война закончилась к дате, как раз на день рождения королевы ящеров, главной англиканки. Католики, лютеране, англиканцы… а ведь только лютеране противились фашизму… Поэтому Дрезден англичане уничтожили, ведь в этом городе была главная лютеранская церковь…

– В Дрездене много чего удивительного! Там есть музей «Зеленые своды». И хранится в том музее бриллиант, который может менять вашу судьбу, – сказал Максим. Загадочно сузив круглые глаза, он потешно скривился. Но девочки, услышав про драгоценности, не засмеялись, наоборот, сосредоточились. – Бриллиант похож на «капельку утренней росы» и обладает фантастической аурой. Все, кто прикасаются к нему, становятся моложе, чище, – романтично вещал им Макс. Но потом все, как всегда, опошлил. Откинув рукой длинную слипшуюся челку и слегка сгорбившись, тоненьким картавым голосом научного старца произнес: – Но тут важен вид радиации! Излучение альфа-частиц окрашивают только поверхность, поэтому при огранке исчезает зеленый цвет. А вот бета и гамма-излучения достигают глубин самородка! Другими словами, барышни, ваш алмазик, прежде чем попасть к ювелиру, должен полежать рядом с залежами урана. И те легкомысленные особы, падкие на подарки олигархов, вполне могут облысеть от радиации.

Ошеломленные рассказом, Лиля и Мила задумались, а стоит ли им связываться с олигархами, а то еще, не приведи господь, подарят им бриллиант опасный. Рита же, изучая свои пальцы без украшений, неслышно бубнила: «Я все подпишу, только уберите от меня свои волосатые ручищи». Максим, заметив странное ее поведение, схватил изысканную коробочку «Sobranie» и вскрикнул:

– Вот вам доказательство всемирного заговора! Тут вам и «Лондон», и Российский двухглавый орел!

– В Лондоне находился клуб русской аристократии. Российское Благородное собрание. Ничего вы не мыслите о конфессиях, – грустно усмехнулась Рита, опустив руки. – Миром правят масоны. Они влияют на подсознание людей символами… Один из них, сакрально-мотивирующий, вы видите прямо сейчас, – хозяйка дома будто сделала для себя открытие: удивленно сузила глаза и словно кошка подкралась к металлической круглой вазе с чеканкой в виде затяжной петли – ка-финского узла. Но, чувствуя, что и ее затягивает болтология, приказала: – Все заткнулись и слушаем меня! Игра заключается в том, чтобы кратко, в пяти предложениях, изложить на бумаге, кому что запечатлелось. Страх, радость, боль, унижение.

– Мы не согласны, это скучно! – заканючили сестры-подружки, капризно топая стройными ножками. – Давайте лучше искать клипсу! Маргуша клипсу потеряла!

– Кроме нас в доме еще кто-нибудь есть? – поинтересовался Максим.

– Нет, я всех слуг отпустила, – ответила Рита, беспокойно вглядываясь в глубь залы. Рита, обнаружив пропажу украшения, сорвала уцелевшую побрякушку и бросила ее в затухающий камин.

– Значит в твоем замке бродят привидения… Только что кто-то звал Наташу…

– Максим, не дури, – ответила Рита раздраженно. Хотя сама четко слышала звон колокольчика и крики: «Наташа, где Наташа? Лизонька в опасности!» – Это малярши, строители, – неуверенно сказала она.

Сестры-подружки, мечтая улизнуть, отошли в сторонку и зашушукались: «Милка, мне страшно. Смотри, люстра качается, наверху кто-то ходит нервно». «А я, Лилек, видела, как дверь в туалете перед моим носом бац – и захлопнулась. Хотя вы все в зале были. Я ее дергаю, а она не открывается, да еще зеркало ни с того ни с сего треснуло».

– Перо и бумага! – закричала хозяйка пронзительно.

«Ритка заранее готовилась! – мелькнуло в мыслях у Виктора. – Моя глупенькая невеста интеллектуально забавляется, но ничего, посмотрим, что из этого получится. – Его поразила перемена в ее облике: – Холодна и тревожна, а не вульгарно-развязна, как обычно, когда налакается. Раз десять свою дурацкую считалочку прошептала. Она всегда, если злится, ее повторяет. Говорит, что в детстве сама ее придумала».

Шувалова раздала пьяной компании тетрадные листки, шариковые ручки и строго предупредила:

– Одно условие! На все дается двадцать минут! Пишите аккуратно и грамотно.

Рита расправилась с волосами и уложила их в строгую кубышку, и была бы похожа с новой прической на непримиримую к двойкам и плохому поведению властную училку, если бы не ее новый наряд, напоминающий пляжное парео.

– Разойдитесь по дому. Через двадцать минут дам сигнал – спуститесь и скинете в вазу свои шедевры! Листки не подписывать! Я читаю, а вы отгадываете, чье это детство! – командовала она.

Затем в назидание подошла к металлической вазе с ка-финским узлом и ударила по ней тяжелым каблуком своей босоножки. Масон оглушительно заскрежетал. Молодые люди притихли, уловив, как эхом разлетаются неприятные звуки.

– О, хитрая ты, Маргуша! – попробовала протестовать Лиля, но, столкнувшись со взглядом рысьих глаз, полных уверенности и решимости, трусливо замолчала.

Все единогласно приняли условие игры. В полной тишине было слышно, как под тяжестью тел стонали ступеньки, как высокие перила поддерживали их нытье пронзительным свистом. Ее подопечные покорно разбрелись по второму этажу. Почти все комнаты наверху были открыты, и гости мгновенно исчезли писать мемуары детства в пять предложений. Виктор, проходя по залу на втором этаже, невольно остановился рядом с картиной «Офелия» и стал смотреть на мутную воду, на странные неживые цветы. Ему стало казаться, что точно такое же платье, как на утопленнице, было когда-то на его маме. Но, отогнав тревожные мысли, он нырнул за дверь первой попавшейся комнаты. У него возникла идея. На стуле висела простыня. Замотавшись в нее, он с удовольствием повалился на кровать. «Рита отважилась снять маску и похвастать своим лондонским образованием? Ничего, сейчас я ее проверю… Описывать детство… Что за чушь? Она же знает, что его у меня украли, да и ее юность отнюдь не безоблачна». И, не задумываясь о том, почему его невеста три месяца изображала из себя девушку с «простреленными навылет мозгами», задорно, по-мальчишески решил: «Дождусь подходящего момента, напугаю девчонок и услышу душераздирающие вопли!»

Но подступающая дремота унесла его мысли далеко в прошлое.

* * *

А все же были и в их семье счастливые моменты.

Бескрайнее, ласково манящее и, словно в ловких руках фокусника, то бирюзовое, то голубое, а то и серебристое море! Оно трепещет, дурманит, опасливо прячась за горизонт. По ослепительному небу скользят белоснежные парусники, подгоняемые ветрами, они торопятся в далекие неизведанные страны; за ними семенят кривые жирафы, хвостатые русалки, лохматые пудели и одноглазые пираты. Но загадочная свита видна только маленьким детям. Взрослые не обращают внимания на странную процессию, на то, что творится в небе. Их больше интересует работа солнца над равномерным загаром бледных тел.

На суше прозаичнее: рядом с песчаной горой по узкой желтой полоске пляжа разгуливают похожие на откормленных гусынь крикливые белые чайки. Дети, их родители беспечно загорают и плещутся в соленой воде. Волны лениво выкидывают на сушу спутанные водоросли, забавные ракушки.

Одна мамаша уж больно опекает своего сыночка лет семи. Толстый мальчик требует то есть, то пить, то ему жарко, то холодно. Вот он задумал поймать чайку и стал сооружать из маминой юбки силок. Мать выполняет все его капризы. Отец семейства, измученный жарой и нытьем избалованного отпрыска, уплывает далеко в море и, готовый утопиться, только чтобы не видеть и не слышать собственную семью, скрывается из виду. Вдруг из песчаной скалы показался огромный питон. Лоснящийся от сытой жизни, похожий на разноцветный шланг, он, растянувшись поперек пляжа, медленно подбирался к воде. Наконец довольная морда змеюки достигла цели, но вот хвост его нескончаемого туловища все еще оставался в скале.

Мать капризного мальчика надумала пойти домой: видно, и ее терпению пришел конец. Она, покидав купальные пожитки в сумку, хватает сына за руку. Тот упирается и вопит на весь пляж. Нервно подергиваясь, молодая мамочка откидывает его на горячий песок и, переступая через питона, полагая, что это шланг, не обращая внимания на происходящее за ее спиной, двигается вперед. Но ребенок, от природы очень любознательный, решает проверить «шланг» на прочность. Обладающий даром все ломать и разрушать, он задумал проткнуть его железным острым прутиком – тем самым прутиком, которым, ковыряя песок, вызывал бурю протеста лежавших рядом людей. Лицо мальчишки приняло радостно-ехидное выражение: ведь в шланге образуется дыра, значит, в хозяйский огород не будет поступать вода, ну и бог чего он еще там скумекал. И вот железный прутик воткнулся в мирного змея. От боли жирное упругое тело собралось в кольцо, но затем ползучий гад принял позу атаки. Конечно, краснодарский питон – маленькая пародия на анаконду, но пятку местное чудовище прокусить вполне могло. Мама противного мальчика, оглянувшись, видит: гигантских размеров монстр с огромными клыками в пасти, брызгая ядом, готовится к броску. Горе-мамаша отвратительно визжит и мчится прочь.

Всю эту картину из жизни отдыхающих Виктор наблюдал вместе со своей мамой, которая никогда бы не потакала капризам сына. Но именно она, его отважная родительница, ловко пронзив чудовище железным прутом, вырванным из рук перепуганного мальчишки, спасает беспечное население пляжа. Оскалившаяся пасть разъяренного «дракона» подавилась кровавой слюной. Голова несчастного беспомощно поникла, глаза жалостно и недоуменно еще смотрели какое-то время, потом потускнели. Питон бесславно умер. Хозяйка дома, того, где они отдыхали, после кончины змеюки безутешно долго причитала. Мягкий южный говорок делал ее страдания особенно трагичными: «И шо же вам уделал мой Антошка! Я-то, дуреха, забыла вас упредить, шо он у меня вместо кошки, он, родимый, мышей ловил! Наловит, свернется клубочком и висит на заборе, греет свое брюшко на солнышке, и яда в нем ни на грош не было, в людях больше яда, чем в моем Антохе!»

В тот же день семья Виктора уехала. Мать всю дорогу проклинала отца, ведь по его вине они отдыхали в тмутаракани.

Мысли летали с одного места на другое. Вот он играет во дворе с ребятами и то и дело слышит грозные, призывающие его товарищей к порядку голоса:

«Вася, домой, борщ замерз!»

«Коля, оглоед, марш делать уроки!»

И еще злее: «Ленка, зараза такая, полы не вымыла, шляешься где ни попадя, немедля домой!»

Витеньку не нужно было звать. Мать вывешивала красную тряпочку на лоджию, и это был сигнал: пора возвращаться! Но чаще приходилось ждать этого знака. Играя с мальчишками в футбол или хоккей, затаив дыхание, он поглядывал на верх дома. Видя, что красная тряпочка колышется, бросал мяч или клюшку, в зависимости от времени года, стремительно несся в подъезд и нетерпеливо ждал, когда спустится лифт и поднимет его в квартиру.

Виктор, стряхнув с себя и теплые, и обидные детские воспоминания, встал и осмотрелся. Кругом были разбросаны вещи. Женские. Из приоткрытого громоздкого шкафа тянулся шлейф алого платья, по подушкам разметался воздушный пеньюар, на паркете кокетливо прижимались друг к другу изящные, с помпоном, тапочки. Виктор обратил внимание, что среди дорогих женских атрибутов, вкусно пахнувших знакомым ему ароматом, были трусы – замызганные, из дешевого ситца. Они валялись как попало и где попало. С резной спинки кровати соскользнул шарфик. Виктор поймал прозрачную ткань цвета запекшейся крови, и по его телу разлилась приятная истома. Он снова прилег на расправленную постель и больно укололся о железную шпильку. Рассыпанные, они были повсюду. «Странно, кто сейчас ими пользуется?» – подумал он. Лениво привстал, взял одну, надломил, бросил на будуарный столик и невольно заглянул в зеркало. Оно, с трещиной по центру, внимательно наблюдало за его красивым лицом. Неожиданно зеркало запотело, но Виктор успел разглядеть стоявшую позади него голую Соню. Она вынимала шпильки из высокой прически, и волосы медленно окутывали ее покатые плечи. Маленькие пальцы ее удлинились и скрючились. Он вскрикнул, очнулся и понял, что засыпает.

Во сне Виктор чувствовал дурной запах рыбы и отчетливо слышал мерзкий Зойкин голос: «У твоей матери ты не первый! Возьми лопату, и если не хочешь, чтобы девчонки пялились на тебя и выли по-старушечьи, то зарой их поглубже!» И, вязнув в глинистой земле, он покорно копал яму.

* * *

– Геба, доченька моя. Он дотронулся до тебя, неизбранный. Но ничего, подожди, моя хорошая. Твои бабушки скоро примут решение.