Читать книгу Блуждающие души - - Страница 9

Тхань и Минь играли в футбол с соседскими детьми, ловко проводя мяч между металлическими бараками и случайными зрителями. Каждый день после обеда их крики и возгласы разносились по лагерю, пока они перебрасывали мяч друг другу, обозначив импровизированные ворота пустыми бутылками из-под воды. Ань с беспокойством следила за братьями, опасаясь, что они могут ушибиться. Зачастую вместе с ней за этими играми наблюдали матери других детей, которые взяли на себя заботу об Ань. Они следили, чтобы девушка не уходила из квартала в более опасные районы Кайтака и не пользовалась душем в одиночку, они наказывали братьев Ань от ее имени в те моменты, когда голос девушки был недостаточно тверд.

Лагерь стал для Ань и ее братьев их собственным маленьким миром, миниатюрной версией Вьетнама. Хотя здесь и жили десять тысяч человек, лишь немногие уходили далеко от своих бараков, и вскоре выражения лиц окружающих стали казаться приветливыми, а имена – знакомыми, стали завязываться разговоры. Изабель разрешила Ань выходить за пределы лагеря в дневное время – три раза в неделю девушка работала на швейной фабрике, где получала пятьдесят гонконгских долларов за смену. Пока ее братья были в школе, где изучали математику, географию или ходили на уроки труда, Ань со своими коллегами ехала в полуразбитом автобусе на огромный холодный склад у южного побережья острова Лантау. Домой она возвращалась уже после окончания занятий братьев, и ей не нравилось оставлять их одних. Она представляла себе, как Тхань и Минь скитаются, как темные фигуры заманивают их во что-то опасное. Она боялась, что однажды вернется и у ворот ее будет ждать Изабель с опущенной головой, а рядом с ней – коронер, чей образ был еще так отчетлив в памяти.

Однако им нужны были деньги: еды, которую давали в лагере, не хватало растущим организмам. Часы работы были долгими, а зарплата низкой, но она позволяла Ань покупать дополнительные овощи и фрукты в магазине, а также роллы бань куон[11] у вьетнамки, что торговала с лотка рядом с бараком. Все это помогало хоть как-то приблизить их жизнь к тому, что они знали раньше. Лоточница была родом из деревни неподалеку от их дома, и ее стряпня напоминала блюда, которые когда-то готовила их мать. Один кусочек – и их накрывало воспоминаниями о Вунгтхэме: они возвращаются из школы, доносится постукивание маминого ножа, которым она мелко нарезает свинину и древесные грибы, дети целуют маму и собираются за обеденным столом, чтобы начать делать домашнее задание по математике, французскому или естественным наукам. Теперь Ань оставляла своих братьев одних, напоминая им после школы сразу отправляться в барак. Других матерей она попросила присматривать за ними, и те – с орлиным взором, радостно – выполняли ее просьбу.

Мать учила ее шить, по субботам Ань с утра сидела с ней и ба ноай за обеденным столом, корпя над маленькими лоскутками ткани из рваной одежды братьев и сестер. Пришивая пуговицы или чиня прорехи на рубашках, старшие обсуждали последние деревенские сплетни, которых маленькой Ань было тогда не понять, – блудливый глаз соседа или внебрачную беременность чьей-то дочери. Вспомнив о тех неторопливых занятиях, Ань решила, что легко справится с этой работой. Но в первый же день, увидев, в каком темпе работают остальные, она поняла, что ошибалась. Недели напролет ее руки кровоточили от уколов иголкой, которые она наносила себе, работая с непосильной для нее скоростью. Другие швеи едва замечали Ань, их равнодушие распространялось на все, обеденные перерывы проходили в тишине по углам большого помещения. Все отлично понимали, что их могут уволить в любой момент, заменив кем-то более эффективным; беспощадный нрав работодателя сказывался на их поведении.

Ань переживала, что никогда не будет достаточно хороша для этой работы и что если она недостаточно хороша для этой работы, то никогда не будет достаточно хороша для любой другой. Она приходила в ужас от одной только мысли, что никогда не научится справляться со всем сама, без помощи матери. Но она не была одна, у нее были братья, о которых нужно заботиться, ведь они зависели от нее. Если не для себя, то для них Ань должна была стараться, и она продолжала стараться, пока не приспособилась шить скатерти и занавески, футболки и брюки с той же скоростью, что и швеи, которые работали на фабрике годами.

* * *

К тому времени, когда Ань садилась в автобус до Кайтака, уже было темно. Ей нравилось вытирать рукавом окно и сквозь пелену тумана любоваться городом с его фонарями и мчащимися мотоциклами, пьяными прохожими и усталыми бизнесменами, спешащими домой. Это зрелище отличалось от Вунгтхэма, было таким живым и суетливым, что казалось, смотришь фильм через окно-экран. Город окружал ее и в то же время казался далеким и недосягаемым, целый мир, за которым удавалось лишь наблюдать, но ухватиться за него было невозможно. Лагерь и фабрика – единственные места, которые были доступны Ань. В конце дня она, падая от усталости, с судорогами в руках, возвращалась в барак, где ее ждали полусонные братья.

– Как прошел день? – спрашивала Ань.

Минь обычно просто пожимал плечами со словами: «Хорошо», – а Тхань восклицал: «Посмотри, что я сегодня сделал!» – и спешил показать ей очередную миску из папье-маше или раскрашенную карту мира, гордясь проделанным за день. Мальчикам и в голову не приходило спросить Ань, как прошел ее день. Она стала для них путеводной звездой, постоянно присутствуя в их жизни, и поэтому, конечно, у нее все должно было быть хорошо, да и ей самой хотелось, чтобы они так считали.

* * *

Тема смерти семьи была под запретом, ее обходили стороной всеми силами, как будто бы лишь одно слово об этом могло наслать на них проклятье. Но воспоминания постоянно висели тучей над Ань, вторгаясь в ее мысли и не давая покоя по ночам, мелькали перед ней опухшими мертвыми лицами близких. Она старалась не подавать виду и не терять самообладания, чтобы спокойно следить за бурным циклоном жизни своих братьев.

Она видела, с каким трудом мальчики справляются со скорбью, которая в силу их возраста приняла форму спорадических приступов и криков. Тхань впадал в ярость при малейшей же сложности: остывший ужин или поражение в футболе заставляли его кидаться на противников с кулаками и возгласами: «Это нечестно!» Тогда Ань приходилось утаскивать его с пыльного поля обратно в барак. Минь, наоборот, молчал часами напролет, нахмурив брови, сжав губы, наворачивал круги перед бараком. «Как отец мог быть таким идиотом? Любому ясно, что его план не имел шансов на успех», – говорил он, пиная ногами землю, засунув руки в карманы. Каждый раз Ань приходилось успокаивать Миня, чтобы он не привлек лишний раз внимание соседей или работников лагеря. Но ей это не удавалось, брат только сильнее злился. Тогда она пыталась отвлечь его, просила выполнить какое-нибудь задание, помочь постирать одежду – и так, пока его гнев не испарялся.

* * *

В первую очередь дети злились на своего дядю. Даже Ань, которая изо всех сил старалась проявлять сочувствие и быть справедливой в своих суждениях, не могла потушить огонек негодования внутри себя. В итоге родственник превратился и в ее сознании в злодея. Она винила его в их несчастьях, в том, что он вложил в голову отца идею уехать из Вунгтхэма, тем самым разрушив их семью.

Через несколько дней после того, как родители, братья и сестры были преданы земле и мысли о дяде начали насквозь пронизывать сознание Ань, к ней осторожно обратилась Изабель:

– Вас вызвали на первичное собеседование в Службу по переселению. – При этих словах она заметила волнение на лице Ань. – Не переживай. Вам всего лишь зададут несколько простых вопросов, это необходимо для заявления на переселение. – Она жестом пригласила Ань следовать за ней, и они вместе направились в кабинет Службы переселения. Ань старалась идти уверенным шагом, олицетворяя собой главу семьи, которой она теперь была, как когда-то – ее отец.

– Мы очень сожалеем о вашей утрате, Ань. Выражаем вам и вашим братьям глубочайшие соболезнования, – сказал служащий ООН, мистер Барнетт, жестом приглашая Ань присесть. – Мы хотим, чтобы у вас все сложилось наилучшим образом.

Ань молчала с опущенной головой, опасаясь рыданий, которые могли вырваться наружу, стоит ей открыть рот.

– Вы старшая в семье и выступаете опекуншей ваших братьев, поэтому, если вы не против, я задам вам несколько вопросов, – продолжил мистер Барнетт. – Вы сообщили Изабель, что собирались уехать в Америку, верно? Вы немного говорите по-английски, ведь так? Ваш отец был учителем во время войны?

Ань машинально кивнула, осмысляя слова сотрудника: старшая в семье, старшая из выживших.

– Отлично. Это плюс, если вы говорите по-английски. Есть ли у вас родственники за границей? Это может помочь вашему заявлению. Если американские власти узнают, что у вас там есть семья, они, возможно, легче примут вас. У вас будет спонсорство.

Ань не знала, что такое спонсорство. Не знала, чего хочет, кроме как чтобы ее семья была рядом с ней и чтобы на эти вопросы отвечал ее отец, а не она. Семья за границей. Она вспомнила слова отца: как только они приедут в Нью-Хейвен, ее тут же устроят в тетин маникюрный салон. Тогда эта идея шокировала Ань. Ей вовсе не хотелось становиться частью чужой жизни, наблюдать, как ее двоюродные братья возвращаются домой из школы, как мать встречает их с объятиями, как отец учит их кататься на велосипеде, – наблюдать и вспоминать о боли, которую дядя причинил им всем. Она ненавидела их семейную идиллию, которую вообразила себе и которую, как ей казалось, дядя отнял у нее. Она считала, что обойдется без них. Что Америка пустит их вне зависимости от того, укажут ли они в заявлении своего дядю или нет, а приехав, они смогут устроить свою жизнь самостоятельно. И после короткой паузы, во время которой мистер Барнетт не спускал с нее своего внимательного взгляда, держа ручку над бланком наготове, она ответила:

– У нас никого нет.

Офицер поставил галочку в документе без каких-либо дальнейших вопросов.

– Хорошо, спасибо. Мы найдем для вас новую безопасную страну, которую вы сможете назвать своим домом. – С этими словами он поднялся и пожал руку Ань, а затем проводил ее до выхода.

* * *

Месяц спустя, наблюдая за тем, как братья общаются с другими детьми на футбольном поле, Ань все еще испытывала ноющую тревогу из-за своего ответа «У нас никого нет»: а вдруг эта галочка в бланке может как-то повлиять на их переселение в Америку? Она осознала, что это было лишь минутным порывом, каким-то детским поступком. И теперь она переживала о последствиях, которые повлечет за собой этот порыв.

– Гол! – закричал Тхань.

Ань аплодировала успеху брата, и матери рядом с ней кинулись ее поздравлять.

Узнав о Ко Кра, я не спала три ночи, и снова и снова спрашивала себя: «Почему я хочу это сделать?»

Думаю, это скорее потребность, чем желание.

Я хочу знать все.

Я хочу оживить эту историю в моем сознании.

И чем больше я знаю и понимаю, тем сильнее чувствую себя ответственной за то, чтобы передать эту историю другим, словно она досталась мне по наследству и вместе с тем стала моим бременем и заботой.

Я не могу позволить ей раствориться; я не могу позволить ей умереть.