Читать книгу Ошибки, которые мы совершили - - Страница 6

Одиннадцать лет

– Ты проблема, – цыкнула мать, прежде чем прикурить сигарету, свисавшую из сжатых губ. Зеленый лак облупился, и под ним виднелись желтые ногти заядлой курильщицы.

«Проблема» – добавила я к списку слов, которыми меня называли за мои одиннадцать лет.

На выдохе у нее изо рта вырвалось облачко, окрасив воздух в комнате пыльно-серой дымкой в фильтрованном солнечном свете. И я поняла, что это то же самое, что и ее слова: яд.

Я уже собиралась открыть книгу, чтобы избежать нотаций матери, как в гостиную вошел отец.

– Да ладно тебе, Анна! Что ты на нее накинулась? Она же не банк ограбила.

Папа подмигнул мне, взглянул на книгу у меня в руках, читая название: «Япония». Потом одобрительно кивнул. Отец дал мне эту стопку всего месяц назад – книги с голубыми корешками, на которых написано название какой-нибудь страны.

– Пока нет. Но именно с этого все и начинается – ложь и воровство, – и снова разочарованный выдох облаком дыма.

Я ничего не крала, ведь комикс принадлежал Истону. Я перевернула страницу книги, открыв картинку с цветущими ветками вишни рядом с заметками для путешественников, изучающих горы.

– Мне не нравится, что она общается с этими людьми, – добавила мама.

Папа расправил плечи и широко распахнул глаза.

Но моя мать только начала.

– Уверена, ты просто в восторге от того, что она спуталась с этим пацаненком Олбри.

Взгляд папы отчетливо говорил, что ему хочется прекратить эту ссору, и я не удивилась, когда он ответил ей:

– Я уже запретил ей туда ходить, Анна.

Я поджала губы, чтобы ничего не сказать. Отец не говорил ничего подобного, когда брал из руки Сэндри пирог и справлялся о матери Сэндри. Он обещал ей, что мы непременно вернемся и искупаемся в озере.

– Я и до этого говорил Эллис, но ты же знаешь, она никогда не слушается, – продолжил он.

Вот только он ничего не говорил.

Когда мама ему улыбнулась, я поняла, почему он так сказал – ее счастье было важнее правды, и он использовал меня в качестве дешевого полироля, чтобы скрыть пятна своей лжи.

Я прочитала слова на странице передо мной.

«Есть две вещи, которые обязан знать каждый путешественник, ступающий на землю новой страны: как сказать “Здравствуйте” и “Спасибо” на местном языке».

Мне стало интересно, как будет по-японски «проблема» и называют ли японцы так своих детей. Приносят ли они их в жертву на алтарь собственной лжи?

Я решила провести остаток дня, читая старые путеводители, и именно за этим занятием нашел меня Истон днем в воскресенье.

Я сидела на складном стуле на крыльце с путеводителем по Коста-Рике. То и дело ерзала, когда пластиковые полоски сиденья слишком глубоко впивались в меня, и читала о самом длинном в мире зиплайне, проходящем мимо водопада.

Мама ушла, не потрудившись сообщить, когда вернется, а отец уехал по делам. Я как раз дошла до рассказа о хостеле, где можно спать в гамаках на пляже, когда услышала, как кто-то говорит:

– Серьезно?

В грязи, что должна быть лужайкой, стоял Истон Олбри в своем лучшем воскресном костюме. Его галстук развязался, а ботинки покрылись пылью после прогулки по нашей подъездной дорожке.

– Что? – спросила я, опуская ноги на землю, и положила книгу рядом со стеклянной банкой с фиолетовым «Кулэйд»[4].

– Ты просто сидишь на крыльце и ничего не делаешь – и это в воскресенье? – В его вопросе помимо неприятного удивления слышалось и обвинение, сути которого я не поняла.

Я посмотрела на дорогу, словно к дому в любой момент могла подъехать мама. Может, я что-то пропустила?

– Ну да, а что?

Лицо Истона скривилось, словно я ляпнула что-то неприличное, а потом он громко рассмеялся.

– Больше не будешь. Меня за тобой отправила моя мама.

У меня в животе нервы свились в тугой комок.

– За мной? А зачем?

– Чтобы я привел тебя на воскресную трапезу. Она не помнит, ходила ли ты на причастие, но пастор уверен, что ты не была на таинстве с тех пор, как… Ну, ты знаешь.

Я знала. Все знали. Моя мама могла быть… моей мамой.

Мы больше не ходили в церковь, но никто не спрашивал почему. Очевидно, всех вполне устраивало, что Трумэны оставались дома.

– Может, мы атеисты, – ответила я.

Он простонал. У нас в городе в церковь ходили даже атеисты.

– Ну сегодня ты пойдешь на трапезу.

– Да все нормально, – я подняла стакан и сделала несколько больших глотков.

Он наморщил нос, глядя на меня.

– Фиолетовый – это не вкус.

– Виноградный.

– Я никогда не ел винограда, который так выглядел бы. – Истон переступил с ноги на ногу. – Ну так ты идешь?

– Мне как-то не хочется идти.

– Ты думаешь, это я прошу тебя прийти на обед?

Мои ребра охватило болезненное чувство неловкости. Может, я ошиблась и он не хотел, чтобы я пошла с ним.

– Я не могу вернуться без тебя.

– Я не хочу никуда идти! – Уверена, ему не удастся меня заставить, более чем уверена.

Он глубоко вздохнул.

– Я тоже не хотел идти сюда, пока пироги не выставят на стол, и все же я здесь. И теперь мои братья съедят самые вкусные, а мне останется только отвратительный ванильный, который испекла миссис Уоллмонт.

Я решила с ним не спорить, чтобы он поскорее ушел. Велика вероятность, что домой вернется отец и увидит, кто здесь.

Истон подошел ближе, смахнул пыль с крыльца и сел.

– Выбирай: либо ты пойдешь со мной, либо я останусь здесь и проведу с тобой весь день.

Меня передернуло от мысли, что Истон так и будет сидеть у меня на крыльце. У отца, когда он появится дома, явно возникнут вопросы. Да и неизвестно, что скажет мать, вернувшись.

– У тебя есть другие книги? – Истон прислонился спиной к старым доскам.

Я встала.

– Ладно.

– Тебе, наверное, лучше переодеться. – Истон вроде бы не пытался меня обидеть, но по тому, как изменилось его лицо после этой реплики, я поняла, что он знает: обидел. От этого мне стало еще хуже.

Я вошла в дом. В моей комнате был бардак: одежда, листы бумаги, игрушки, что уже мне не по возрасту, чашки и тарелки, которые я не унесла на кухню, незаправленная постель и картинка с лошадью в дешевой рамке. Я поискала свою единственную юбку и негрязную кофту. Они лежали в углу моего шкафа рядом со старой парой туфель, которые мне принесла мама и которые мне нещадно жали. Переодевшись, я оставила короткую записку на конверте для папы, а потом вышла на крыльцо, расставив руки в стороны.

– Вот так отлично, – ответил Истон на мой молчаливый вопрос.

Мы вышли на дорогу.

– Тебе не нужно подождать и спросить у кого-нибудь, можно ли тебе уйти? – Истон оглянулся на мой дом.

– Нет.

Мы молчали, пока шли по дороге, ведущей к его дому. У нас под ногами скрипел гравий.

По воскресеньям время будто останавливалось. На дороге ни единой машины, никто не работал во дворе, потому что все были в церкви на воскресной трапезе.

Мы срезали путь через пустырь и вышли к маленькому коричневому дому, что был мне незнаком.

– Куда мы идем? – спросила я, следуя за Истоном.

Он не обернулся, отвечая:

– Мне нужно кое-что забрать.

Мы подошли к заднему крыльцу. В доме явно никого не было, царила странная тишина. Над деревянным крыльцом нависала оцинкованная крыша, а под закоптившимся окном стоял белый морозильник. Истон поднял крышку и порылся внутри.

– Что ты делаешь?

Вместо ответа он вытащил два фруктовых мороженых на палочке, покрытых ледяным налетом от морозильника.

– Это фиолетовое. – Истон протянул его мне, как меч. – Бери!

– Ты воруешь мороженое?

– Да его никто не ест. Оно тут лежит для внуков мистера Коннера, которые к нему не приезжают. Окажем ему услугу!

– Мы берем без спроса чужое. Это воровство.

– Я не ворую, – ответил он мне серьезным тоном.

Я взяла у него мороженое.

– Так он сказал, что его можно брать?

Истон пожал плечами. Похоже, это проверка. Я уже однажды послушала Истона и оказалась на заднем сиденье полицейской машины, а закончилось все пирогом. Истон снова хочет, чтобы я ему доверилась, но я не переставала думать о том, сколько еще раз все закончится чем-то похуже.

Я взяла мороженое. Мы сели рядом на ступеньках, сняли упаковку и быстро съели лакомство.

Истон наконец заговорил:

– На самом деле ты не плохая.

Пришел мой черед смутиться.

– Это еще что значит?

– Ты не хотела мороженое, потому что оно, возможно, украденное. И ты пошла со мной за комиксом, но только потому, что я сказал, что он мой, – он пожал плечами. – Ты хорошая.

Мне хотелось спросить, кто считал меня плохой, но я постеснялась.

Истон встал и вытер ладони о штаны.

– Люди думают, что я хороший, но это не так.

Я подняла обертки от мороженого и бросила в маленькую мусорную корзину рядом с морозильником.

Мы пошли обратно по полю, а потом Истон свернул к своему двухэтажному желтому дому с белой отделкой, где я побывала прошлой ночью. При свете дня я заметила озеро перед домом, из-за чего он еще больше походил на картину в рамке. Машины были припаркованы под огромными деревьями с большими ветвями, лужайка покрыта травой – зеленой и постриженной.

Трудно поверить, что от моего дома до этого можно дойти пешком, казалось, мы очутились в другом городе.

Миссис Олбри стояла на крыльце в пыльно-голубом платье с белыми цветами и говорила с другой леди. Когда они нас заметили, миссис Олбри коснулась руки женщины и извинилась.

– Эллис, ты пришла. – От ее улыбки по всему моему телу разлилось тепло, хотя я не совсем понимала, зачем она меня сюда пригласила. – Ты хочешь есть? Принести тебе тарелку?

Я не знала, что мне следует ответить, а потому пожала плечами и робко кивнула.

– Можно я пойду? – простонал Истон, переведя взгляд на толпу детей, что сидели на террасе.

Миссис Олбри ответила:

– Помоги Эллис!

Истон был сыт мной по горло, и я это видела.

– Не нужно, миссис Олбри.

Она ответила, слегка вздернув губы, будто прикладывая усилия:

– О, определенно нужно. Но с твоей стороны очень мило так говорить, дорогая. И называй меня Сэндри. Иди повеселись! Будь как дома!

«Будь как дома». Что за странное выражение? Будто люди могут вставать на место, подобно кусочкам пазла. Миссис Олбри сдержанно махнула в сторону еды.

Истон бросил на меня сердитый взгляд и жестом велел следовать за ним.

Мы зашли в распахнутые огромные стеклянные двери. Внутри на стойке стояло несколько больших блюд. Истон протянул мне тарелку, призывая поторопиться.

– Тебе необязательно ходить со мной, – сказала я.

– Моя мама, может, и кажется милой, но она сделает мою жизнь ужасной, если я оставлю тебя одну.

Я наложила себе в тарелку картофель с блюда и переспросила:

– Ужасной?

Диксон Олбри стоял рядом с братом с улыбкой на лице, угощаясь едой со стола без тарелки, сразу закидывая ее себе в рот.

– Это правда, Элвис, – произнес он между порциями.

Истон взял ролл.

– Сэндвичи с арахисовой пастой и вареньем на ланч. Забыть постирать мою футбольную форму…

– С арахисовой пастой и вареньем? – перебила я.

– Он их терпеть не может, – ответил за Истона Диксон.

Я покачала головой:

– Терпеть не может арахисовую пасту и варенье? Так не бывает.

– Бывает. Я их терпеть не могу! – Истон скрестил руки на груди.

– Звучит так, будто ты та еще проблема. – Я добавила на тарелку горку брокколи.

– Так и есть, – рассмеялся Диксон. – Когда ему было восемь, он ел только макароны с сыром – на завтрак, обед и ужин.

– Бе-е-е, – я поморщилась.

Истон нахмурился.

– Я не скажу тебе, где десерт.

Я трагично вздохнула.

– Ты сказал, что самое вкусное все равно уже закончилось.

Диксон снова засмеялся.

– А ты смешная, Элвис.

– Я не идиот, – проворчал Истон, – и припрятал немного, перед тем как уйти.

– Это, наверное, тыквенный пирог, – бросила я ему.

– С чего ты взяла, что тыквенный? – спросил он.

– Потому что тыква – самое гадкое из всего, что я знаю.

– Разве пирог может быть гадким? – с серьезным видом поинтересовался Диксон.

– Он ягодный, – ответил Истон, – мой любимый.

Я печально протянула:

– И мой.

Истон широко мне улыбнулся. Его взгляд загорелся от неожиданного открытия. Это застало меня врасплох, и воздух в легких на мгновение застыл.

– Я тебе не нравлюсь, – сказал он.

– Я… – У меня не нашлось слов, которыми можно описать мои чувства к Истону Олбри. Они были слишком неопределенными.

– Я всем нравлюсь. – Он произнес это не высокомерно, а будто загадку, что предстояло разрешить.

– Это правда, – добавил Диксон. Он жевал хлеб и смотрел на нас. – Он всеобщий любимчик.

– Я уверена, что ты хороший… – начала я.

– Да я не против, – перебил Истон, пожав плечами, – все думают, что я такой же, как братья.

Это предположение мне понятно. Истон на этой кухне казался не тем мальчиком, что убедил меня забраться в школу или украл мороженое, а выглядел так же.

– Все в порядке. Ты ничего мне не должна. Не нравлюсь так не нравлюсь.

Но он ошибался – Истон мне нравился. Мы вышли с едой на улицу и устроились на террасе. Ели с бумажных тарелок, которые постепенно промокали, и смотрели на гостей, которые усеяли двор подобно чернильным пятнам на бумаге.

– У вас всегда так много народу? – спросила я.

– Ага, – ответил он с набитым ртом.

Я зажмурилась и попыталась представить всех у нас во дворе. Это оказалось невозможно. Им просто не хватило бы места. Но у Олбри жизнь казалась безграничной. Она выплескивалась из дома и затапливала мягкую траву, что оттесняла озеро. Воздух наполнялся музыкой и смехом, и бриз с воды уносил их в неизведанные края.

Я словно оказалась на другой планете, в мире, где прежде не бывала, – безмятежном и радостном… пока я не услышала крики.

Около дома стояла мама. Ее волосы были пожелтевшими, с рваными от краски и лака концами. Она носила дешевую одежду как дизайнерскую. Стразы на карманах джинсов, черная блузка ей явно мала. Я на мгновение застыла от восхищения, ведь моя мать была красива иной красотой, нежели все вокруг.

Я заметила потрясенно приподнятые брови, рты, застывшие в форме буквы «о». Они видели Анну Трумэн не так, как я.

Сэндри пересекла двор уверенными спокойными шагами с единственной целью.

– Кто это? – спросил Истон у братьев.

– Анна, пожалуйста, – услышала я слова Сэндри.

Взгляд мамы был тяжелым, а лицо – красным, словно мама Истона сотворила что-то ужасное.

– Ты совсем обнаглела?

– Анна, это всего лишь трапеза, – голос Сэндри звучал разумно и взвешенно. И в этом заключалась ее ошибка. – Эллис здесь весело. Разреши ей остаться.

– Ага, трапеза. – Моя мать выплевывала слова, словно яд. – Эллис! – позвала она меня, и я отшатнулась.

Моя мать устроила очередную сцену.

Сэндри пыталась спасти ситуацию, которая стремительно развивалась.

– Тру не стал бы…

– Даже не начинай это дерьмо, Сэндри. Ты не имеешь никакого права так со мной разговаривать только потому, что вы с Тру когда-то были близки.

Я встала. Вместе со мной поднялся и Истон.

Сэндри не казалась обиженной или рассерженной, просто уставшей.

– Анна, я не пытаюсь…

– Я не хочу, чтобы ты общалась с Эллис, – усмехнулась моя мать. – Не хочу, чтобы ей промывали мозги культом.

Терпению Сэндри пришел конец – она выпрямилась и стиснула зубы.

– Тогда, надеюсь, в следующий раз, когда у Тру будут проблемы, ты сама его и вытащишь, – сказала она. – Не хочешь, чтобы я общалась с твоей девочкой? Так удели ей достаточно времени, позаботься о ней сама.

Я сделала шаг вперед, и Истон положил ладонь мне на руку. У него на лице отразилось замешательство, мне было ненавистно смущение, которое на меня нахлынуло. Я снова шагнула вперед, Истон меня придержал, но слишком поздно, моя мать меня увидела. Она двинулась к нам.

– Вот ты где, – сказала она. – Ты что, не слышала, как я тебя звала?

Я молчала, остолбенев.

– Я думала, мы это уже обсудили.

Из-за моего безмолвия в глазах мамы вспыхнул огонь.

– Пойдем! Тебе ждет Тэнни у бабушки! – Мама схватила меня за запястье. Я знала, что Тэнни меня не ждала. Этой ложью мать пыталась заставить меня делать то, что ей нужно.

Она посмотрела на руку Истона, и я ждала, что он отпустит и извинится. Но вместо этого Истон стиснул челюсти и сверлил мою маму взглядом, в котором явно читались неодобрение и гнев.

Никогда прежде мне не доводилось видеть, чтобы ребенок так смотрел на взрослого.

Я высвободила руку и вслед за матерью пошла со двора. Она велела мне никогда больше не разговаривать с этими людьми, и я согласилась. Если уж на то пошло, так лучше для всех.

Я была проблемой, и это следует за мной повсюду.