Читать книгу Терадорн - - Страница 2

В одном из самых живописных мест Зелёного Полушария раскинулось королевство Гайтигонт, а в самом центре королевства разместился Зелёный замок. Построенный из отёсанного камня, он имел четыре парадных входа и вместе с садами и аллеями занимал четверть территории в пределах Стены. Капители и гребни, балюстрады и наборные колонки замка были украшены узорами из чёрного мрамора и малахита, а колонны так сверкали белизной, что слепили глаза в солнечную погоду. С каждой стороны Света возвышались башни. Самая высокая из них – северная; секретов она хранила куда больше, чем остальные. Говорят, с её вершины можно было увидеть очертания Песочного Царства, заглянув в скроп, который напоминал огромный глаз. Его чертежи искали не одну сотню лет, но безуспешно. Поиски прекратились после войны с песочными людьми, когда скроп разбили на четыре осколка и схоронили от людских глаз в разных частях Терадорна. Хоть и сохранились несколько свитков того времени, исписанные вдоль и поперёк, этого оказалось недостаточно, чтобы его воссоздать. Ходил слух, что в стенах Северной Башни замурованы книги и документы, подробно описывающие историю первой эпохи, но башню заговорили и облили свинцом спустя четыре года после Жёлтой войны; а рассказы о песочных людях давно превратились в страшные сказки, которыми пугают непослушных детей.

От замка до самых Ворот простирались чистые улицы, на которых жили гайты. Их дома соревновались в размерах и формах, но мало разнились в цвете: двери и окна были выкрашены в фиолетовый или серый, стены выбелены добела, а крыши покрыты чёрной черепицей. И одежду они носили тех же оттенков. Так пожелал Зарг. Он в первый же месяц после восхождения на трон распорядился внести изменения в облик улиц королевства и приказал гайтам выглядеть соответственно. Он считал, что гайты должны отличаться во всём от простых крестьян, в том числе и в цвете одежды: ведь гайты – особых кровей, и обладают всеми мыслимыми и немыслимыми титулами.

Гонтам запрещалось носить одежду фиолетового или серого цвета, да и в своих национальных деревенских костюмах они не имели право щеголять в Стенах королевства. В Стенах они облачались в наряды, сшитые из разноцветной ткани, из-за чего выглядели пёстро, а по мнению гайтовских модниц – нелепо и отвратительно безвкусно. Так гласил закон; но, помимо всего прочего, он ещё и запрещал говорить на гонтском языке и всех деревенских наречиях в пределах Стены. Гонты послушно соблюдали эти глупые, по их мнению, правила: у них и без того хватало забот. Они работали с утра до вечера, чтобы за малую часть кормить свои семьи, а за остальную – увеличивать королевскую казну. Гайты платили крестьянам за труд каждый на своё усмотрение: кто ежедневно, кто раз в неделю, а кто и вовсе не платил, полагая, что гонты обязаны прислуживать задаром.

Оба класса уже давно недолюбливали друг друга. Собираясь за ужином в своих домах, они обсуждали и возмущались друг другом; но хоть было о чём поговорить вечерами за бокалом душистого гайтовского брола или полной тарелкой домашней гонтовской запеканки, наспех приготовленной из остатков, собравшихся за день.

– Проклятый гайт! – возмущался Ивио, провожая ядовитым взглядом парня, жующего яблоко. – Я тут с утра ещё ничегошеньки не заработал, а он – хрясь! – и стащил у меня яблоко.

Ивио повернулся к своему соседу по прилавку, качающему головой.

– Хоть бы гит заплатил, – завизжал Ивио. – Негодяй!

– Этот гайт с севера. Они вроде недавно сюда переехали, – сосед по прилавку вздохнул. – А там они, сам знаешь, какие… наглее наших, южных гайтов.

Ивио нервно закрутил свои длинные усы кверху. Он взял из мешка у стены наливное яблоко, вышел из-за прилавка и подошёл к ящикам с фруктами, выставленными на продажу. Ивио потёр фартуком яблоко и аккуратно положил его на самый верх яблочной пирамиды. Его прилавок ломился от спелых фруктов таких цветов и форм, что радовал глаз всем, кто проходил мимо. Хотя, пройти мимо было сложно. Если не каждый второй, то третий обязательно останавливался и подходил ближе, а если подходил – без покупки такой вкусности, да и благодаря ненавязчивым хвалам хозяина прилавка – знатока фруктов, никто не оставался.

Утро было ясное. Солнце давно проснулось и разбудило Гайтигонт. Рынок походил на большой муравейник. Торговцы бойко зазывали покупателей; а хранители уличного порядка в своих длинных красных одеяниях с позолоченными пуговицами важно ходили парами между торговых рядов, выискивая воришек и нарушителей порядка, за каждого из которых им платили награду в тридцать гит. Когда за целый день не удавалось ничего заработать, хранители уличного порядка сговаривались и задерживали какого-нибудь мальчугана, промышляющего кражами – который с утра и украсть ещё не успел – и тащили его на главную рыночную площадь, чтобы сдать его под арест и получить награду.

На рыночной площади, окружённой каменным забором, стоял дом с витражными окнами. Его первый этаж служил для работы, а второй для проживания. Площадь украшали клумбы с пёстрыми цветами и фонтан в центре двора с низкими лавочками вокруг. В этом роскошном местечке поселился самый главный блюститель уличного порядка южной части королевства – гайт Футус Крор.

Он был невысок ростом, кряжист и лысоват; да ещё и хромал на одну ногу, чем безмерно гордился, получив ранение, а точнее, стрелу в пухлое бедро, сражаясь с бездомными на Липких Болотах. Король не оставил его без внимания, одарив сундуком гит и пожаловав место управляющего южным рынком Гайтигонта в пределах Стены. Ведь он заслужил этот высокий пост, чуть не погибнув, спасая желторотого бойца от целого десятка бездомных. Хотя стрела угодила ему в бедро, когда он с криками: «Спасайся, кто может!» – и прикрываясь тем самым желторотым бойцом, бежал к пышным кустам, когда надо было идти вперёд, в атаку; но ничего! Никто и не заметил, а если бы и заметил, то чем-нибудь да поплатился бы, поскольку наблюдал эту милую картину всего лишь отряд гонтов, отданный Футусу под командование в те нелёгкие годы диких набегов на королевские отряды. Теперь же он вполне обоснованно, по его мнению, заслужил покой на старости лет, как и полную тарелку, и тяжёлые карманы. Но надо отдать ему должное: судил он справедливо. Зная о проделках хранителей, он тщательно разбирал каждое дело и, если сомневался в виновности обвиняемого, – отпускал его, приставляя к нему на пару дней уличного надзирателя. И где бы «настоящему» герою не расположиться, как не у самого рынка, точнее, в самом его сердце: и мясо свежее, и продукты разные. Для полного счастья старому гурману больше ничего и не надо.

Футус сидел на открытом балконе своего дома и потягивал брол после плотного завтрака. Он держал серебряный стакан пальцами, оттопырив мизинец – то ли от того что он гайт, то ли просто стакан был слишком мал, чтобы запечатлеть на себе отпечаток ещё и толстого мизинца. Рыночный шум звучал для него, как музыка. Он знал: работа кипит, товар идёт, и после обеда будет сбор налогов. Сегодня как раз тот самый день – пятнадцатый от начала месяца, когда гонтам нужно платить налоги за свои рабочие места. На самой же площади было пусто. В эту часть рынка ступали только провинившиеся крестьяне да работники управляющего, и иногда собиралась толпа для всякого рода переговоров и жалоб.

На скамье у фонтана сидел в одиночестве старик в сливовом балахоне, обхватив руками посох и прижавшись к нему щекой. Он как всегда что-то напевал себе под нос, покачиваясь из стороны в сторону. Лёгкий ветер поигрывал в его длинных с проседью волосах и бороде. А вольфрамовый набалдашник его посоха, украшенный лепидолитом, приглушённо поблёскивал в лучах солнца.

– А что это за песенка, поэт? – Футус спустился с крыльца и остановился под навесом, наигрывая мелодию пальцами в воздухе.

– Это колыбельная Солнечного Лика, – Тиазиф поднял голову и посмотрел на управляющего.

– Терпеть не могу эту деревню! – Футус фыркнул и пошёл назад. – Да и остальные тоже. Тьфу!

Тиазиф улыбнулся.

– Погоди, не уходи, – сказал поэт. – Кого-то ведут.

Футус поставил стакан на столик. Он спустился по ступеням, приподнимая белый свободный наряд, чтоб не запутаться в нем и не шлёпнуться, как с ним это уже случалось на радость зевакам, и уставился на главные ворота.

Железные двери со скрипом отворились. На вымощенную булыжником рыночную площадь босыми ногами ступил юноша лет двадцати. Его, связанного по рукам, вели под конвоем два хранителя уличного порядка. Из всей одежды на нем болтались только штаны тёмно-синего цвета, а на шее висел шнурок с волчьим клыком. По его смуглому жилистому телу и немногочисленной одежде не трудно было догадаться, что он житель деревушки Волчий Дух. Молодой человек остановился и посмотрел на окна второго этажа.

– О нет! Опять этот босяк! – Футус поспешил молодому человеку на встречу, выпятив живот и приподняв подол одежды до колен. – Нет! Нет! Нет! – заорал он на всю площадь, но внезапно остановился и обернулся. Он уставился на окна своего дома и прикрыл рот ладонью.

– Принимайте нарушителя порядка, – отчеканил один из хранителей.

Футус, ахнув, кинулся к ним с вытянутыми вперёд руками.

– Нет, нет, нет! Уведите его отсюда! Немедленно! – завизжал Футус, пробегая мимо фонтана и смеющегося поэта.

Молодой человек смело зашагал к дому, не отрывая глаз от крайнего окна второго этажа. Он прошёл мимо Футуса, который неуклюже развернулся на месте и бросился молодому человеку вдогонку. Хранители поспешили за нарушителем, но остановились у фонтана, с недоумением наблюдая разыгравшуюся сцену и не понимая, какие действия им следует предпринять.

Футус всё-таки успел опередить молодого человека. Он добежал до крыльца и заслонил собой проход, раскинув руки в стороны.

– Даже не смей! – пискнул Футус, бросив испуганный взгляд на шнурок от колокольчика.

– И почему опять в таком виде?! – Футус потряс пальцем. – Это нарушение закона!

– Лотти! – крикнул молодой человек, глядя Футусу прямо в глаза. – Выгляни! – крикнул он ещё раз.

Управляющий разозлился не на шутку, но единственное, на что он решился – юркнуть в здание, и закрыть за собой дверь на все засовы.

С верхнего этажа донёсся скрип. Босоногий юноша поднял голову и поспешил к углу дома. В окне показалось острое личико с большими глазами. Лотти посмотрела вниз, сквозь приоткрытое окно. Заметив своего верного поклонника, она улыбнулась и залилась румянцем.

– Привет, – прошептала она еле слышно и помахала рукой.

Молодой человек замер, прижав связанные руки к голой груди. Они бы так и стояли, молча глядя друг на друга, если бы ревнивый папаша не заслонил свою дочь грудью.

– Видела бы это твоя покойная мать! – завизжал Футус и вывалил в окно свои раскрасневшиеся щеки.

Не желая нервировать отца и опасаясь, что он вновь запрет её на целый день, Лотти молча удалилась вглубь комнаты.

– Во-о-н! – рявкнул Футус босоногому юноше и с грохотом захлопнул окно.

Молодой человек не сдвинулся с места, надеясь, что она вновь подойдёт и вновь откроет окно, но за окном всё затихло.

– И что же с ним делать? – обратился хранитель уличного порядка к товарищу, но единственным полученным ответом были пожатые плечи.

– Как давно вы на службе? – спросил Тиазиф.

– Неделю, – ответил один из них.

– Идите на улицы, – Тиазиф прислушался. – Там что-то происходит. Узнайте, что именно.

– А как же нарушитель? – спросил второй хранитель.

– Да никакой он не нарушитель. Он здесь частый гость. Вы привыкните к нему, – поэт нетерпеливо махнул рукой в сторону ворот.

Хранители уличного порядка поспешили к выходу, переглядываясь и спотыкаясь на ровном месте. А молодой человек подошёл к Тиазифу и сел рядом.

– Лиор, мой мальчик, – Тиазиф прислонил свой посох к скамье и развязал молодому человеку руки, – как ты поживаешь?

– Отлично, – Лиор потёр запястья. – Вот только у отца опять сердце побаливает, я приехал за лекарствами.

– И заодно задумал управляющего лишить здоровья и сна, – Тиазиф улыбнулся.

Лиор прыснул:

– Да куда там. Таких ничто не берёт.

– А как твой племянник?

– Всё также: по улицам бегает, бездельник. А почему вы так часто спрашиваете о нём?

– Он особенный мальчик, – ответил поэт.

– Вы это уже говорили, но толком ничего не объясняете.

– Каждому знанию – своё место и час, – Тиазиф посмотрел на небо.

– Почему она родилась именно его дочерью? – Лиор вновь взглянул на окно. – И почему она не из гонтов?!

– А небо сегодня ясное, – поэт глубоко вдохнул.

– Да, ясное, – Лиор бросил равнодушный взгляд на небо.

Тиазиф посмотрел на Лиора и положил руку ему на плечо:

«В каждом человеке есть глубина.

Вот, только, у кого-то – это липкое болото,

А у кого-то – облака.

Хоть мы под небом одним ходим,

И кровью одинаковой кипим,

Но всё равно – мы так расхожи,

Что кто-то ненавистен нам, другой любим».

– Вы мастер бить в цель, Тиазиф. Да ещё и стихами, – Лиор окинул площадь взглядом. – А где же ваш писарь?

– О, я отправил его за пергаментом, но он, видать, ещё и за сладостями побежал.

– Кошмар! Кошмар! – послышалось издалека.

– Что там случилось? – Лиор посмотрел на главные ворота.

– Беда, – Тиазиф нахмурился. – Беда, но новое начало.

– Беда?! О чём вы? – Лиор вскочил на ноги.

– Иди. Ты сам всё узнаешь. Но знай: завтрашний закат – особый закат, – Тиазиф пригладил бороду. – А я дождусь своего писаря и пойду, поищу Сейту. Надо поговорить с ней.

Зная, что Тиазиф любит говорить загадками и недоговаривать, Лиор не стал его расспрашивать.

– До встречи, поэт, – попрощался он и побежал к воротам.

– До встречи, мой мальчик. И присматривай за своим племянником, – крикнул Тиазиф ему вслед.

– Хорошо, – крикнул Лиор в ответ и исчез за воротами.

«Он ей помощник,

Он ей судьба.

Он ей дорога

Без края и конца!»

– задумчиво добавил Тиазиф, но его уже никто не слышал.

Среди торговых прилавков перешёптывались гонты. Их возмущению, смешанному с ужасом, казалось, не будет предела.

– Но этого быть не может! – негодовал сухопарый продавец зелени. – Она же его дочь!

– А ты не слышал про пророчество? – спросил его сосед, торгующий разными ягодами.

– Да, но… – продавец зелени запнулся, вспомнив предсказание, о котором твердили на протяжении последнего десятилетия.

– Ходит слух, что именно её недавняя выходка заставила короля ускориться, – сообщил продавец ягод.

– Какая такая выходка? – спросил продавец зелени, прервав свои размышления.

– А ты не знаешь? Говорят, он застукал принцессу в своём кабинете, когда она копалась в документах.

– Разве она в них что-то понимает? Ей же лет мало.

– Понимает или нет – без разницы. Главное, читать умеет. Потом поймёт, когда вырастет и вспомнит, что ей на глаза там попалось.

– Ох, да. А это может случиться, – согласился продавец зелени.

– Вот, вот. Она, видать, опасная для него стала, да ещё и эти глаза её многих во дворце пугают. Раньше, говорят, детей с такими глазами гайты сами как котят топили в ночь после рождения.

Мимо них пробежал Лиор. Он прислушивался к голосам, желая узнать, что же это за новость, которая так взбудоражила весь Гайтигонт.

– А в чем дело? Что за паника, не скажете? – перебил Лиор беседующих шёпотом хранителей уличного порядка. Но они, окинув полунагого гонта равнодушным взглядом, вновь сбились в кучку и продолжили беседу, даже не обратив внимания, что тот был одет не по закону.

Лиор поспешил дальше, пробиваясь сквозь толпу. Он подбежал к мясному прилавку.

– Что случилось, Греп? – обратился он к мяснику в окровавленном фартуке.

Мясник поманил его пальцем. Лиор зашёл за прилавок, подошёл к мяснику ближе и подставил ухо к его толстым губам.

– Король приказал казнить свою дочь, – прошептал мясник, касаясь губами уха Лиора. – У них там Совет сейчас будет, но он всё уже решил вчера.

– Что? – Лиор посмотрел в маленькие глаза мясника. – Но как так?

– Как, так… Если он убил родных братьев, чтобы трон получить, почему бы ему не убить родную дочь, чтобы его не лишиться?! – сквозь зубы процедил мясник, скалясь гайту, щупающему жирный кусок мяса.

– Где и когда? – спросил Лиор.

– Вроде завтра, в Огненной Долине, – мясник прикусил губу. – Ей не будет оттуда возврата, понимаешь?

– Надо предупредить наших!

– Да, но такая казнь! – мясник прослезился. – Она погибнет! Всё погибнет! Не будет нам свободы!

Ничего не ответив, Лиор сорвался с места и побежал по улице, расталкивая прохожих.

На рыночной площади у фонтана всё так же сидел Тиазиф, покачиваясь из стороны в сторону. Он напевал грустную мелодию, закрыв глаза и опустив голову. Послышался скрип. Тиазиф притих и улыбнулся. В окно выглянула Лотти. Она бегло осмотрела площадь влажными глазами. Не увидев того, кого желала, Лотти загрустила и прислонилась щекой к створке окна. Тиазиф приподнял голову и, не открывая глаз, запел тихим голосом:

«Она стройна, лицом бела на загляденье,

И облака, сравнившись с ней, сгорели б от стыда.

Она светла ко всем. И так тонка, нежна безмерно,

Как белая акация, как пахнущая по весне вода.

Она бутон весенний, покорно ждущий нужного ей дня и часа;

И в этом молчаливом ожидании так жадно в плед укутала её тоска,

И лепестки свои невинные раскрыть она так в нетерпенье жаждет,

Но и боится показать чужим глазам свои бессметные сокровища душа.

Не бойся, славный мой бутон, и не тоскуй напрасно,

Когда ты расцветёшь и заиграешь краскою своей,

Вернётся он и, не касаясь, насладится ароматом,

Затем сорвёт… и на века прильнёт к груди твоей.

Но час тот отдаляют ваших судеб злые козни,

Его дорога так неистовым огнём горит и так длинна,

Но оборвётся у порога дома твоего однажды…

Ты лишь дождись!.. Ты лишь дождись, душа моя!

Тиазиф умолк. Он открыл глаза и посмотрел на Лотти. Она одарила его благодарной улыбкой за столь необходимую ей надежду. Поэт встал. Он поправил свой наряд, взял посох и побрёл к воротам.