Читать книгу Тенесвет. Дорога к неведомому - - Страница 5

Я спала до половины одиннадцатого, а затем наконец встала, оделась и быстро позавтракала. Все остальные уже поели и рассыпались по всему кораблю. Когда я как раз заглатывала последний кусок, в кают-компанию вошел Кэл.

– Хочешь почитать? – поприветствовал он меня.

– Всегда, – усмехнувшись, ответила я, отнесла грязную посуду на камбуз и присоединилась к нему перед огромной книжной полкой.

– Думаю, вот это тебе понравится, – сказал Кэл, вытаскивая с полки толстую, ржаво-красную книгу.

Я прочла заголовок, просмотрела краткое содержание и с сомнением взглянула на него:

– Печальная история любви? Меня скорее интересует что-нибудь приключенческое.

Он пожал плечами и поставил роман на место.

– А как насчет такого: каждый из нас начинает книгу, а затем, дочитав до половины, мы меняемся? Потом обсуждаем, какая книга лучше, и вместе дочитываем ее до конца?

Предложение звучало многообещающе. Я кивнула, и следующие десять минут у меня ушли на поиск подходящего романа.

Мы провели остаток утра за чтением, прежде чем наконец поменяться томами, чтобы на следующий день нырнуть в книгу, уже прочитанную до половины другим. Простившись с Кэлом, я вышла на палубу. Яркое солнце ослепило меня, но я вызывающе посмотрела на светило и ослепила его в ответ.

Я огляделась по сторонам. Ветер и вправду утих, поэтому паруса были спущены. Идеально гладкий океан отражал солнце и зеркалил небо. Позади себя, на приподнятой над главной палубой надстройке, я услышала лязг металла о металл, обернулась, пораженная – и увидела, как Астра и Леннокс медленно кружат друг подле друга. Астра держала в руке сверкающий меч, Леннокс – в каждой руке по огромному изогнутому кинжалу.

В этот момент Астра прыгнула вперед, сделала ложный выпад в сторону правого бока Леннокса, а затем выбила один из кинжалов у него из руки. Ударом ноги она отбросила кинжал вне зоны досягаемости своего противника и криво ухмыльнулась.

– Никогда не пренебрегай защитой! – принялась поучать она своего друга.

Леннокс ответил на это рычанием. Он прыгнул вперед, но Астра молниеносно развернулась и снова появилась позади него. Леннокс сделал вид, что безмерно удивлен, но его выдала еле заметная ухмылка. Астра набросилась на него сзади, но в последний момент он уклонился, подставил ей ножку и поймал ее, прежде чем она упала на палубу. Второй его кинжал касался ее шеи. Леннокс прошептал Астре что-то на ухо, отчего та фыркнула, а затем помог ей встать.

Уилл и Серафина, которые стояли у релинга и напряженно наблюдали за поединком, зааплодировали. Я отвернулась, усмехаясь про себя. У меня не было ни малейшего сомнения, что Леннокс скоро сполна заплатит за свою дерзость. Астра очень не любила проигрывать, а необходимость выслушивать после поражения насмешливые комментарии от своего парня отнюдь не улучшала ситуацию. Я втайне помолилась за Леннокса, когда Астра, схватив его за рубаху, стащила его по ступенькам вниз и поволокла по главной палубе.

Некоторое время я смотрела им вслед, а затем перевела взгляд на релинг, к которому прислонилась Морган, уставившись на лазурный океан. Я присоединилась к ней и вновь поразилась ее неземной красоте. Не будь мы на корабле, я подумала бы, что рядом со мною стоит королева – не столько даже из-за красоты, сколько из-за осанки. Она двигалась, как вода, текуче и на удивление изящно.

То, как она прислонилась к релингу, чуть подняв подбородок, подтянув плечи и слегка скрестив ноги, также выглядело невероятно элегантно. Даже моя высокомерная сестра не умела так двигаться. Морган была просто потрясающей.

Мой взгляд скользнул по ее широким льняным брюкам, темно-розовой шелковой рубашке без рукавов и ниспадавшим до самой талии волосам, сиявшим на солнце. Морган повернулась ко мне, и ее шоколадно-карие глаза весело заблестели:

– Да ты никак на меня пялишься?

Она улыбнулась; ее белые зубы сверкнули на солнце. Так как я не умела лгать, то уклончиво ответила:

– А что, это плохо?

Теперь Морган засмеялась.

– Думаю, ты мне нравишься, – сказала она, и мне стало очень тепло на душе.

– Ты потрясающе поешь, – услышала я свой собственный голос. Я нечасто раздавала комплименты, но Морган их заслужила.

Вместо ответа она снова перевела взгляд на океан. Ее безупречная кожа мерцала на солнце золотисто-коричневым оттенком. Я не знала, загорала ли она каждый день или же ее более темный оттенок кожи был врожденным – но, как бы то ни было, я ею восхищалась. Моя собственная кожа оставалась бледной, хотя я каждый день бывала на свежем воздухе.

Морган все еще не ответила на мой комплимент. Она продолжала задумчиво смотреть на воду.

– Я слышала в жизни много комплиментов моему голосу, – заговорила она в какой-то момент. – Не думаю, что заслужила их. Я родилась с этим голосом и вовсе не училась пению, а умела петь уже с самого раннего детства. Мой голос – иногда подарок, иногда благословение, но чаще всего проклятие.

Запнувшись, она снова посмотрела на меня:

– Считай особым знаком доверия то, что я рассказываю тебе о своем детстве. Вообще-то я не люблю о нем говорить.

– Видишь, вот у нас и нашлось что-то общее, – ответила я и ободряюще улыбнулась ей.

Морган кивнула и снова отвернулась в сторону океана.

– У меня было прекрасное детство. По крайней мере, до двенадцати лет, – продолжала она. – Я никогда не видела своего отца, потому что тот ушел от матери еще до моего рождения. Зато моя мать была самой великой женщиной, которую я когда-либо встречала, – сильной, любящей и невероятно умной. Она была моим самым любимым человеком на свете.

Морган грустно улыбнулась. Она говорила о своей матери в прошедшем времени. Что-то случилось с ней, что-то такое, что в итоге привело Морган одну на этот корабль.

– Моя мама любила меня больше всего на свете, и больше всего ей нравилось мое пение. Она всегда хотела, чтобы я ей пела, и я никогда ей не отказывала. Ее собственный голос был слабым и ломким, и вскоре я поняла, что она мечтала о таком мощном голосе, как у меня. Чтобы она была счастлива, я всегда пела ей, когда бы она ни попросила. В свою очередь, она заботилась обо мне, работала и зарабатывала нам на жизнь. Она была портнихой и шила платья для высшего общества Адрии.

Когда я стала постарше, то попросила позволить помочь ей и тоже заработать денег, потому что заметила, что она приходила домой каждый вечер измученная и совершенно выжатая. Она, однако, каждый раз отказывалась. Когда же я стала настаивать, она преподала мне самый важный урок, который я когда-либо слышала из ее уст. Я помню каждое слово этой речи.

– Послушай меня, Морган, – сказала она. – Мы, двое, мы здесь чужие. Наши предки – по крайней мере, несколько поколений назад – произошли не отсюда, и поэтому к нам относятся по-другому. Люди видят нас, видят нашу более темную кожу – и ненавидят нас за то, что мы не такие, как они сами. А поскольку их большинство, они думают, что они лучше нас, что их кровь чище нашей крови. Я работаю, потому что должна зарабатывать на жизнь – но, будь у нас достаточно денег, я немедленно прекратила бы работать. Им удалось меня сломать, но я не хочу, чтобы с тобой случилось то же самое. Вот почему я буду заботиться о тебе, покуда хватит моих сил.

Ты же, когда достаточно повзрослеешь, выйдешь на улицу и начнешь петь. Я хочу, чтобы мир увидел тебя и услышал, как ты поешь. Ты очаруешь их. Они должны будут понять, что мы не просто люди иного цвета кожи, которым здесь не место, а гораздо большее. Мы не такие, как они, – но мы, тем не менее, тоже люди. Когда они не будут тебя принимать, ты должна сопротивляться. Когда же они наконец увидят в тебе человека, ты улыбнешься им, направишься к ним с высоко поднятой головой и продемонстрируешь им и свое обаяние, и свое превосходство. Потому что ты, дитя мое, настоящее чудо с необыкновенным даром. Мир должен признать тебя такой, какая ты есть.

– В тот же день, – продолжила Морган, – мама вышла на работу – и больше не вернулась. Не знаю, что точно произошло, но я обнаружила ее тело в грязной канаве рядом со швейной мастерской, где она работала. Должно быть, хозяева мастерской надругались над ней, а затем убили, чтобы замести следы.

Я плакала три долгих дня, прежде чем расправить плечи, взять из ее спальни лютню, которую она мне подарила на двенадцатый день рождения, и выйти на улицу. Моя мать была права. Теперь, предоставленная самой себе, я стала замечать многое из того, чего не замечала раньше. Когда я шествовала по улицам, люди смотрели на меня как на чужачку. Конечно, я могла бы содрогнуться от страха и укутаться в плотное покрывало, чтобы скрыть свою смуглую кожу, но я по натуре не такая. Мама сказала, что я должна показать людям, из какой породы я сделана. И вот я села на обочине дороги, достала лютню и начала играть.

Я зарабатывала этим на жизнь три года и вскоре стала настолько богатой, что могла позволить себе покупать дорогую одежду. Возможно, я могла бы купить себе и новую лютню – но предпочла сохранить инструмент моей матери, потому что это было единственным, что осталось у меня от этой гордой женщины.

Остальное я уже знала. Морган была обнаружена Гордоном, который и взял ее на корабль.

Я сглотнула. Похоже, у каждого члена команды имелась своя особая история, но история Морган определенно была одной из самых ужасных. Ее мать была убита из-за цвета своей кожи. Сама же Морган не сломалась, с умом используя свой талант и обворожив весь мир.

Я смотрела на своего нового кумира – и не находила слов. Глаза Морган блестели. Я распахнула объятия и прижала ее к себе.

– Мне так ужасно жаль, – прошептала я, хотя этих слов было явно недостаточно.

Я была принцессой Лунарии, Королевой Света. Хотя Морган и жила в Сатандре, я не должна была позволять людям так обращаться с ее матерью! Надо было натравить на работавших в этой мастерской ублюдков мою мать, а еще лучше – Фрейю. Если бы я знала об этом раньше, то убила бы их собственными руками.

– А что случилось с мужчинами, учинившими такое с твоей матерью? – мягко спросила я, отпуская ее.

Лицо Морган потемнело. Неужели я задала неправильный вопрос?

Но она ответила:

– Как я уже сказала, музыка позволила мне заработать много денег. В основном я покупала на них украшения и одежду, потому что мама передала мне свою любовь к моде. Но когда мне было пятнадцать, я разыскала мучителей моей матери, проследила, где они жили, а затем заплатила наемному убийце, чтобы тот с ними расправился. – Она сглотнула. – Я ни о чем не жалею.

Это была сущая правда. Я чувствовала это каждой жилкой своего тела. Такова была часть моего дара.

Я долго смотрела на нее, прежде чем сказать:

– Я тоже убивала людей. Многих людей. Я сожалею о большинстве убитых, но вот одного солдата…

Я никогда никому об этом не рассказывала, даже Люсиферу – но теперь, когда Морган поведала мне все о своей ужасной юности, я сочла, что будет только справедливо раскрыть нечто сокровенное и о себе.

– Этот человек убил моего брата. Вонзил кинжал ему в спину, как последний трус. Я вышла из себя и отсекла ему голову. Об этом поступке я тоже сожалею, но иначе. Мне нужно было оставить его в живых. Я должна была замучить до смерти этого солдата, чтобы он почувствовал ту же боль, какую чувствовала я после смерти брата.

Итак, я наконец произнесла это вслух. Я должна была бы почувствовать облегчение, но вместо этого показалась себе чудовищем. Неужели я только что сказала такое? Я ожидала, что Морган теперь почувствует ко мне отвращение, а то и станет меня бояться. Вместо этого я увидела в ее глазах одно лишь понимание.

– Никто не бывает совсем хорошим, – весомо сказала она. – Мы все в той или иной степени чудовища.

– Нет, – возразила я. – Только не мой брат. Леандер был лучшим человеком на свете.

Морган ничего на это не ответила, поэтому мы молча стояли у релинга и смотрели на воду, внезапно показавшуюся мне намного темнее и глубже, чем несколько минут назад. В какой-то момент я нарушила молчание:

– С тобой и твоей матерью обращались как с чужаками, но вы вовсе не чужаки. Вы ведь с нашего острова, как и все остальные.

Морган покачала головой.

– Да, я родилась в Сатандре, да и мать моя тоже, но ее прапрапрадедушки с прапрапрабабушками прибыли издалека. Они жили в месте, называемом Ориент. Об этом давно забыли, и нет никаких карт или записей, описывающих, где находится этот чужестранный континент. Но я твердо уверена, что однажды найду свою родину.

Вот почему я вообще присоединилась к Гордону. Я буду плавать, пока мы не обнаружим какую-либо населенную страну. Даже если она и не окажется Ориентом, я буду искать его, пока не найду. А в Ориенте я познакомлюсь с такими же людьми, как и я сама. Я наконец узнаю о своем истинном происхождении. Я надеюсь, что эта далекая земля все еще существует.

Я знала, что этот корабль был домом Морган, и знала также, что она любила его команду больше всего на свете. Но она хотела найти свою родину. Свою настоящую родину.

Я восхищалась ее решимостью и смелостью, и именно так ей и сказала. Морган грустно улыбнулась:

– Мне очень жаль твоего брата.

– Спасибо, я это ценю, – ответила я, прежде чем отвернуться. – Я обещала Грейс сегодня с ней еще немножко порисовать.

– Тара?

В устах Морган мое имя прозвучало приятно и значительно. Я снова повернулась к ней.

– Если тебе нечего надеть или нужен мой совет по вопросам моды, моя дверь всегда для тебя открыта.

– А если ты захочешь с кем-нибудь поговорить, то знаешь, где меня найти, – усмехнулась я.

Она с благодарностью кивнула, прежде чем я развернулась и отправилась на поиски Грейс.

† † †

Весь остаток дня я рисовала, на этот раз не дерево, а животное – а, если точнее, оленя. Я видела в жизни сотни оленей и большинство из них подстрелила, так что задание, казалось, было совершенно не сложным. Вызвав в памяти оленя, я сосредоточилась на деталях, пока в голове моей не сложилась четкая картина.

Что ж, я ошибалась. Перенести эту картину из головы на бумагу оказалось вовсе даже непросто. После двух неудачных попыток, терпеливых советов Грейс и небольшого приступа гнева, из-за которого я нечаянно сожгла свои неудачные рисунки, с оленем наконец-то было покончено. Животное выглядело совсем не так, как в реальной жизни, – но его, по крайней мере, можно было узнать.

Я думала, что тяжелее всего мне будет нарисовать рога, но основные проблемы были с мордой: пропорции вышли неправильными, глаза неровными, а нос слишком длинным. Грейс тогда показала мне, как с помощью кругов и треугольников обозначить форму головы, а в конце просто стереть вспомогательные линии. Я попробовала снова, и теперь олень оказался действительно похож на оленя.

– Завтра мы будем рисовать то же самое животное с разных ракурсов, – объявила Грейс перед тем, как Серафина позвала нас на ужин.

Я застонала. Рисование доставляло мне удовольствие и отвлекало от невеселых мыслей, но было довольно утомительным занятием, а Грейс оказалась терпеливой, но гораздо более строгой учительницей, чем я того ожидала. Тем не менее я была благодарна ей за то, что она прервала свою собственную работу, чтобы помочь мне.

После того как мы все собрались в кают-компании, Серафина подала еду. На этот раз она сготовила новое блюдо из всего оставшегося с прошлых двух трапез. Мясо и овощи были обжарены и украшены зеленью, а к ним подавались соленые огурцы и поджаренный хлеб. Просто, но вкусно и невероятно сытно.

Извинившись, я отлучилась по неотложному делу, но после похода в туалет не стала возвращаться в кают-компанию. Теперь, когда меня больше ничего не отвлекало, мне нужно было немного побыть наедине с собой.

Я вошла к себе в каюту и беспокойно зашагала взад и вперед по тесному помещению, прежде чем наконец сесть на койку и полезть в карман брюк. Достав оттуда смятый листок, я его развернула. Это был рисунок, который Леандер в свое время подарил мне на мой восемнадцатый день рождения. Я всегда носила его с собой, а ночью он лежал на маленькой тумбочке рядом с моей койкой.

Серый уголь был уже немного смазан, но я не решалась снова прочертить рисунок. Я не стала бы трогать его и добавлять к работе Леандера что-либо свое. Это был его рисунок. Это он работал над ним неизвестно сколько времени, это он держал в руках этот неприметный листок бумаги, это он сделал его совершенно особенным подарком.

Я потянула носом. Может, мне просто показалось, что от рисунка все еще немного веяло запахом Леандера. О, как я по нему скучала! Я скучала по нашим тренировочным поединкам, по нашим охотничьим набегам, даже по нашим спорам. Мне не хватало его сине-зеленых глаз, его золотистых волос, его замечательной улыбки. Мне было тяжело без его успокаивающих объятий, его уверенности, его опыта.

Я скучала по тому, как мы вместе с ним встречали первый зимний снег, как крались по дворцу, чтобы не быть обнаруженными матерью или Тессой, как поднимались на самые высокие горы и открывали для себя самые красивые места Лунарии. Я скучала по своему старшему брату куда больше, чем сама то осознавала.

Раздался стук в дверь. Я поспешно вытерла глаза. На кончиках моих пальцев осталось золото слез.

– Войдите! – крикнула я прерывающимся голосом.

Появился Люсифер:

– С тобой все в порядке?

Я поколебалась, но затем покачала головой. Я не могла отрицать, насколько мне грустно, да и не хотела.

Люсифер присел рядом со мной, и койка закряхтела под лишним весом. Он увидел лист в моих дрожащих руках. Я никогда раньше не показывала ему рисунок, но он сразу понял, кто был его автором. Люсифер осторожно взял лист из моей руки, аккуратно сложил его и положил на мою прикроватную тумбочку. Когда он вновь посмотрел на меня, я сморгнула слезы.

Некоторое время мы сидели молча, и я выдерживала его задумчивый взгляд. Посмотрев в его черные-пречерные глаза с алым мерцанием, я в них потерялась. Теперь, когда мои глаза сияли так же ярко, как само солнце, я буквально светила в самую глубь Люсифера каждый раз, когда глядела ему в глаза. Вот и этот раз не стал исключением.

Я стояла в туннеле, в черном бесконечном туннеле. Алые точечки светлячками плавали вокруг меня. Они слабо светились, даже скорее мерцали. Мне было тепло, и тьма окутывала меня мягким одеялом.

Я любила это место. Оно было таким знакомым. Оно было моим убежищем.

Люсифер моргнул, и волшебный момент прошел.

– Тара, что происходит? – мягко спросил он.

Я вздохнула, зная, что мне не обязательно что-либо ему рассказывать. Он был самым терпеливым человеком на свете и никогда не заставил бы меня сделать что-нибудь против моей воли. Но, может быть, стоило бы открыться ему, как я открылась сегодня Морган? Я не хотела говорить с ним о Леандере, пока еще не хотела, но я смогу рассказать ему о разговоре с Морган, который все еще эхом звучал у меня в голове.

Мне не хотелось раскрывать секреты Морган. Она доверчиво поделилась со мной фактами из своей юности – и, хотя я и знала, что Люсифер никому ничего дальше не расскажет, я не хотела говорить ему о матери Морган или ее мести владельцам швейной мастерской. Вместо этого я поведала ему о предках Морган, о ее ощущении себя всем чужой, о странных взглядах, которые на нее бросали, а также о ее мечте обнаружить свою настоящую родину, таинственный Ориент. Я также рассказала Люсиферу, что восхищаюсь силой Морган.

Когда я закончила свое повествование, Люсифер долго молчал, прежде чем наконец вымолвить:

– Ты хочешь быть похожей на нее.

Я вопросительно посмотрела на него. Нет, не хочу! Я отнюдь не хотела, чтобы со мной обращались как с чужачкой.

Но Люсифер имел в виду вовсе не это.

– Если я правильно понял сказанное и недосказанное, то Морган потеряла кого-то, кто был для нее особенно важен – но, вместо того чтобы сдаться на милость судьбы, вышла на улицы и пела, пока люди не стали ею восхищаться и не перестали относиться к ней как к чужой. Она преодолела свою боль, перепрыгнула через собственную тень и построила для себя новую жизнь. Вот почему ты ей восхищаешься и вот почему хочешь, чтобы и тебе было так же легко преодолеть боль. Вот почему ты рисуешь вместе с Грейс. Вот почему ты на днях плакала, когда Морган пела.

Черт возьми, а я и забыла, насколько умен Люсифер. Потому что он был прав в каждом сказанном слове. Я поняла это лишь после того, как он облек в слова мои собственные чувства.

– Разве это плохо? – спросила я, сразу же возненавидев себя за свой дрожащий, неуверенный голос. – Разве это плохо, если я хочу быть такой же сильной, как Морган?

Будь сильной. Таковы были последние слова Леандера. И я рассказала о них Люсиферу. Да должен же он меня понять, в конце-то концов!

И он меня понял. Люсифер всегда понимал меня, и я осознала это тем яснее с каждым последующим его словом.

– Я восхищаюсь твоим желанием быть сильной, – сказал он. – Но я также думаю, что тебе это будет сложнее, нежели Морган. Я не хочу этим сказать, что ей было легко, совсем нет. Но Морган не появляется в пророчестве, в котором говорится, что она убьет себя. В нем появляешься ты.

Я знаю, что ты не забыла о темном пророчестве, и я также знаю, что ты каждый день борешься, чтобы не потерять самообладание. Что ты каждый день стараешься не поддаваться грусти и пустоте и постоянно отвлекаться на другие вещи. Тара, тебе не нужно стараться быть такой же сильной, как Морган. Ты давно уже отнюдь не менее сильная.

Ты здесь, ты жива, ты всегда на месте для своих друзей и для людей, которые еще могут стать твоими друзьями. Вот почему я привел тебя на этот корабль. Я хочу, чтобы ты увидела, насколько ты сильна. Потому что ты помогаешь другим, потому что понимаешь их, потому что у тебя доброе сердце. Потому что ты ставишь благополучие других выше своего собственного и делаешь вид, что с тобой все в порядке, чтобы твои друзья о тебе не беспокоились.

Я знаю тебя. Я вижу тебя и твою боль. Но я также знаю, что ты сильнее этого проклятого пророчества. Ты Тамара, Королева Света, и ты обещала бороться. Ты не нарушишь этого обещания, в этом я абсолютно уверен.

Я уставилась на него, потеряв дар речи. Люсифер был прав; мы действительно не заслуживали друг друга. По крайней мере, я его не заслужила. Он просто невероятно хорошо понимал меня; он точно знал, что сказать, чтобы я почувствовала себя лучше, и он до смерти серьезно относился к каждому сказанному слову. У меня снова выступили на глазах слезы, но на этот раз это были слезы благодарности.

Может, он был прав. Может, мне действительно не требовался образец для подражания. Может, я уже была достаточно сильна сама. Достаточно сильна, чтобы избежать участи, предначертанной мне пророчеством. Я не собиралась убивать себя, если это означало причинить Люсиферу и всем, для кого я что-то значила, такую же боль, как та, что съедала меня изнутри.

Словно прочитав мои мысли, Люсифер добавил:

– Когда ты горюешь, это не слабость. Это просто показывает, как много для тебя значил Леандер. Пока горе не разъедает тебя дальше… – я услышала в его словах, что он знал, насколько горе разъедало меня в первые дни после смерти брата, – …ты можешь плакать сколько хочешь. А если горе решит сожрать тебя, если бездна внутри тебя снова разверзнется и будет угрожать поглотить тебя, тогда я буду рядом.

Он и об этом знал. Он знал о черной бездне внутри меня и о том, что я сломаюсь вконец, если рухну в нее. Он обо всем знал. Да и как могло быть иначе? Темное пророчество объединило нас, сделало нас родственными душами.

На этот раз я не смогла сдержать безудержных слез. Люсифер, не колеблясь ни секунды, обнял меня. Я уткнулась головой ему в плечо и плакала, пока корабль не окутала тьма. Затем мои слезы высохли, и рубаха Люсифера покрылась, словно доспехами, белым золотом.

– Я всегда хотел немного оживить эту рубаху новыми красками, – криво усмехнулся он.

Я тоже не смогла не улыбнуться – и почувствовала себя лучше. Я не стала благодарить Люсифера за его слова. Во-первых, я знала, что простого спасибо никогда не будет достаточно; во-вторых, для Люсифера было само собой разумеющимся поддерживать меня в такой момент, и моя благодарность только осрамила бы его.

Поэтому я просто объяснила ему, что попробую теперь заснуть и что он вполне может оставить меня одну. Люсифер только кивнул в ответ, коротко поцеловал меня и исчез.

Оставшись одна, я мысленно перебрала все, что он мне сказал, – и наконец-то заулыбалась. Я улыбалась в темноту, и улыбка моя была шире, чем за все последнее время. Люсифер всегда точно знал, как у меня дела, но он понятия не имел, сколько он на самом деле для меня значил.

Меня не сломит смерть Леандера.

Я буду рядом с теми, кто во мне нуждается.

Я сильная.

Я продолжала раз за разом повторять в голове эти предложения, пока наконец не уплыла в землю снов.