Читать книгу Черное озеро - - Страница 4

Тогда

Кафтан небрежно брошен на стуле подле не застеленной кровати. Простыни мятые и всё ещё теплые. Скользкая ткань верхней одежды, расшитая крупными цветами, переливается от насыщенно-медного к золотому в свете десятка толстых свечей, расставленных в опочивальне в особом порядке, чтобы подсветить каждую пядь помещения.

Идэр не любит темноту так, как я. Ей кажется, будто мгла скрывает ужасы, но, думаю, это свет заставляет нас верить глазам, а не чутью, усыпляя бдительность.

Кто заметит отравительницу в пышной даме преклонных лет, чьё лицо будет хранить на себе воспоминания о сотнях улыбках, запечатлевшихся в морщинах? Что если она улыбалась всякий раз, признавая в очередном случайном незнакомце свою будущую жертву?

Или же, кому придёт в голову, что с виду самое неприглядное создание имеет чистейшие помыслы?

Воск, застывший серебряным водопадом, давно заполнил собой подсвечники и растёкся по ковру и паркету.

Маменька будет в ярости, как, впрочем, и всегда. Очередные вещи, испорченные Идэр по невнимательности.

Натягиваю тщательно выглаженную белую рубаху, с обтянутыми шёлком пуговицами. На груди и манжетах традиционный узор – красные завитки с цветами чертополоха и змеями. Вышивка подрагивает на ветру. Теплый весенний воздух наполнен запахом сирени, одеколона и страстно любимых мной мятных леденцов. Медная коробочка, набитая сладостями до отказа, ждет меня на тумбочке, некогда служившей моей даме для хранения украшений.

Со дня помолвки нам пришлось найти ящик для побрякушек побольше.

Любовь к красивым ухаживаниям передалась мне от матери. Она, как и я, в первую очередь падка на внешнюю красоту. Что значит большое сердце, если лик столь уродлив, что постыдно задержать на нём взгляд?

Идэр. Идэр – главное украшение моей спальни.

Дама в пеньюаре красуется перед большим зеркалом, заключенном в кованную раму. Нежно розовая полупрозрачная ткань контрастирует с загорелой кожей. Идэр примеряет новые яхонтовые серьги, подаренные мной за ужином чуть менее часа назад. Темные прямые волосы стекают по плечам до лопаток и подрагивают. Не решаюсь подойти ближе, с замиранием сердца слежу за каждым ее движением исподтишка.

Терпеливая, послушная и кроткая. Такая, какой должна быть идеальная девушка.

Скрывать такую изящную фигуру под бесформенной рясой было ее вторым преступлением после красоты.

Высокая и худая, не такая белесая, как другие аристократки. Её движения не отточены, как у дев из знатных семей, зато она умеет нравиться несмотря на то, что принадлежит совсем к другому классу.

Идэр оборачивается, одаривая меня обворожительной улыбкой.

И пускай она отдает всю себя, мне всегда будет этого мало. Я хочу большего. Мне всегда будет не хватать.

– Нравится? – С глупым влюбленным придыханием выговариваю я, едва не разевая рот от переполняющей меня радости. Знаю ответ на вопрос, но не устану повторять его из вечера в вечер, всякий раз, когда на тонких пальчиках виднеется новое кольцо или же длинную шею обвивает только что купленное колье.

Ничего не могу поделать с неимоверным удовольствием, получаемым от похвалы и признания моей исключительности. Любая возможность поговорить должна быть использована. Тем более, если речь шла о том, как сильно она меня любит.

– Конечно. – ласково отвечает невеста. Я кратко киваю, понимая, что нам уже нужно покидать дом. Царь не любит ждать. В спальню проходит пара служанок в передниках, надетых поверх льняных платьев. Они молчат, едва слышно шелестя подолами. Идэр издает протяжный писк, видя платье в руках прислуги. Наряд расшит бисером и драгоценными камнями. Густые темные брови возлюбленной поднимаются, когда она хлопает в ладоши от восторга. Глядя на ее детское ликование, ме не удаётся сдержать улыбки.

Я люблю ее. Она – все, чего я мог хотеть. А на свете нет прекраснее чувства иметь то, что желаешь.

Сейчас

Сегодня я в очередной раз пообещал себе, что не умру. Мои конвоиры клялись в обратном.

Солнце светит прямо над головой, обжигая голые плечи, живот и спину. Кожу стянуло и при каждом наклоне или резком повороте она лопается. Из старых ран, оставленные розгами на спине, что не могут зажить уж одиннадцать суток, ровно столько, сколько мы движемся на север, почти не прекращая сочится кровь.

Метод воспитания кнутом и пряником прекрасен в своей действенности, за исключением случаев, когда под рукой имеется исключительно кнут.

Царские прихвостни, гордо именующие себя дружинниками, возлюбили ближнего своего в моём лице настолько, что бить меня разрешается только тому, кто отличится особой доблестью. Я бы ответил им взаимностью, но накрепко сцепленные кандалами кисти стали безвольными отростками, страшно огорчавшими меня своей беспомощностью.

Идя на казнь, я не боюсь презрения в возгласах разгневанной толпы или манерных улыбок Совета, что вынесет мне смертный приговор. Меня пугает лишь липкое ощущение собственной никчёмности. Оно не покидает меня ни на миг, напоминая, что даже самый дикий Зверь, будучи в клетке, должен принять правила дрессировщиков. Иначе его ждет участь шерстяного ковра под сапогами правосудия.

Правда, я всё равно погибну несмотря на моё повиновение властям.

И я…сдался. Точнее, мне пришлось отложить происки и бурные фантазии о побеге на второй план. На первом у меня был плотный угольно-черный льняной мешок, преградивший взор. Все, что мне оставалось делать – это плестись в тишине.

Солдаты не самые лучшие собеседники, если не худшие.

С каждым шагом приближаясь к смерти я все глубже увязаю в воспоминаниях, озадачивая себя единственным вопросом, имеющим смысл: «когда все пошло наперекосяк?»

Я винил всех и каждого: царя, Богов, мать и свою без пяти минут жену, но не себя. Я – жертва обстоятельств. Меня растили искусным убийцей. Мать привила любовь к стратегии, поощряла холодное отношение к чужим чувствам и с трепетом взращивала во мне лютую ненависть. Холодный расчет – вот что, по её мнению, могло сделать из меня достойного человека. В пример она всегда ставила себя. Достойно, ничего не скажешь.

Селенга Разумовская не раз повторяла, что при дворе, еще задолго до моего рождения, мне было нагрето местечко возле царского трона – его личная гончая в человеческом обличии. Следопыт, наёмник, один из ближайших соратников и просто рубаха-парень, выезжающий в качестве сопровождающего на охоту. Мой господин видел во мне пса и обращался со мной как с собакой: званные ужины во дворце за послушание, розги за неповиновение и объедки с праздничных столов, именуемые жалованием.

Боги не направили меня на путь истинный, когда я пришел к покоям наследника престола. Они не укрыли мою семью от несправедливого приговора и не затушили праведный гнев, что позже разгорелся инквизиторским костром возмездия в мою честь.

И всё равно я забрался выше, чем кто бы то ни было. За это и поплатился. Падать в подземелье было больно, ещё больнее – выкарабкиваться.

Каждую секунду, коих скопилось достаточно за годы заключения, мне без устали представлялось, как я отыграюсь, когда выберусь.

Если выберусь.

Мне удалось прожить слишком долго для того, кому был уготовлен столь короткий век. За года в Лощине дружинники ни раз перемололи в порошок мои кости, но так и не довели дело до конца. Царь Райрисы, Волган Воронцов Пятый, уготовил куда более воодушевляющую участь.

Он всегда любил представления, но лишь те, где не являлся главным шутом. Таких, к его огромному сожалению, было ничтожно мало.

Приговор обязан вынести Совет – приближенные правителя. Они, как и главенствующий узурпатор, восседают в Святом граде Дождя, новой столице.

Крысы более не селятся в сараях и погребах, а греют шкуры в дворцовых палатах на бархатных банкетках.

Старую столицу постигла разруха и мор. Еще одно последствие многовластия, учиненного князьями. С мором не управились вовремя и болезнь выкорчевала жизнь с корнем по всему южному побережью, достигнув и без того пустующих Рваных Берегов.

Мор предшествовал новой болезни, но власть имущие ничему так и не научились. Десять княжеств, объединенных под бравым начало Волгана Пятого, с трудом держат оборону своих жалких клочков земли.

Райриса моего детства, по россказням матери, была великой. Сейчас от величия осталось кострище, да сумасбродство местечковой власти. Удушив Юг, паразиты заселили север, обосновавшись в Святом Граде Дождя.

Добраться до новой столицы к первой дате моей казни помешала воля случая – болезнь, поразившая западную часть царства. Люди начали звереть. Дошло до того, что они, сбиваясь в стаи, как волки, вырезали деревни и города.

Мор сменило всепоглощающее безумие.

Ну не сука ли Судьба, если она есть? У Грехов есть чувство юмора, подарившее мне лишние пару лет жизни.

Поначалу, после моего ареста, было принято решение немного переждать столь неприятную неурядицу, как многочисленные смерти от голода на Юге, а потом всё как-то затянулось с приходом слабоумия с Западных земель.

Я гнил в промозглой тюрьме, пока в родном краю некому было убирать тела, распухшие от скорого разложения под палящим солнцем, с центральных улиц.

И всё же, обо мне не забывали. Царь, с несвойственным ему рвением, писал мне любовные письма.

Когда-то я был не только убийцей его сына, но и другом. Как же давно это было… Жизнь осталась та же, но декорации и актеры сменились на полярно противоположных.

Теперь я – цареубийца, что купается в угасающих лучах любви и уважения, а Волган – убитый горем отец, чьё правление приближается к закату как никогда скоро.

Не знаю чья потеря обозлила его сильнее, но от обилия бранных выражений, нацарапанных на бумаге, я едва ли не надрывал живот от смеха. От чего-то он напоминал мне несправедливо брошенную любовницу, огорченную фактом расставания.

Любовницы – ещё один атрибут прошло, что сейчас кажется совсем несовместимым с нынешним положением.

Женщины, коих глупцы считают вторым сортом, лишенными душ, безмерно коварны, что ни может не восхищать. Но за каменными стенами темниц любовниц и след простыл, а моя милейшая невеста стала последней женщиной, которую я возжелал бы видеть.

Обзавёдшейся столь неслыханной славой я перещеголял всех своих именитых преступных предшественников. Не каждому удавалось сомкнуть свои пальцы на шее единственного наследника престола, оберегаемого как зеница ока. Я видел, как жизнь гасла в его прекрасных зелёных глазах, доставшихся ему от папочки, и одаривал его щедрой, неподдельной улыбкой в ответ на мольбы сохранить ему жизнь.

Люблю вспоминать о ночи своего триумфа, когда мне удалось превзойти самого себя.

Но каждая ночь сменялась утром. Признаться, я не знал, когда солнце восходит, а когда гаснет за горизонтом. Я просто чувствовал тяжесть каждого нового пробуждения. Оно будто бы ещё сильнее отдаляло меня от призрака свободы, маячившего на границах сознания.

Иногда, в смраде испражнений и затхлости я чувствовал вольный ветер, некогда беззаботно трепавший мои волосы и аромат страстно любимых мною мятных конфет. Подсознание играло со мной злую шутку, подталкивая к бездне, именуемой полным безумием. И хоть на протяжении своего существования я, безусловно, то и делал, что балансировал на её грани, перспектива взглянуть в клокочущую пустоту сумасшествия пугала до чертиков. Перед сном и сразу после пробуждения я увязал в своих фантазиях, что очень скоро приобрели черты чётко выверенных планов. Изо дня в день я, со всей свойственной мне педантичностью, продумывал каждую деталь до мельчайших подробностей.

Однажды ко мне подослали послушницу.

Этого предвидеть я не мог.

Монастыри часто отправляли своих подопечных в тюрьмы, чтобы те попытались направить грешников на путь истинный. Они проповедовали учения о Мертвых богах. Но кому нужны они, если наши Новые Боги еще едва ли успели остыть?

Скверные фанатики никогда мне не нравились (за исключением одной, о чём я потом горько пожалел), но встретить кого-то из мира снаружи заставило тело покрыться мурашками.

Подумать только, причастие! Я буду исповедоваться перед послушницей!

Как и всякое религиозное таинство, оно должно было проходить без посторонних глаз.

Монахиня была мертвенно бледной, когда железная дверь с лязгом захлопнулась за её спиной.

Клянусь, первое, о чём я подумал, так это была ли в ней вообще кровь?

Была. Много, много крови.

Послушница погрязла в ужасе, когда познакомилась с первым секретом моего скромного жилища – дверное полотно, тяжелое, как валун, не пропускало звуков.

Меня это не смущало первые пару дней, потом я думал, что схожу с ума от эха собственных шагов. Через пару полных Лун я уже во всю беседовал сам с собой, веселясь, как дитя, когда мой натужный крик с мольбой о помощи повторялся десятикратно.

Я представлял, что это в отчаянии вопит Волган. Или моя несостоявшаяся жена.

Оставшись с наедине с послушницей, я чуть не потерял голову от того, что в безупречной тишине теперь слышалось дыхание сразу двух людей.

Она была лишней.

Я хотел накинуться на неё и вдохнуть ветер, что мог не до конца испариться с её волос и черной бесформенной рясы. Никакой подоплеки в моих действиях бы не было, девица на редкость непривлекательной внешности. Уж слишком лицом походила на мою невесту.

Это было роковой ошибкой, сравнивать их. От чего, глядя на белёсую уроженку средней полосы, я во всём видел свою смуглую предательницу родом с востока.

Тем временем послушница не теряла времени и огляделась по сторонам. Задержала взгляд на потолке, обросшем паутиной за ночь. Вчера, как и каждый день до этого, я с остервенением отмывал каждую пядь проклятой темницы.

Лощину можно было проклинать сколько угодно, но воду тут носили исправно – два ведра каждое утро пропихивали в отверстие в двери, что могло быть лазом для крупной собаки.

Я бы не пролез в него.

Тогда же подавали еду – две медные миски с хлебом и мясом животных, выращенных в окрестностях тюрьмы.

Арестантская одежда не была богата обилием красок и фасонов. Да что уж греха таить, она не предусматривала даже панталонов! Нарядившись в брюки и белоснежную рубаху, в которых меня когда-то арестовали, я сидел на деревянной лавке. Босой. Призрачные воспоминания о манерах не позволили мне пригласить послушницу на полку, аккуратно застеленную шкурами.

Одну я уже привел в свою постель и потом горько об этом пожалел.

Слуга богов боялась меня. Сначала я думал, что виной тому место, где она оказалась, но потом вспомнил о том, кто я и как выгляжу.

Кто бы не плёл, что девы без ума от мужчин со шрамами – они нагло врут. Пара живописных рубцов рассекают левую сторону моего лица. Одним шрам проходит через бровь и оканчивается под скулой (из-за него я едва не лишился глаза), а второй исчезает за тугим воротником рубахи. Из-за него я чуть не попрощался с головой. Третий рубец терялся на фоне других, уродуя переносицу. Этими отметинами я горжусь так же сильно, как презираю.

Послушница представилась сестрой Нерлью. Хоть я и не нуждался в том, чтобы последовать её примеру, но произнёс своё имя в ответ.

Амур Разумовский.

Голос хриплый и низкий принес освобождение. Как бы много я не думал, ни за что бы не предположил, что заговорю с кем-то так скоро.

Она прошептала тихое: «я знаю», и села на противоположный край лавки, содрогаясь от страха. Но я всё равно чувствовал запах ладана, шалфея и полыни.

Запах моей ошибки.

Нерль рассказывала мне заученную речь, спотыкаясь через каждое слово и шептала извинения, не поднимая глаз. Она поведала мне о Смерти – главном божестве, следящим за судьбой каждого из нас. На мои возражения, основанные на том, что людей слишком много, послушница кротко улыбнулась и ответила, что за мной она следит особенно пристально. Слуга богов перечисляла семь Грехов, считавшихся мертвыми, уверяя, что они живы и являются лишь тогда, когда в них верят.

Почему-то это показалось мне забавной метафорой. Когда обладал такой роскошью, как верой в меня, тоже чувствовал себя живым. Возможно, я даже был счастлив. Не помню. Слишком уж давно это было.

Нерль говорила о Грехах, как о приближенных к богине Смерти. Чем дольше слышал её проповедь, тем более укоренялся в мысли о схожести Нерли и Идэр.

Я могу солгать, что не ведал какие силы овладели моим духом и телом, но не стану. Вспоминая о том, как мои пальцы впивались в её нежную кожу и рвали её никчемную душу на куски, будоражат самые потаённые закоулки сознания.

Кто бы мог подумать, что одно лишь воображение кровавой расправы над бывшей дамой сердца принесёт мне столько о удовольствия?

Маменька бы назвала это извращенным возмездием, но разве не каждая кара за грехи извращена тем, что одни грешники наказывают других?

И пусть Нерль понесла тяжкую смерть лишь за то, что своим видом напомнила мне Идэр, я ни о чём не жалею.

Некоторые вынуждены отдуваться за чужие грехи просто по несправедливому стечению обстоятельств. Как это сделал я.

Я душил послушницу, приводил в чувства и ломал пальцы. Фалангу за фалангой. Она медленно увядала на полу, заливая кровью место, где потом годами я обедал и ужинал. Её завывания и мольбы о помощи принадлежали лишь мне и моему безумию. Ещё в них слышался голос моей невесты. Страдания предательницы – трель для моих ушей.

Она не влекла меня как женщина. Я не касался послушницы как девы, а просто…уничтожил.

– Ну, здравствуй, Амур Разумовский.

Спотыкаюсь, услышав знакомый голос. Он заставляет напрочь позабыть о размышлениях. Вообще обо всём. Земля уходит из-под ног, и голова наполняется сотнями мыслей, но я не могу поймать ни одну из них.

– Меньше, чем через пару недель тебя казнят в Святом Граде Дождя. – вмешался другой человек. За его словами следует удар прикладом в бок. Подсохшие раны, оставленные плетью, вновь кровоточат. Шум в ушах заглушает разговоры заключенных в шеренге.

Этого просто не может быть!

Солдат скрипуче хихикает и продолжает:

– Изрядно же мы потрудились, таща вас на север. Я выпью горючки, когда огласят твой приговор. Куплю себе куртизанку, добротно прожаренный кусок оленины и отпраздную твою смерть.

Это мы ещё посмотрим. Я вырву его язык и заставлю захлебнуться в собственной крови.

Она здесь.

Замедляю шаг и со всем несвойственным мне дружелюбием плету околесицу, отвлекая дружинника:

– Не переусердствуй с продажными женщинами, они знают толк в торговле. – хриплю я, едва ворочая языком после затяжного молчания. Спотыкаюсь, кажется, о корень. Кандалы характерно звякают, привлекая ко мне ненужное внимание.

Перед глазами всплывают очертания шикарной женщины. Идеальная бронзовая кожа, хищные карие глаза и цепкие лапки, готовые вырвать сердце ради пары золотых монет.

Нет, нет, нет! Только не сейчас!

Делаю глубокий вдох, будто это может затушить пожар, бушующий в груди.

– Это почему это?

Он удивлен. Еще сбавляю шаг, насколько это вообще возможно, лениво разминаю связанные за спиной кисти.

Я должен быть готов.

Из-за мешка нет возможности разглядеть собеседника, потому просто поворачиваю голову в сторону, откуда исходит голос.

– Поверь моему опыту. – Смеюсь. Звуки вырываются сиплым карканьем. – Сегодня ты покупаешь ее, а завтра она продает тебя и твои вещи на ближайшем рынке.

– В каком смысле, Зверь?

По голосу он не может быть старше меня. Походка быстрая, слегка подпрыгивающая. От него пахнет жаренным на костре мясом и сушеными яблоками. Не высокий. Ему приходится делать три шага, когда я делаю два. Солдат слишком наивен, голос его мне не знаком, да и молод, из чего можно сделать вывод, что он новобранец.

Это будет просто.

Криво улыбаюсь. Песок из пыльника тут же попадает в рот.

– Женщины очень хитрые. – заговорщицкий тон, будто делюсь с ним сокровенной тайной. – Даже самая глупая с виду дама умнее тебя.

– Неправда! – возмущенно и будто обиженно шипит дружинник, сопровождая негодование тычком дула ружья в оголенный бок. Холод металла заставляет меня едва заметно дернуться. Его явно зацепили за живое мои слова. Беспечно пожимаю плечами. Грубая мешковина царапает кожу, из-за чего она постоянно чешется.

– Девушки… – Мечтательно тяну я. – Они прекрасны. Жаль, что ты никогда не можешь быть уверенным в их преданности.

Второй человек недовольно хмыкает справа.

Она.

Слабое дуновение ветра ласково толкает в спину и мир вокруг погружается во тьму. Пение птиц и хруст сухих веток с непривычки режут слух. Ноги, ранее вязнувшие в песках, касаются твердой земли. Даже, как казалось мне ранее, неиссякаемые перешептывания заключенных сходят на нет. Дышать гораздо легче. Прохладный лесной воздух проникает сквозь ткань, донося с собой запах хвои и трав. Мы вступили в центральные леса. Ещё пару ночей, и мы окажемся у подножия Змеиных Хребтов, а оттуда до новой столицы рукой подать. Неделя, может, дней десять, и я встречусь с царем и его Советом лицом к лицу.

– Эй, красавчик, чего унываешь? – Пропевает нежный женский голос справа. Он принадлежит спутнице новобранца. Расправляю плечи, чувствуя, как дуло ружья упирается в бок. Смешок. Дева явно довольна собой. Не узнать её голос невозможно. Тяжело признаться, но я рад вновь услышать Идэр спустя столько лет.

– Зилим, прогуляйся. Я поболтаю с этим отрепьем.

Ответа я не услышал. Мы продолжаем идти. Тупая головная боль из-за палящего в затылок солнца отходит на второй план, оттесненная очередной злой шуткой Судьбы. Дама насвистывает безусловно знакомую мне мелодию, но я никак не могу понять откуда же она. Идэр будто подражает птицам, но изрядно фальшивит.

Песня из прошлого – подсказывает чутье.

Заливистое щебетание пернатых заставляет заткнуться даже пленных. Убогих шуток, что ранее так терзали слух, более не слышно. Только моя несостоявшаяся жена и птицы.

Как эту чертовку угораздило исполнять столь деликатное распоряжение? Насколько мне известно, далеко не всем простофилям позволено сопровождать «царский подарок». Глупый, глупый и самонадеянный Волган в очередной раз собрал вокруг себя идиотов. Целый отряд.

Оружие, упертое под ребра, не даёт вдохнуть полной грудью. Но даже столь небольшое недоразумение не мешает мне почувствовать внезапно накатившее спокойствие. Оно, будто туман, окутывает сознание, притупляя боль и отгоняя мучавшие меня мысли о побеге.

– Как скоро?

С губ срывается вопрос, терзавший разум годами. Собственный севший голос кажется чужим. Он, словно монстр, продирает себе путь наружу, заставляя меня прокашляться от песка.

– Скоро, скоро.

Идэр спокойна. Настолько, чтобы начать меня злить.

Изменилась ли моя предательница с нашей последней встречи? Годы моего заточения наложили видимый след на её ничем необремененный лик?

Громкий лай выбивается из тихого лаконичного пения птиц, заставляя меня дернуться в попытках понять откуда звук.

Откуда в такой глуши псы, да ещё и столь писклявые?

Мотаю головой по сторонам, но не слышу ничего кроме смеха дружинников и перешептываний заключенных, оживившихся так же внезапно, как они замолкли.

– Может, даже сейчас. – добавляет старая знакомая и бьет меня прикладом по плечу. Валюсь на колени, чувствуя, как Идэр приземляется совсем рядом. Так близко, что я чую мяту.

Я мог бы придушить ее, мне стоило всего лишь вытянуть руки. К сожалению, такой возможности нет.

Идэр, схватившись за мешок на моей голове, тянет меня вниз. Сосновые иголки и мелкие веточки впиваются в голую грудь, когда раздаются выстрелы. Затем первый крик. Укладываюсь возле Идэр, прижимаясь к земле. Кто-то падает сверху, и горячая кровь попадает мне на спину. Под увесистым телом дышать становится труднее. Упираюсь лбом в грунт, выплевывая остатки пыли изо рта.

Скоро представление закончится, осталось лишь немного потерпеть небольшие неудобства в зале. Партер уже не тот…

Шум выстрелов дробью, разрывающей тела на шмотки, перекликается со свистом стрел. В суматохе сложно сказать сколько нападавших. Не верится, что моей милой предательнице удалось собрать отряд спасателей для цареубийцы.

Впрочем, мораль имеет тихий голос, порой тонущий в звоне монет.

Все закончилось так же быстро, как и началось. После залпов мир будто бы онемел. Никаких больше птиц и голосов. В бездвижном воздухе повисли запахи пороха и металла, вытеснившие собой аромат мятой травы и свежести. Чьи-то руки вцепляются в мои плечи и помогают мне подняться, отбрасывая мертвое тело в сторону. Мужчина. Человек снимает мешок. Мне понадобилось время, чтобы привыкнуть к ослепляющему солнечному свету, пробившемуся сквозь густые кроны деревьев. Пыль танцует в воздухе. Стройные стволы сосен, ровные как на подбор, обрамляют две разбитые колеи, исчезающие далеко впереди. Тела. Очень много трупов. Красные костюмы дружины, заключенные в оборванных лохмотьях, все они лежат навзничь, с запрокинутыми головами и перекошенными смертью лицами. Передо мной загорелый, вымазанный в грязи, восточный парень, в одних штанах, комично облепленных листьями. На жилистом плече висит ружье, принадлежавшее когда-то дружинникам. На прикладе красуется вырезанное изображение медведя. Пасть его раскрыта, обнажая острые зубы. Шрамы на лице и шее предательски чешутся. В черных волосах моего спасителя запутались ветки, напоминающие мне чахлые оленьи рога.

– Ну, здравствуй, Амур.

Расплывается в кривой улыбке Хастах. Его острое лицо и угловатое иноземное лицо не заточено для улыбок. Восточные жители никогда не славились своим рвением в демонстрации зубов, как, например, западные Мерянцы. Вторые скалятся по делу и без. Карие глаза моего друга хитро скользят по телам, усыпавшим собой, словно опавшие листья, лесную тропу. Спины касается холодная ладонь. Женская.

– Я же говорила, они справятся.

Идэр не обращается ко мне. Скорее, слова адресованы Хастаху. Брезгливо сбрасываю её руку не оборачиваясь. Моя предательница обходит справа и встает напротив. Совершенно такая же, как в последнюю ночь, когда я её видел. Одетая в военную форму Красной армии, она встает подле моего старого друга и самодовольно озирается по сторонам. С первого взгляда они похожи на близких родственников.

Южане все похожи между собой.

Загорелая кожа блестит от жары. Волосы стали немного длиннее и передние пряди слегка выгорели на солнце, став светло-коричневыми.

Дважды должник своей предательницы.

– Идэр, не присваивай мой гений себе.

Из-за близко прижавшихся друг к другу деревьев выходит двое парней. Высокий чернокожий мужчина крепкого телосложения, гремя цветными бусинами на свалянных волосах, подскакивает ко мне за пару размашистых шагов, по пути бросая оружие на землю. Его худой рыжеволосый спутник остаётся стоять на месте, смущенно опустив голову.

– Ты ж моя принцесса! – Громогласно прикрикивает Катунь, отрывая меня от земли, заключив в крепкие объятия. Нервно фырчу в ответ несмотря на то, что не думал увидеть их снова.

Они пришли за мной после всего, что произошло. Вернулись спустя столько лет, а я не чувствую ничего кроме усталости.

– Спасать его чтобы придушить? У нас трое и так полегли.

Кто? Почему я не помню их имён и лиц?

На мой немой вопрос Катунь стукается лбом о мою голову, протягивая:

– Нам нужно было мясо чтобы отвлечь внимание дружинников. А тебя как откопали на дороге, так и закопаем! Лучшие наёмники те, с которыми потом не нужно расплачиваться.

Его ответ меня более чем устраивает.

Хастах доволен добычей, хотя по унылому виду этого и не скажешь. Он подходит ближе к телам заключенных и конвоя. Друг, не торопясь переворачивает пропитанные кровью трупы солдат, обыскивая их потайные карманы. Трогать заключенных не имеет смысла. У нас ничего нет за душой. Может, и душ-то не имели. Когда мои ноги вновь касаются земли я не могу сдержать истеричный смех.

Несвойственно для меня.

Рыжий паренек шагает вперед. Его янтарные глаза светятся от радости, а на скуластом лице виднеются глубокие ямочки. Он улыбался так широко, что его детское лицо того и гляди треснет.

– Мы тут собрали вещичек в твоем стиле. – глупо скалясь пропел Стивер Ландау, протягивая мне мешок, похожий на тот, что был надет на моей голове.

Никто больше не посмеет ослепить меня – твержу себе.

Мнусь, но забираю подарок.

Свободной рукой худощавый мальчонка теребит рыжие кудри, перевязанные на затылке кожаным шнурком.

Как будто у него была возможность узнать какие тряпки я предпочитал в прошлой жизни.

– С трупов? – Усмехаюсь, следя за тем, как Хастах набивает мешок, прикрепленный к кожаному ремню его потертых брюк, вещицами с еще не остывших тел. Стивер смущается.

– Я клялся миловидной торговке, что это не для меня, но она все равно не захотела встретиться со мной еще раз.

Вытаскиваю серую мятую рубашку и поспешно натягиваю ее, скрывая с глаз друзей более сотни шрамов, уродующих спину и грудь. Рельеф мышц не спасает ситуацию. Там попросту нечего спасать.

– Уверен, что дело в одежде?

Идэр скрещивает руки на груди. Ее тонкие длинные пальцы вновь устланы множеством золотых колец, по два на каждый. Натягиваю приталенный смоляной жилет и накидываю поверх него плотный черный пиджак со скрипящей подкладкой. Расстегиваю молнию брюк, щедро выделенных мне Лощиной, и слышу возмущенный возглас несостоявшейся жены:

– Эй, а предупредить?

Убедившись в том, что Идэр отвернулась, я переодеваю штаны.

Что эта лицемерка там не видела? Праведная шлюха.

Удивительно, как пара тряпок может изменить внешний вид до неузнаваемости. Я, кажется, даже чувствую себя иначе. Друзья с широкими улыбками переглядываются между собой. Меня не покидает беспокойное чувство, будто я вот-вот открою глаза, а вокруг лишь вязкая тьма Лощины.

Я так готовился к этой встрече, но по итогу так и не оказался готов.

Снисходительно киваю Идэр, приветствуя, и приступаю к обуви. Кожаные туфли немного велики, потому я сильно затягиваю шнурки.

– Куда мы двинемся теперь? – бормочет Катунь, опираясь на Стивера, и без того еле держащегося на ногах. В голове отмечаю, что они сблизились за время моего отсутствия.

У них было много времени.

– Для начала мне нужна баня и сон. Еще я хочу вина и кукурузный хлеб.

– Полегче, дорогой Амур, мы не успеваем записывать.

Стивер, не сводит с меня по-детски восхищенного взгляда. Так глядят на матерей и красавиц-подруг старших сестер, но не на убийцу. Идэр подхватывает смех Катуня, лишний раз напоминая о себе.

Убей Идэр прямо сейчас. Не омрачай этот великолепный день её присутствием.

Хрип раздается откуда-то из-за спины. Выстрел. Дергаюсь влево, подальше от Идэр. Пуля свистит мимо бедра, оставляя живописную дыру на удлиненных полах моего нового-поношенного пиджака. Оборачиваюсь, крутясь на пятках.

Ах, какое безобразие, они кого-то не добили! Вот и работёнка для меня.

Дружинник лежит на животе, сжимая трясущимися пальцами вычищенное гвардейское ружье. На груди разрослось темное пятно.

Не долго ему осталось.

Холеное упрямое лицо – единственное видимое доказательство того, что настрой его серьезен.

– Ты не уйдешь, понял? – дрожащий голос принадлежит одному из моих истязателей. Зилим, если мне не изменяет память. Мальчишка, что любит сушеные яблоки, оленину и куртизанок.

Тон его потерял былую уверенность и надменность вместе с излишками крови. Жалкое зрелище: паренек, лежащий среди тел своих едва теплых сослуживцев.

Добей его.

По узкому подбородку кровь бежит извилистым ручейком. На вид он действительно младше меня. Может, чуть старше Стивера. Меховая шапка съехала набекрень, закрывая один глаз. Второй же в ужасе мечется по мне и моим соратникам.

Я отрежу его язык, когда выберусь. Посмотрим, кому из нас будет весело.

–Да ты смеешься надо мной?

Издевательски поднимаю руки вверх, изображая капитуляцию. Медленно подхожу к дружиннику, не прерывая зрительного контакта. Шаг за шагом приближаю смерть.

Свою или его?

– За что ты подстрелил мой новый камзол? – Возмущаюсь, пытаясь отвлечь внимание горе-стрелка. Единственный видимый глаз дружинника расширяется от удивления. Трава под ним окрашивается кровью. Под стать одеждам, символизирующим вражескую кровь, пролитую во имя царя и эфемерного спокойствия Райрисы.

Смешно. Единственная кровь, что должна быть пролита для мира в Райрисе – царская.

– Не то, чтобы новый, а снятый с трупа. – неуверенно поправляет меня Стивер. Рыженький паренек Ландау суетливо поднимает костлявые руки, следуя моему примеру.

– Так ты соврал мне? Никакой продавщицы не было? – говорю с притворным удивлением, оборачиваясь к своим подельникам. Еще один выстрел. Дробь мчится, разрезая теплый лесной воздух, едва задев мою щиколотку. Жжение заставляет меня крепко сжать зубы и натужно улыбнуться.

Везучий. Сегодня моя нога останется со мной.

У такого строптивого полумертвого идиота есть лишь две дороги: мучительная смерть или наполненная страданиями жизнь, тропа, уготовленная будто бы специально для меня.

– А ты все не унимаешься, да?

Усмехнувшись, присаживаюсь на колени возле дружинника. Парень еле удерживает оружие в руках, не сводя дула с моей груди. Он в сознании, но силы покидают его тело слишком стремительно. Вместе с кровью.

– Тик-так. Тик-так. Часики тикают, собиратели душ уже в пути.

Кадык парнишки дергается. Он знает, что умирает.

– Амур. – Предостерегающе зовёт Хастах. Мое внимание целиком и полностью сосредоточено на оружии, находящемся в запредельной близости к сердцу. Дуло оставляет темные масляные следы пороха на дымчатой ткани.

Если он пристрелит меня – что изменится? Ничего.

– Где твоя смелость, солдат? – Тихо шепчу, проводя пальцем по холодному дулу ружья. – Чего ты боишься?

Зилим мнется, не зная говорить ли со мной. Уверен, что в детстве он слышал страшные истории о Демоне Трех Дорог, потому не спешит с ответом. Терпеливо жду, отмечая усиливающуюся дрожь в его руках, блеск слез в единственном видимом мне глазу, когда солдат глядит на мертвые тела дружинников. По лесной тропе проносится ветер, едва холоднее прогретого воздуха, но это не мешает волосам на затылке встать дыбом. Запах свежей травы и сладкий аромат цветов, вперемешку с тошнотворными нотками крови. Поистине атмосфера дома и уюта.

– Того, что там больше ничего нет. Смерти.

Подбородок Зилима дрожит. К единственному видимому глазу подступают слёзы. Плечи понуро опускаются и, некогда крепкая хватка, становится мягче и неувереннее.

– Смерти… – Певуче повторяю я, будто пробую слово на вкус. – Знаешь, – медленно поднимаю дуло ружья пальцами, пока трясущиеся руки солдата цепляются за приклад и курок. – жизнь – сама по себе паршивая штука. Какая разница – когда? Итог всегда один. Барахтаешься или плывешь по течению, Смерть всё равно дождётся тебя. Уверен, ты заслуживаешь отдых.

Я отрежу его язык, когда выберусь. Посмотрим, кому из нас будет весело.

Две черные дыры, как две пустые глазницы, проскользнули по воротнику военной формы, оставив след пороха. Дружинник, словно обиженное дитя, всхлипывает, глотая слёзы.

– Пожалуйста, не надо.

Солдат хрипит, часто и поверхностно дышит. Из его груди воздух вырывается с булькающим свистом. Как закипающий на костре чайник. Руки его уже не слушаются.

– Моя мать…она умирает.

Идэр подходит ближе, подняв руки. Хастах недовольно цокает и принимается перебирать украденные у дружинников серебряники. Считает.

– Знаю, знаю. Почему-то у всех моих истязателей медленно и мучительно умирают родители или только подрастают дети.

У меня не получается скрыть нарастающее раздражение в голосе. Я аккуратно, едва ли не с нежностью, кладу свою ладонь поверх окровавленной руки моего мучителя.

– И все вы с радостью вели меня на эшафот, вспоминая о них лишь тогда, когда сами висите на волоске от погибели.

Тяжело вздыхаю, заправляя назад упавшую на глаза чёлку. Волосы закрывают мне весь обзор на доблестного служителя закона.

Я хочу видеть его смерть. Пора заканчивать со всем этим.

– Амур, – грубо влезает в нашу увлекательную беседу Катунь. – нам пора уходить.

Они портят все веселье. Невоспитанные грубияны.

Недовольно хмыкаю, и прочищаю горло.

А я только вновь ощутил вкус привычной жизни!

Солдат с замиранием сердца провожает единственным глазом каждый мой жест.

– Ладно. Последнее слово? – вопрошаю, изогнув поделённую пополам шрамом бровь, не ожидая ничего оригинального.

– Ты сдохнешь. – Ядовито бросает дружинник, мерзко улыбаясь. Кровь растекается по его зубам.

Ничего нового. Тривиальный зануда.

– То же мне новость. Мы все когда-нибудь умрем.

Я крепко сжимаю его руку. Зилим напрягается, из последних сил сопротивляясь мне. Слишком слаб, чересчур близок к погибели.

Самое главное в хорошем представлении – его своевременное окончание.

– Увидимся на той стороне, если она, конечно, есть.

Выстрел. Настолько близкий и оглушающий, что в первые секунды после него у меня звенит в ушах.

Может, я промахнулся и попал по себе?

Открываю глаза и понимаю, что ружье заряжено крупной дробью. От головы дружинника не осталось и следа, не считая кровавого месива на мне.

Пусть я не вырвал его язык, но было увлекательно.

Друзья замерли, смотря с отвращением. Идэр поднимает лицо к небу, шепотом вознося молитвы, Катунь морщится. Хастах недовольно отрывается от пересчёта чужих денег.

– Мне нужен сон, вино, кукурузный хлеб и баня, больше, чем раньше. И новая рубашка. – Добавляю я, поднимаясь на ноги. Сложно сказать кричу я или говорю шепотом. Уши заложило, и я едва разбираю слова Идэр:

– У тебя остатки Зилима в волосах.

Идэр обводит мой силуэт в воздухе тонким пальцем. Кольца блеснули, поймав луч солнца.

– Не только в волосах. – подмечает Катунь и Стивера тошнит прямо ему под ноги. Хастах прячет серебро в карманы своих брюк.

Стыдно признать, но я, кажется, скучал по ним. Но ещё больше я тосковал по возможности отомстить.

Мысли клубились в голове и их поток не иссякал ни на миг. Запястья окольцовывали сизые кровоподтеки, напоминавшие о нескольких месяцах заточения в Лощине. Помню лицо каждого, кто приложил усилие, чтобы превратить мою жизнь в преисподнюю. И я разберусь со всеми, кто приложил руку к моим истязаниям.

Есть две вещи, не имеющие срока давности: месть и справедливость. Вероятно, из-за того, что, по сути, это одно и то же.

– Амур, ты тут?

Вздрагиваю от голоса подкравшейся Идэр. Парни взбудоражено переговариваются между собой, радуясь тому, что совершили невозможное. Перебить три десятка солдат и десятерых заключенных – их первая победа за годы моих поисков. Но уже очень скоро алых плащей хватятся, и тогда охота на нас будет вестись повсеместно. У нас нет времени на промедления.

Идэр терпеливо ждёт моего ответа, но мне нечего ей сказать.

Я должен что-нибудь придумать, пока у нас есть возможность строить планы. Никаких опрометчивых поступков.

Мы могли бы бежать на Юг, затеряться на Болотах у Рваных Берегов, пока шум вокруг моей персоны не утихнет.

– Амур, ты чего такой хмурый?

Опять отвлекают. Собираю остатки воли в кулак, напоминая себе, что я более не одинок.

Пора заново научиться работать в команде.

Стивер, едва заметно хромая, сравнялся с нами. Его кожа зеленоватого, болезненного цвета.

– Он всегда такой. – Влезает Идэр, подвинув от меня понурого мальчишку.

Откуда тебе знать какой я? Прошли года с нашей последней встречи.

Стивер обгоняет нас и пристраивается к Катуню и Хастаху, припрыгивающим впереди. У рыжего парнишки за пазухой виднеются мятые листы. Карта, нарисованная наспех, со смазанными буквами и схематичными деревьями. Идэр же остаётся рядом. С трудом держу все едкие комментарии при себе. Вдыхаю прохладный лесной воздух полной грудью. Вокруг витает приторный металлический запах, исходящий от останков солдата, размазанных по мне, словно паштет.

Свобода. Какое манящее и одновременно пугающее слово.

– Я скучала по тебе.

Идэр подлезает ко мне под руку. Дергаюсь в сторону, уворачиваюсь от неуместных объятий, словно от языков пламени. Наши взгляды пересекаются, и бывшая невеста виновато опускает голову. Я хочу накричать на неё. Выбить из неё дурь и раскричаться от бессилия, но лишь кратко киваю, указывая ей место. Не возле меня, а позади. Идэр покорно отстаёт и я остаюсь один. Извилистая тропа раздваивается, и мы идём западнее, оставляя позади себя дорогу в столицу. Не позволяю себе расслабиться, прокручивая одну и ту же мысль снова и снова.

На этот раз всё будет иначе.

Волосы слиплись и торчат в разные стороны, а кожу неприятно стягивает, словно на мне маска.

Умыться кровью, чтобы потом купаться в слезах Волгана Пятого не такая уж большая жертва.

Шли часы. Меня не терзали вопросами, за что я безмерно благодарен. Когда мы наконец-таки добрались до небольшой реки, то я занырнул в нее прямо в одежде.

Никогда не любил стирку.

Гладь блестит в лучах полуденного солнца. Я отгоняю от себя резные, местами пожелтевшие, листья берёз, опавшие в воду.

Разве сейчас осень?

Прохладная вода смывает грязь и ошметки тела Зилима. Выныриваю, обтирая лицо мозолистыми ладонями. Пальцы цепляются за рубцы. Отдергиваю руки и опускаю их в реку.

Еще никогда не чувствовал себя более живым, чем сейчас.

– Эй. – Окликает меня Идэр, стоя ближе всех к воде. Остальные в то время сбились в кучку, изучая карты под чутким руководством Хастаха. Его загорелые тонкие руки то и дело разлетаются в разные стороны, когда он, с пеной у рта, доказывает свою правоту Стиверу. Идэр выуживает из кармана солдатского одеяния маленький бежевый мешочек на завязках. Моя предательница достает темно-зеленую карамельку и бросает ее мне. Ловлю прямо перед тем, как та падает в воду и закидываю леденец в рот. Мята. Язык слегка немеет с непривычки. Поднимаю глаза на свою несостоявшуюся жену, цепляющую на уши серьги с массивными яхонтовыми камнями.

Идэр очаровательно улыбается, пробуждая во мне отвращение к самому себе.

За неё которые я был готов убить и умереть. Но теперь кровь царя окропит мои руки только после того, как я избавлюсь от неё раз и навсегда.