Читать книгу Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 - - Страница 50

5.IV.47 г.

Родная Наталинька,

обстоятельства складываются так, что приехать мне удается только в конце месяца. Дело в том, что я должен собрать материалы, необходимые для того, чтобы иметь возможность работать в Ленинграде. Не знаю, успею ли собрать необходимое даже к этому сроку, но если и не успею – все равно, приеду.

Я только что закончил переработку своего исследования – «Написание о грамоте». Оно сильно изменилось к лучшему – буду с нетерпением ждать его опубликования, но все теперь тянется слишком долго. В настоящее время я работаю в области русско-еврейских культурных связей в конце XV века. Это будет статья, примерно такая же, как и «Написание», и она явится как бы продолжением «Написания». Мне удалось набрести на памятник итальянского Возрождения – знаменитую речь Пико делла Мирандола «О достоинстве человека». И вот оказалось, что предметом ее является самовластие души и в тех как раз выражениях, которые имеются в исследуемом мной русском памятнике. Т. о. моя идея получила окончательное подтверждение и в этой своей статье я ставлю вопрос о русской форме гуманизма в XV веке, запечатленном в формуле «Самовластие ума и души» и ставши основою всей последующей, национальной по характеру, русской культуры. Это моя центральная идея, хотя отнюдь не единственная и даже не единственно важная. Может быть, на этот раз я сделаю доклад в Ленинграде – в институте истории АН или в институте литературы, и тогда буду очень рад, если увижу тебя в аудитории и даже больше, сделаю доклад, чтобы иметь возможность быть тобой услышанным. Работа, которой я сейчас занят о русско-еврейских культурных связях, прямо продолжит «Написание». Как только поставлен и, думаю, решен вопрос о существовании русского гуманизма, подымается вопрос о его питательной среде. Для Италии и Франции это был античный Рим, затем античная Греция и, наконец, если так можно выразиться, античная Иудея. Это и понятно, ибо Италия и, в меньшей мере, Франция сами стояли на руинах античного мира. У нас на Руси этой питательной средой стала иудейская культура, и людей, приникших к ней в XV веке, прозвали «жидовствующими», тогда как они были гуманистами. С таким же основанием итальянских, французских, немецких гуманистов следовало бы прозвать «римствующими» или «грековствующими». Такова центральная идея статьи, к работе над которой я сейчас перешел. В данный момент я веду работу над двумя рукописными библиями исхода XV века, правленными по еврейскому оригиналу и обнаруживающими рационалистические и гуманистические убеждения переводчика. Я сопоставляю эти рукописи с рукописной церковно-славянской библией того же времени обычного типа, а также с еврейской библией. Все это очень кропотливая и трудоемкая работа и она-то меня и задерживает в Москве.

В делах моих существенных новостей нет. Живу, как прежде. Работаю запоем. Это действительно «запой», в котором я топлю душу.

Приехал Ефим. Встреча получилась хотя и очень дружественной, но не вполне такой, какой я ее ожидал. Время осушает свежесть мысли, чувства и веры и пригибает к земле. Мы были с ним на двух концертах. Первый очень хороший. Сильное впечатление оставила 6‐я симфония Шостаковича. По-новому звучат инструменты, особенно скрипки в первой части, они звенят тончайшим серебром. Но краски Шостаковича скорее острые, чем сочные, он обогащает больше мыслями нежели чувствами, эта музыка несколько публицистична. Сам же он чудный, выходил эдаким увальнем, смотрел букой на публику, смущался и кланялся неловко… [Мравинский мне не понравился. Я бы сказал о нем: квалифицированный дирижер. Не знаю, чего больше в этом определении: похвалы или осуждения. Держится довольно развязно.] Второй концерт, который мы посетили, это балетная студия им. Айседоры Дункан. Но об этом нечего писать: эстрада.

Я опять болел гриппом, лежал и все на свете было не мило. Но грипп прошел. А вчера был весенний день. Обнажилась земля. Почернели ветлы. На улицах продают вербы. Небо было синее, и в воздухе растворена была жизнь. Мне стало лучше. Я подумал, что как ни безысходно существование, но еще более безысходно небытие. И даже при всех, решительно всех, обстоятельствах! Может быть, я когда-нибудь и переменю это мнение, но вчера я думал так. Родная моя, любимая моя, весна моя – жду встречи с тобой, думаю о тебе и люблю. Саня.