Читать книгу Вам не понять – вы же офицер - - Страница 5

Вот и стоянка смешанного авиаполка. Шеф уже тут, встречает наш автобус и командует:

– Владислав Андреевич! Яков Федотыч! Степан! Никита! Пристраивайтесь с левого фланга к тем, кто у самолета построился.

А сам озирается, не прибыл ли Командующий[17].

Шагах в десяти от стремянки-трапа Ан-26 толпятся офицеры отделов и служб штаба воздушной армии.

Подкатывает на «Волге» командарм. Шарит глазами в толпе, останавливается на красной фуражке Агафонова и украдкой оглядывается на бетонку перед винтами. Ох, не бздите, товарищ генерал, сухая она, не исполнил Шеф своих угроз, да и не собирался.

Командир корабля предлагает построиться – что-то произносит, только не уставную команду «Становись!».

Не похожи на строй две шеренги, что напротив трапа образовались. Не пехота однозначно. Как-то вяло командир корабля о готовности к полету Командующему докладывает. Просит разрешения на проведение предполетного инструктажа. А Командующий добро не дает. Любопытно: чего ему не хватает?

– Повремени, командир! Что-то много их тут! Нам пять часов лететь. Тебе же до Закраинки топлива не хватит! Или ты эту ораву в Байкал по пути сбросишь? Начальники отделов и служб! Доложите, чьих тут сколько?

– От медслужбы трое!

– Двое от продслужбы!

– От службы войск трое!

– Мой зам один летит! – это начфиз, конъюнктурщик хренов, орет.

За службы вооружений, ГСМ и АТС по одному отозвались.

Отмалчивается начальник контрразведки армии – от него авиаторы хрен докладов дождутся.

Молчат человек пятнадцать политработников: у их рулевого загар-то посвежее, чем у командарма.

Шеф тоже молчит, хотя нас с ним пятеро. Может быть, не возьмет он меня с собой, на телефонах в конторе оставит? Но Шеф молчит.

А Командующий опять заговорил:

– Ну, за двенадцать человек доложили, а остальные? Вас тут человек сорок! Не влезет на борт столько, да и деньги командировочные экономить нужно! Начмед!

– Я!

– Летишь один!

– Начпрод!

– Я!

– Летишь один!

– Начфиз!

– Я!

– Не летит твой заместитель, а из «службы войск» летит один!

– Есть!

– Денисов! ГСМ!!!

– Здесь!

– Не летишь!

– Есть!

– Вооруженцы и АТС – вызовем, если прокурор потребует!

– Прокуратура? Хм-м-м! Прокурор, неужели все нужны? Впрочем, вам виднее!

– Полоскалов! Сократи своих политрабочих до трех человек! Командир корабля! Проводите инструктаж!

– Есть, товарищ Командующий!

Командир корабля-то… прямо как стюардесса на борту пассажирского лайнера выступает! А чего Шефу неймется?

– Товарищ Командующий, разрешите обратиться!

– Да, товарищ подполковник, слушаю вас!

– Как-то неловко получается, товарищ Командующий!

– Что неловко?

– Начпрода берем, значит, закусить будет чем. А гэсээмщика вы оставляете. Что закусывать будем, непонятно!

– Хрен с вами! Денисов! На борт!

Забавная планировка в этом самолетике. Передняя треть фюзеляжа за кабиной экипажа – салон Командующего. Стол и возле него попарно кресла, между кабиной экипажа и салоном – кабинка сортира. С командармом остались Полоскалов, Шеф и контрразведчик. Борттехник им «коробочку»[18]занес. А простым смертным лететь в «гараже»[19]– на откидных пластиковых сиденьях.

Глянь-ка, Денисов нам места занял! Хороший приятель у Шефа. Чего он там говорит?

– Места, ребята, в хвосте у грузовой аппарели на самолетах этого типа – лучшие. Здесь только вначале свежо, а когда надышат – самолет-то герметичный, не Ан-12, то как раз здесь будет чем дышать, да и вибрация поменьше, чем в районе центроплана возле движков. Вот за ширмой ведерко – это на Ан-26 сортир для пассажиров «гаража». Кто первый сходит, тот после посадки его и выносит! Поэтому в полете ведром никто, как правило, не пользуется.

Мы разъяснение молчаливо учитываем, чтобы в полете не опозориться.

Однако взлетели.

Кругом знакомые все лица – эти лица Никите намедни объяснения давали.

Жаль, работы с августа было немного, а то бы лучше познакомились. Ну да ничего, мы и без особой нагрузки с коллегами притерлись – везет, вроде бы как с сослуживцами.

Вот Шефа взять, к примеру.

Пётр Афанасьевич Агафонов – прокурор воздушной армии, давно перспективный подполковник юстиции, не скрывает, что лично под него и еще двух однокашников по военно-юридическому факультету военно-политической академии старший товарищ из руководства Главной военной прокуратуры организовал формирование трех «полковничьих» контор.

В Арканск Шеф прибыл из Таврии, но вспоминать любит Новую Землю, где делать было почти нечего и хватало времени «стрелить» полярного гуся да белого медведя, если забредет.

Взгляд у Шефа добродушный, лукавый, рукопожатие огромной, разбитой боксерской ладони мягкое, сухое и теплое.

В основном он всегда на хозяйстве при телефонах.

Чтобы выпороть за упущения подчиненного, напрягается неимоверно, сначала над цыганистыми глазами брови в кучку собирает, губы дудочкой совсем по-ребячьи вытягивает, прокашливается, шумно сглатывает слюну – истребляет дурашливые интонации, связки настраивает на суровый лад, а глаза свои, неистребимо шельмоватые, при этом отводит в сторону. И наконец почти шепотом выдавливает: «Вы… почему?! Нет! Ты! Ты чего это в деле намудил?!! Я тебе челюсть в одиннадцати местах одним ударом сломаю, если то, что на закладках отмечено, к утру! Нет, б^***ь! До обеда! Да нет, йоп-т-туюмать! Через пятнадцать минут не устранишь!» и так далее.

Опять же, от взыскания меня отмыл – зачтется ему доброта такая.

И с заместителем Шефу и остальным в конторе вроде бы тоже повезло: бывший важняк[20], и зовут этого подполковника юстиции Владислав Андреевич Уточкин (забавная такая фамилия при его гвардейской стати).

Он не скрывает, что в нашу контору перевелся, чтобы ближе к дембелю обустроиться в своем родном Арканске.

Он курит азартно, работает легко – не стесняется сделать быстро и качественно сам то, что не доходит до других, школит незлобиво и по делу. Но язва он все же порядочная: «И этому вас в Военном Краснознаменном институте Министерства обороны СССР учили? Вот нам в Арканском государственном университете даже на юрфаке курс русского языка прочли, чтобы мы таких ошибок, как вы тут (тычет пальцем в дело), не допускали».

Говорят, что дома ждут его красавица жена и три дочери, а на борту рядом с ним сидит Чалдонов Яков Федотович – помощник прокурора армии, майор юстиции.

Чалдонов тоже из местных, но по службе не растет давно, а в звании перехаживает еще дольше из-за природной арканской несговорчивости, характерной для метисов русско-тунгусского происхождения.

Следующий по рангу в конторе я сам – старший следователь и старший лейтенант юстиции Ивахов Степан Саввич.

А еще имеются два следователя.

Тот, что постарше, – старший лейтенант юстиции Гармонин Сергей Палкович… пардон, Павлович, который попал к нам из прокуратуры местного гарнизона. Где явно не заметили, что его безмерная лень компенсируется глубоким академизмом юридических знаний, приобретенных в одном легендарном вузе.

На вопрос Шефа, как такого бездельника из университета не изгнали, Палыч весьма аргументированно ответил – сказал, что с юридического факультета Казанского университета никого не выгоняют, так как вскоре после отчисления одного студента-юриста в стране случилась большая резня, табак и водку стали распределять по карточкам и талонам.

Всей стране известно, что с юридического факультета Казанского университета в конце XIX века исключался будущий вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ульянов (Ленин).

Поэтому интересно, чего он там еще сегодня Шефу по телефону наотвечал, что Шеф чуть на «вы» не перешел.

Другой следователь – лейтенант юстиции Глушаков Никита Ильич – прибыл в контору днем раньше меня.

Его из военного института выпустил мой же начальник курса, но пятью годами позже. Это значит, что с воинским воспитанием у него все в порядке, и это хорошо.

Нагрузки большой Никита пока не видел, но именно его трудам контора обязана тем, что офицеры штаба армии в курсе, где обитают офицеры прокурорские, и почти все теперь знают друг друга в лицо.

Вот оно как вышло.

С момента создания и до сегодняшнего полета к трупу Парнеева, то есть почти девять месяцев, конторе по своему предназначению – в поднадзорных войсках – заняться было почти нечем: совместной директивой Генштаба Вооруженных сил СССР и Главного военного прокурора о ее создании всем прокурорам, которые ранее обслуживали войска воздушной армии, запрещалось передавать во вновь созданную прокуратуру незавершенные дела и проверки.

А Шефу край как требовалось подтвердить обоснованность создания возглавляемого им правоохранительного органа. Вот он и обобщил информацию о состоянии преступности и воинской дисциплины в частях и соединениях армии, дивизии которой дислоцированы на территории шести военных округов – Приволжского (Энгельс), Уральского (Кольцово), Среднеазиатского (Чаган), Сибирского (Емельяново), Забайкальского (Белая) и Дальневосточного (еще примерно семь аэродромов-гарнизонов) – где полк, где дивизия, где склад или полигон и так далее.

Обобщенную информацию вместе с Уточкиным и Чалдоновым он перепроверил, объехав и облетев все перечисленные гарнизоны, и в первом же году существования нашей конторы учел за воздушной армией преступлений в полтора раза больше, чем за любой год предшествующей пятилетки.

Из этого последовал очевидный вывод, что поднадзорное командование и политорганы с армейским беззаконием сражаются недостаточно.

Политуправление ВВС от такого обильного негатива отвыкло и со своего московского верха спустило политуправлению армии вопрос: каким же образом коммунист Агафонов П. А. 1944 г.р., чл. КПСС с 1966 года, состоящий на учете в парторганизации штаба армии, ЛИЧНО содействует укреплению воинского правопорядка?

Получив такое ценное указание, ЧВС армии, весьма пожилой генерал-лейтенант, опасаясь перед неизбежным дембелем за свои седины, руки умыл, а вот его заместитель – загорелый и скороспелый подполковник Полоскалов (который нынче с Шефом в салоне командующего следует), предвкушая грядущий служебный рост, никак не мог не ответить на вопрос, поставленный политуправлением ВВС.

В итоге где-то в январе наблюдала вся контора некоторые драматические события.

Сидит Шеф в кабинете, половину стола своему боевому заместителю уступил, сам покатым боксерским плечом подпирает провисшую на одной петле дверку четырехстворчатого, встроенного в стену шкафа.

Заходит вдруг к нему с вопросом от политуправления ВВС товарищ Полоскалов.

Шкаф в этой истории особое место занимает, так как на его антресоли Шеф закидывает похеренные материалы. «Похерить» – это не ругательство, а исторический такой термин из старинного писарского, канцелярского обихода, означающий буквально – зачеркнуть текст двумя линиями крест-накрест, то есть старославянской буквой «херъ», и в следственной практике значащий «прекратить дело» или даже скрыть, то есть не зарегистрировать – не показать в отчете материалы в установленном порядке и тому подобное.

Но закидывает Шеф материалы лишь тогда, когда получает от командования информацию об урегулировании конфликта, которую заодно перепроверяет по своим каналам его приятель – начальник контрразведки воздушной армии.

Скажем, поступает материал про «контузию правого глазного яблока, причиненную рядовому Шахмурзаеву сержантом Безуглым на почве личных неприязненных взаимоотношений» или о недостаче в ТЭЧ – технико-эксплуатационной части – ремонтном подразделении какого-нибудь авиаполка спирта, возможно, хранящегося в сейфе у вышестоящего командира и т. п.

И можно, конечно, материалам таким дать ход, то есть учесть в специальной книге «сигнал», провести по нему проверку и даже по материалам проверки уголовное дело возбудить и тоже учесть.

Но как только следователь в деле укажет, что кроме неустановленного «вора» есть еще должностное лицо, которое надлежащим образом не организовало хранение и учет недостающих литров спирта, то немедленно эти литры найдутся – трудно их потерять или растратить в дивизии, которая списывает эту техническую жидкость на полеты не одну тонну в месяц.

А в отношении рядового Шахмурзаева тоже неминуемо выяснится, что он та еще скотина и задолбал добросовестного сержанта Безуглого самоходами к землякам на гарнизонную теплицу, которая вроде бы и не очень далеко – на другом конце аэродрома.

Станет также известно, что сержанту Безуглому, перед тем как он «контузил» правое глазное яблоко Шахмурзаева, «травматический разрыв барабанной перепонки» причинил вовсе не «из ревности местный житель во время пребывания Безуглого в увольнении», а за «систематическое отсутствие в подразделении этого самого Шахмурзаева» лично командир отличной роты охраны (или связи, или автороты) капитан Иванов (или Петров).

Да и какая разница, какой роты командир и как его фамилия, если он этой ротой командует уже девять, а может быть, одиннадцать или пятнадцать лет, квартиры за это время под Смоленском (Брянском, Краснодаром, Вологдой), откуда двадцать лет назад он поступал в авиационно-техническое, или инженерное, или командное военное училище, никто ему для семьи из пяти человек не предлагает. И дослуживать и доживать свой век на пенсии этот «пятнадцатилетний капитан» обречен в далеком Хорышево – «Херышево», где у него уже и квартира, и огород с парником из добытых где-то на службе металлического уголка, болтов, оргстекла, и гараж, и лодка на ближайшем водоеме, и балок-заимка для охоты в соседнем таежном районе, и т. д. и т. п.

И сделаешь такого ротного козлом отпущения, посадишь на скамью подсудимых, и когда еще командир базы найдет, вырастит, воспитает нового такого командира, способного не только разогнать матом и (или) черенком лопаты толпу подчиненных узбеков, дерущуюся с толпой армян из соседней роты, но и еще на очень-очень-очень многое, если не на всё.

…Так вот, про шкаф и прочее.

Полоскалов с Шефом поздоровался, присел на единственный в кабинете стул, временно свободный от задницы улетевшего в командировку Чалдонова, и заговорил.

– Товарищ подполковник! Политуправление изучило ваши обобщенные представления о состоянии воинского правопорядка в частях и соединениях нашего объединения. О мерах, которые командованием и политорганами принимаются, вам даны ответы.

Шеф, не сказав ни слова, отворил, как обычно, пальцами припухшие веки и недоуменно так навел на Полоскалова свои плутоватые очи.

– Разве не получили еще? Доставят. Не сегодня, так завтра!

Не выдержав прокурорского прищура, видимо, забыв, что расстояние от штаба армии до штаба ее тыла всего несколько кварталов, Полоскалов продолжал:

– А я пока вот по какому поводу. У меня, как председателя партийной комиссии объединения, возник вопрос. Представление это ваше правильно, но вот ВЫ ЛИЧНО, товарищ Агафонов, как коммунист-руководитель, и ВАШИ подчиненные, среди которых больше половины коммунисты, какие ЛИЧНО ВЫ меры принимаете для укрепления воинской дисциплины?.. Вот мы на партийной комиссии вашу информацию обсудили и решили, что надо бы ВАС ЛИЧНО заслушать на следующем заседании. Не пора ли ВАМ ЛИЧНО отчитаться перед партийными органами, каков ВАШ ЛИЧНЫЙ вклад в укрепление правопорядка в войсках объединения?

Шеф знал о дикорастущем по партийно-политической линии штурмане Полоскалове, его манерах и маневрах.

Начало этому знанию не Чалдонов положил в приведенном выше докладе, а командиры частей, в которых Шеф успел побывать.

Они рассказывали, как после своевременного возбуждения в отношении разного рода разгильдяев уголовных дел, их со всей пролетарской ненавистью употребила возглавляемая Полоскаловым парткомиссия, поставив вопрос, который прозвучал наконец и в кабинете Шефа.

А еще в сумрачном коридоре первого этажа штаба армии давит на глаз прибитый по указанию Полоскалова напротив входа стенд. На нем, как будто от горизонта, разделяющего стенд на небесно-голубую верхнюю и серую, разлинованную под бетонное покрытие аэродрома нижнюю части, с гермошлемом в руке, приветственно помахивая свободной рукой офицерам, входящим в штаб, выступает пенопластовый авиатор. Над его головой флюоресцентной гуашью сияет лозунг: «Трезвость – норма жизни летчика!». Ниже под стеклом по мере выявления обновляются фотографии авиаторов, уличенных в пьянстве, а также решения партсобраний и приказы командования об их наказании.

Предложенный Полоскалову стул располагался между приставным столом и стенным шкафом. Услышав вопрос, заданный ему ЛИЧНО, Агафонов принял на своем стуле вертикальное положение, проявляя больше самоуважение, нежели учтивость.

Шкаф, лишенный опоры на плечо Шефа, вздрогнул. Над головой Полоскалова, протяжно скрипнув, отворилась дверка антресоли. Взглянув на дверку, он любезно осведомился:

– Прикрыть ее, что ли?

– Будьте так добры! – ответил Шеф.

Отодвигаясь от стола, Полоскалов сначала зацепил шкаф спинкой стула, а затем плечом, потом встал и дверку энергично прихлопнул.

При этом на антресолях предательски отворилась другая дверка. Из-за нее, небрежно набросанные на полку кривой стопочкой, стали сползать на нежданного гостя пыльные папки с угробленными материалами. Они лениво падали одна за другой на голову, грудь, плечи гостя, просто на стол или на пол.

– Погоны не оторвало? – поинтересовался Шеф, когда лавина макулатуры с антресолей сошла.

– А что это? Что это такое?!! – вопросил партийный руководитель, увидев на папочках надписи: «Уголовное дело», «Дознание», «Материалы проверки по факту…»

– Это, товарищ подполковник, мой ЛИЧНЫЙ, ЛИЧНО мною не вложенный вклад в укрепление воинского правопорядка! Если я его ЛИЧНО вложу, как мне это законом предписано, так у вас ЛИЧНО партбилет отнимут, а погоны от стыда сами отвалятся!

Сквозь свежий загар, нажитый в знаменитом авиационном санатории Чемитоквадже, на лице Полоскалова проступила краска. Он нагнулся к лежащим на полу папкам, но Шеф его упредил.

– Не поднимайте! Прикажу тут прибрать, пыль смахнуть, полы сполоснуть…

Возвращаться к поставленному вопросу сообразительный Полоскалов не стал. Слегка запинаясь и путаясь в словах, он выразил надежду на дальнейшее плодотворное сотрудничество в деле укрепления воинского правопорядка и удалился.

Разговор этот поневоле слушала вся контора, в том числе канцелярия, где работали люди не чужие и подчиненным Полоскалова – жены двух офицеров штаба армии.

Чтобы желания возвращаться к вопросу о партийной ответственности работников прокуратуры у Полоскалова или его руководителей впредь не возникало, Шеф после этого визита сделал два нехитрых дела.

Во-первых, написал прокурору округа и Главному военному прокурору донесение о том, что в связи с вопросами о личном вкладе в укрепление законности и правопорядка в поднадзорных войсках, поставленными перед ним от имени политорганов Военно-воздушных сил руководителем политоргана поднадзорного объединения, этому руководителю даны разъяснения о формах и методах реализации законных полномочий прокурора объединения.

Во-вторых, выдал Никите некоторые поручения, которые тот с молодежным энтузиазмом исполнил.

Никита истребовал в арканском военторге данные о выделенных штабу армии годовых лимитах легковых автомобилей и мотоциклов.

В Арканской городской госавтоинспекции с Никитой по его запросу поделились сведениями о перерегистрации приобретенных офицерами штаба армии за счет этих лимитов машин и мотоциклов на новых собственников.

В городском управлении «Сберегательных касс» Никите представили выписки о движении средств по счетам новых автовладельцев (ну не было в то время для органов следствия банковской и прочих тайн при официальном письменном обращении!).

У самих новых автовладельцев Никита получил объяснения, подтверждающие, что свои кровные, бережно сбереженные деньги они потратили на покупку автомобилей у выявленных Никитой офицеров штаба армии.

Сопоставив суммы, уплаченные новыми автовладельцами, с теми, за которые машины приобретались в военторге, Никита от офицеров, перепродавших свои автомобили, получил покаянные объяснения о том, что они существенно завысили цены на автомобили.

Покаянные потому, что дополнительные средства, полученные продавцами при завышении цены автомобилей, являются неосновательным обогащением в результате пока что уголовно наказуемой спекуляции.

С учетом «добровольного» внесения «обогащения» в доход государства, Никита в возбуждении уголовных дел в отношении «спекулянтов» отказал, но это по сей день не мешает Шефу в любой момент решение подчиненного отменить.

Лимиты на приобретение дефицитных «Волг», «Жигулей», «Москвичей» и «Запорожцев» штабу армии продолжают выделяться – вот и есть о чем помолчать в самолете некоторым штабным офицерам в присутствии оказавшихся с ними на борту работников прокуратуры.

Попутчики, однако, занимаются тем, что припасли на дорожку. Кто преферансом, кто чтением, а кто, как Никита, прослушиванием через наушники популярной музыки посредством модной портативной стереосистемы.

У меня в портфеле тоже чтиво припасено. Приобрел его вместе с женой. Где она его взяла – не признаётся. Обращаюсь к нему редко – подобное не поощряется даже в обстановке перестройки и гласности. Время читать возникает, как правило, лишь в командировках, когда остаешься один в купе вагона или номере гостиницы. На корешке и обложке всего одно слово: «Библия».

За три года с длительными перерывами одолел едва ли третью часть текстов томика, отпечатанного в 1923 году в Лейпциге на тончайшей бумаге меленьким шрифтом. Дополз до тридцать первого псалма: «Блажен, кому отпущены беззакония, и чьи грехи покрыты».

Однако вытащишь такую книжицу из портфеля, а попутчики не покроют – Полоскалову капнут. А он станет Шефу упреки высказывать в недостаточности атеистического воспитания подчиненных.

Остается только воспоминания вспоминать, да о будущем думать, да пытаться понять – почему думать про хрень служебную обычно легче, чем о родных и любимых.

Каково им там?.. Квартира служебная, стены единственной обитаемой комнаты промерзли и сыростью воняют, хорошо, что прежний житель утеплителем и фанерой их обшил.

Холодильник вроде бы не пустой, и до зарплаты всего неделя, но кто ее девчонкам принесет, если вся контора на выезде? Авось Шеф раньше вернется и догадается деньги подчиненных получить и в семьи передать – надо будет подсказать ему на прощанье.

А на улицах арканских тем временем весенний ветер мечется, дочку на прогулку толком вывести некуда – во дворах пыль столбом да грязь прошлогодняя.

Жена, узнав, что вместо отпуска случилась командировка в местность, которая еще на два часовых пояса восточнее, сосредоточилась, притихла, спрятала глаза. Они едва-едва с дочкой догнали папу на новом месте службы месяц назад, так на тебе – нашелся долгожданный покойник. Не шибко давно семейная жизнь в колею вошла и, уезжая, не утешал жену, ничем не обнадеживал: не на войну же улетаю, знает, за кем замужем. Да и чем ее утешить – пообещать раскрыть убийство? Дочке тоже разве объяснишь, чем мама расстроена… Прильнула кроха Юля-младшая к Юле-старшей, и замолчали обе.

Оставалось только сложить в бездонный портфель с командировочным барахлом фотоаппарат, рулетку, водку и бутерброды (спасибо благоверной, нарубила наспех), расцеловать насупленного ребенка, обнять растерянную жену, присесть на дорожку, получить контрольный поцелуй в маковку и, не оглядываясь, выйти к автобусу.

Вот и спрашивается: какого хрена на жену дулся, когда с прежнего места службы в Арканск убывал? – Она впервые мужа аж за пять часовых поясов провожала, а тебе, вишь ты, тревога ее какой-то неискренней показалась – это что же, волосы ей рвать на себе надо было? Оно понятно, пока сам рос, родители в связи с переводами не расставались. Но есть же и другие резоны – всякую женщину, занятую младенцем, неустроенность и неопределенность военного быта раздражает, настораживает и расстраивает. Чего же страшного в том, что оценка этих раздражителей у тебя с женой не совпадает? Ну, сменил я, следуя за отцом, четыре гарнизона и семь квартир, но ее семья тоже кочевала за военным папой, правда, квартир поменяла, слава богу, всего три, и все в пределах одной уютной Риги. Так это же не повод на жену дуться, сам же сколько сил положил, чтобы из прошлогодних хворей-болячек своих девочек – и большую и маленькую – вытащить.

Так какого же хрена теперь сетовать на недостаточность их житейской закалки – окрепли и догнали уже в Сибири, среди зимы прискакали, хотя могли и дальше жить в тепле и комфорте у бабушек, мужа и отца дожидаясь. Вот и нечего мудрить – сказать жене спасибо надо за хладнокровное здравомыслие. Но все равно есть в этом некая недоговоренность, невысказанность каких-то слов, которые, наверное, могли быть сказаны, но сказаны не были.

Поэтому есть и ощущение, что женой не совсем понят, а всякие непонятки требуют объяснения, оправдания. А где оправдание, там, вероятно, и вина – чья, порой не ясно, а в чем – и вовсе не ясно. И раз она есть, то необходимо понимание, а там и прощение. Но что прощать-то?

И чего это вопросы в голове так роятся, путаются? Собственные сомнения и домыслы где-то глубоко таятся, а вот доводы разума, которыми старшая Юлька руководствуется, на поверхности лежат, они простые и понятные. И не надо поэтому мнимую недолюбленность в себе лелеять, не надо терзаться тем, что полгода разлуки жена перенесла со спокойствием, неотличимым от равнодушия. Знает же она, за кого выходила замуж, и сам знал, кого замуж взял.

Но сдержанность ее все же почему-то расстраивает, и дочь вся в маму – такая же партизанка (хотя чего ожидать от ребенка неполных трех лет?). А каким недоуменным взглядом провожала – что за недоразумение этот папа, который всю ее жизнь постоянно где-то пропадает. Какая ерунда эта неудовлетворенность отношениями с женой, когда ребенок такой беспомощной улыбкой провожает…

Где там наш блокнотик с карандашиком? Запишем, что думается по этому поводу под боум-боум-боум авиационных движков.

«Мстя» – вот же дурацкое слово. «И мстя моя будет ужасна», – вспомнить бы, кто это ляпнул. Но другого слова пока нет.

Потом допишу, чего ребенок не знал. Задница вовсе от вибрации замлела – кажется, снижаемся. Самый тревожный этап перелета. Летишь убийство раскрывать, а сам не знаешь, долетишь ли. До земли долетишь точно.

Забавная штука жизнь. Пока из Хрекова в Арканск к новому месту службы следовал, пока знакомился с сослуживцами, ожидал приезда семьи, батрачил – заменял в других конторах коллег в период их отпусков или помогал в связи с высокой загруженностью, пока расследовал разную оформительскую мелочевку, осваивал транспортные авиасредства и дислокацию поднадзорных войск, жили эти войска своей жизнью – сложной, напряженной, а по большому счету рутинной, и дожил в этих войсках свою жизнь Гриня Парнеев. Дожил, не задумавшись ни разу, сколь коротка она бывает, а его сослуживцы свои жизни продолжили. И не только они. Стоп!

Под невеселые размышления и комичные порой воспоминания полет пролетел… Да-да – именно пролетел, не прошел, не миновал, ага! Пролетел незаметно.

Двигатели сменили тон.

Пока встречами голову не заморочили, лучше вспомнить – что там еще Гармонин рассказывал после своей первой командировки про этого Парнеева со слов командиров, которые встречались с его мамой, что вычитывал из показаний допрошенных по делу сослуживцев?

Никита сморщился, вытаскивает гарнитуру своего «эгоиста»[21]из заложенных при снижении ушей.

– А давай, Никитушка, побеседуем, пока снижаемся, – предлагаю молодому, встретившись взглядами.

– Уши заложило. Не услышу, что скажешь.

– А ты не слушай, ты мне расскажи, что помнишь из рассказов Палыча про убиенного Парнеева? Я услышу, а твоим ушам полегче будет, пока рот открыт.

– Ну, мне запомнилось, как рассказывал он, что родила Парнеева мама от иногороднего Аббасова. Его фамилию в своем паспорте сохранила – обозначила, что побывала замужем. В нашем южном краю это для матерей-одиночек лучше, чем без такой записи. Однако сынульку Гришечку оформила на свою девичью фамилию, оставив его на воспитание собственному отцу – донскому казаку, в честь которого сына и нарекла. Сама же мамаша в своем Атомграде стала на вазовском автосервисе кладовщицей, что ли, и незадолго до Гришкиного совершеннолетия стала жить с начальником местной госавтоинспекции.

Когда Гришка кулинарный техникум закончил, то мамкин хахаль его кондитером устроил на круизный теплоход. По Дону до фига таких ползает и через Волго-Дон аж до Москвы и Перми ходят. Вот на борту такого судна ментовский пасынок и достиг призывного возраста. Это даже не Палыч, а дознаватель, который первичные материалы дела в контору привез, рассказывал со слов кого-то из его земляков донских. Так те земляки говорили, что Гриша на корабле был представителем маминого друга по вопросам разной спекуляции – вплоть до переброски левых машин. А при этом втихаря возил еще наркоту маковую или конопляную, которой у нас в южных провинциях до фигища, и перед призывом его где-то в «порту пяти морей» опера едва не приняли, но он оторвался. Когда об этом мент атомградский прознал, то решил быстро пасынка в армию отправить. Еще говорил дознавала, что в ШМАСе Гриша больше спортом увлекался, но слегка освоил и профессию водителя аэродромной снегоуборочной машины – шнекороторного снегоочистителя.

– Ну да, – договариваю за Никиту, – если бы воинскую специальность Парнеев освоил не «слегка», то стал бы он рядовым механиком-водителем. А так при распределении из учебки ШМАСовские командиры, видимо, допризывные организационные таланты в нем узрели. Заметили, что ему способнее не работать руками, а командовать голосом. Должны же они были отчитаться о привитии необходимых в армии командных навыков некоторым своим выпускникам. Вот и присвоили ему воинское звание «младший сержант», чтобы после учебного подразделения могли его в авиационно-технической части назначить командиром отделения водителей – непосредственным начальником тех пацанов, что освоили машину лучше, чем он, но умели не командовать голосом, а работать руками.

– А в Хорышевской дивизии, – продолжает, дослушав мои рассуждения, Никита, – новые начальники быстро просекли Гришины наклонности. Они, от греха подальше, освободили его и от личного состава, и от техники, а личный состав и технику оградили от Гриши, то есть командовать людьми и техникой ему не доверили. Грубых нарушений воинской дисциплины Парнеев не совершал, а о своих наклонностях поводов догадываться до поры до времени не давал. Поэтому в рядовые его не разжаловали.

– Понятно! Сержанты с равного по званию ничего потребовать не могли, а офицеры по службе от него ничего и не ждали, лишь бы сам не залетал да их тем самым не подставлял, – рассуждаю вслух. – Грех большего требовать от сержанта, у которого нет подчиненных и закрепленной техники, разве что регулярно назначать в разные суточные наряды. Сам такое в нашем институте проходил, когда попросил меня от должности командира отделения освободить, – рассказываю Никите. – Наш с тобой начальник курса просьбу мою удовлетворил и лычек меня не лишил, но в наряды стал я ходить чаще бывших подчиненных, правда, в относительно тихие и спокойные – по этажу дежурным в учебном корпусе или разводящим в караул.

– В Хорышевской авиационно-технической базе для Парнеева таких нарядов нашлось в аэродромно-эксплуатационной роте[22]тоже целых два – по роте и по автопарку. Там в дни, когда проходят полеты, в наряд по автопарку дополнительно выделяется личный состав для оцепления аэродрома – на две подъездные бетонки пацанов ставят с палочками и фонариками, чтобы не допустить появление на стоянках, рулежных дорожках и взлетке какого-нибудь заезжего автотранспорта. Вот тут-то Гриня и развернулся. То ли дед-казак в нем прорезался, то ли хитромудрый Аббасов, а скорее всего оба, но Гриша скоро определился, в какой наряд ходить лучше[23].

– Помнится, что-то про бизнес говорилось, которым Парнеев занимался…

К нашему с Никитой разговору подключается сидящий рядом Денисов.

– Про авиационный солдатский бизнес вам, ребята, надо представлять вот что. В Хорышево авиационная дивизия укомплектована примерно полуторным комплектом летного и инженерно-технического состава. Этот личный состав обеспечен меховым обмундированием и питается в двух летных столовых, технической и солдатской, десятки официанток, поварих, судомоек и уборщиц в каждой. Дивизия также потребляет за день летной работы по нескольку бочек спирта, сотни тонн иного горючего, прорву разных других материальных ценностей. Громадное ресурсное обеспечение.

– Спасибо, Юрий Карлович! Можно теперь догадаться, какой наряд покойник предпочитал и почему. Явно дежурным по парку ему было веселее и интереснее. Понадобилось по делам шкурным метнуться – отправляемся проверять оцепление, на законных основаниях болтаемся между гарнизонными дорогами, «контролируем», как бойцы несут службу, а по пути решаем вопросы с полезными людьми.

Оп-п-па! Вот и коснулись колеса бетонки, а бетонка дала в ответ по пяткам всем пассажирам.

С прибытием тебя, Степан Саввич, на всегда родную землю!