Читать книгу Тверские перекрёстки. Стихи. Выпуск 8 - - Страница 3

А до разлуки лишь четыре дня…

Так хочется обнять тебя покрепче

И прошептать: «Не покидай меня!»

Но ты вздохнёшь. И мне не станет легче.

Я промолчу. Молитву сотворю.

И будет боль метелями отпета.

Спешит февраль вдогонку январю,

С собою унося улыбку лета,

Немыслимого счастья островок,

Подаренный тобою безвозмездно.

Четыре дня… такой короткий срок!

И памяти спасительная бездна…

Благословенье всем твоим дорогам! —

не зря вчера в окно стучалась птица.

Мне нужно рассказать тебе о многом,

но в две минуты много ли вместится?

Твой скорый лихо подкатил к перрону,

засуетились господа и дамы.

К заветному четвёртому вагону

спешу и я, согласно телеграмме.

Но нет его на месте, Боже Святый,

с кого спрошу я за такие шутки?!

За третьим обозначен сразу пятый!

А поезду стоять лишь две минутки.

Куда же мне – налево иль направо

бежать? Секунды вскачь! Едва не плачу…

И вижу, как бежишь ты вдоль состава!

Обнять успею, пожелать удачи,

и постараюсь быть предельно краткой.

Объятья распахнув, забыла скромность,

и в полторы минуты мир огромный

вместился без труда и без остатка!

Городом захваченная в плен,

По тебе, село моё, тоскую.

Убежать бы от угрюмых стен

В нашу избу, светлую, родную.

В домоткано-кружевной уют,

С тёплой печкой, с духом каравая.

Там проворно ходики снуют,

На секунды вечность разбивая,

И сверчок выводит свой мотив,

Прозорливый кот гостей пророчит.

Всех своих соперников затмив,

Зорьке льстит хромой горластый кочет.

Ох, как я серчала на него!

«Колченогим лихом» обзывала.

А теперь желаннее всего,

Что бы голосил он, как бывало.

Пусть бы сны дробил, мешая спать,

Всё смелей и громче раз от раза.

Но отсюда мне не убежать —

Стража неприступна и стоглаза.

Уж который год в полночной мгле

Плачет память светлыми стихами

Оттого, что продан дом в селе

И петух тот съеден с потрохами.

С запоздалой нежностью в груди

Всё шепчу я крикуну хромому:

«Ну, хотя бы в этот сон приди,

Прокричи мне весточку из дома!»

Побаска есть: «Не слушай глупой бабы!

Послушал – поступи наоборот!»

А вот Адам… задумался хотя бы

Какую бомбу в руки он берёт?

Праматерь наша обрывала с древа

Запретный плод осознанно вполне.

Но лишь в одном была повинна Ева —

Не постучала мужу по спине:

Застрял кусочек яблока в гортани.

(Со временем Адам к нему привык).

А для супругов памяткой изгнанья

Стал этот самый яблочный кадык.

Ликуя, змей злорадствовал над ними,

Гремел вдогонку гневный Божий глас!

Зато Адамы с «рёбрами» своими

Обжили землю, нарожали нас…

От сокровенной мысли хорошею:

Вот скоро вечер, ступишь на порог,

Повисну тут же у тебя на шее,

Где приютился странный бугорок.

Обнимешь крепко, поцелуешь сладко —

Не проскользнёт меж нами хитрый гад!

Наклонимся над детскою кроваткой,

И зашумит ветвями райский сад….

Побаска есть, да вот побаску эту

Пора на свалку отнести мужьям.

Внемли* жене – получишь в дар планету.

А рай создать на ней ты волен сам.

Лесной домишко с крохотным окном

Все встречи наши помнит до одной.

Сегодня я один ночую в нём

И так хочу, чтоб ты была со мной.

Здесь всё, как прежде: зеркальце твоё,

Цветистой занавески лоскуток.

На гвоздике, где вешаю ружьё,

Засушенный ромашковый венок.

Во сне тихонько взвизгивает пёс.

Глядит в окно полуночная мгла.

И кажется, тепло твоих волос,

Их аромат подушка сберегла.

А мысли далеко… к тебе они

Летят привычно, наперегонки.

Скажи, родная, как вернуть те дни,

Где глаз твоих влюблённых огоньки?

Я погасил их сам, прости меня.

И лишь теперь, в безмолвии ночей,

Я понял – одиночества броня

Куётся из обид и мелочей.

Как часто мы, имея, не храним,

Потом стучимся в запертую дверь.

Я не ценил того, что был любим.

Потеря эта горше всех потерь.

И сквозь разлуку, грохот городов

Из домика в нехоженой глуши

Летит к тебе неодолимый зов,

Могучий зов тоскующей души.

Услышь его, любимая, услышь,

В каком бы ни была ты далеке.

Вернись ко мне. В предутреннюю тишь

Усни, как прежде на моей руке.

Сюда пешком идти готова,

Но огорченья не таю:

Как жаль, что кануло Слепнёво,

Поэту давшее приют.

Где так легко писалось Анне,

Теперь пустырь, безлюдье, тишь…

Не обозначится в тумане

Седое очертанье крыш…

Уже ни днём, ни ночью мглистой

Гостей не встретит старый дом.

Лишь добровольный страж ветвистый

Всё теплит память о былом.

Прильну щекой к его «кольчуге» —

Последней стойкости оплот.

О днях минувших по округе

Неслышный реквием плывёт.

В кустах фундамента остаток

Фантомная терзает боль.

Усадьбы робкий отпечаток

Сотрёт плачевная юдоль…

А мир заметит ли пропажу?

Ему привычно «клином клин»…

В который раз кору поглажу.

О чём ты грезишь, исполин?

О том, что под кудрявой кроной

Лелеял южную «лозу»?…

И дуб роняет мне в ладони

Тяжёлый жёлудь. Как слезу.

Увы, мы все подвластны тленью —

Усадьба, древо, человек.

И лишь стихов сердцебиенье,

Заветных строчек откровенье,

Сакральных слов благословенье

Не гаснуть призваны вовек.

Я приму этот миг, как подарок, как высшую милость.

Встрепенётся душа в предвкушении тайной волшбы.

Украду скакуна вороного в рассветную стылость,

И ему, быстроногому, вверю остаток судьбы.

Переступочкой, лёгким шажком, доброй мордой кивая,

Понесёт он меня, позволяя итожить, прощать

И прощаться… молитву творить, храм души отворяя,

И вселенски-огромную нежность земле возвращать.

До мурашек знакомая речка покажется Летой,

А над нею небесная топка расправит лучи.

Новорожденный день залюбуется росной планетой.

Время выйдет моё, и коня попрошу я: «Скачи!»

Он почувствует шенкель* и волю, рванётся карьером,

Барабанною дробью копыт обозначит полёт.

Канет в реку надежда, любовь оставляя, и веру,

Перехватит дыхание ветер и сердце замрёт.

Соскользну я с коня. До земли долетит только тело.

Прянет конь, захрапев, остановится дней карусель.

Заполошная птица взлетит, закричит ошалело.

Ей тревожно ответит из трав пешеход-коростель.

Не пугайтесь, родные, теперь, как и вы, я крылата.

Взмою ввысь, перепуганной птахе приглажу перо.

Пощекочет мне нос облаков невесомая вата.

А внизу, на земле, испарится росы серебро.

Всё стремится куда-то сквозь вечность река голубая.

Над высокой осокой стрекозки затеяли пляс.

И усталая женщина в травах лежит, улыбаясь,

Не моргая, не щуря от солнца распахнутых глаз.

Притихший город до зари

В ночной прохладе тонет.

Стоят бедняги фонари

В услужливом поклоне.

Моргая, жалуются мне

На бабочек-подёнок.

Крадётся облачко к луне,

Как за клубком котёнок.

А рельсы чуточку грустны:

В безмолвии скучая,

Четыре звонкие струны

Ждут скрипача трамвая.

Неугомонный, как сверчок,

В рассветную минутку,

Проворный рыженький смычок

Сыграет им побудку.

Ни шагу не ступить без гороскопа,

Привыкли мы, что нам советчик он.

Вот нынче звёзды шепчут: «Будет … (худо) —

С Востока приближается Дракон!»

Но нет пока для паники причины.

Моторчик пусть не ёкает в груди.

Дракон с Востока – видимо «in china»:

Китайский. Одноразовый, поди.

И если даже он не для потешки

Спешит сюда из всех драконьих сил,

Куда ему, с одной-то головешкой —

У нас предтечей Змей Горыныч был!

И мы сумели все три носа, право,

Укоротить коварному врагу.

(У нас ведь и правительство двуглаво.

Я об орле. О людях ни гу-гу.)

Дракон летит, надеясь на пирушку,

Шикарный трон, подобострастье, лесть….

А мы в надежде – Муромца Илюшку

Он всё-таки заставит с печки слезть.

Суета, суета – проторённая тропка.

Пылесос да плита, постирушка да штопка.

Из рассвета в закат, будто лошадь по кругу:

Магазины, детсад да упрёки супруга.

В зеркала не гляжу (вид не нравится что-то)

И привычно кружу: кухня – ванна – работа…

Не уйти от забот, что нахлынули скопом,

И не сбиться на трот*, всё галопом, галопом!

За верстою верста. Ох, как финиш далече…

Суета, суета… не упасть бы под вечер.

За делами дела бесконечные длятся.

Не смотрюсь в зеркала.

Всё равно восемнадцать!