Читать книгу Тверские перекрёстки. Стихи. Выпуск 8 - - Страница 4

Вышел грека на проспект

Видит этакий аспект —

Гоголь Пушкина встречает,

Выражает свой респект.

***

Вдоль по речке грек гуляет.

Видит грека, ну дела.

Кто-то в Пушкина стреляет —

Речка Чёрною была.

***

Ехал грека через лес

Видит в Пушкина Дантес

Целит из пистоли

– Обалдели, что ли?

***

Едет ночью через лог

Грека. Озирается.

Видит, бреется Ван-Гог —

Уши разлетаются.

***

Грека, тот, что из Варяг,

Встретил возле фонаря,

Около аптеки,

Греку, что из Греки.

***

Ехал Грека через реку

Смотрит, в рЕке кто-то есть.

Сунул Грека руку в реку,

Кто-то руку начал есть!

***

Грека устрицу глотает,

В море, около буЯ.

Эта устрица большая —

Не проглотишь не жуя.

***

Что за шум и драка?

Грека лупит рака.

– Не могу, япона мать,

Руку в реку засувать!

***

Ехал грека через реку —

Всем доволен, рад всему.

Сунул грека руку в реку,

Да и вытащил… «му-му».

***

Сунуть руку в реку грека

Ехал. Видит грека лес,

На опушке в человека

Целит пакостный Дантес.

Кто же это на опушке

С пистолетиком стоит

Пригляделся – Саша Пушкин

Тот, что наше всё, пиит.

Грека кинулся к французу

Хоть я грек, а не кацап,

Но за Пушкина по пузу…

Рак за руку грека цап.

Удостоился конфузу —

Не хватило двух минут,

И теперь того француза

Люди русские клянут.

Что же грека? – рака бросил

В набежавшую волну,

И сказав – прощенья просим,

Зашагал в свою страну.

В чём же суть мово рассказу?

В чём изюмина, секрет?

В том, что тот Дантес зараза!

Вот и всё. Другого нет.

Ослепляя красотой,

С уязвимою пятой,

Сняв носки, портки, рубаху,

Догоняет черепаху

Резвый воин Ахиллес,

Тот, что волею небес,

Всё спешит её догнать,

И никак… Едрёна мать!

Он бежит, бежит, бежит —

Пыль столбом, земля дрожит.

На него со всех сторон

Диоген, Сократ, Зенон

И топочут, и кричат —

Догони её, солдат.

Пропускают через строй —

Догони её, герой.

Вот почти уже достиг.

Смотрит, высунув язык —

А зверюга не ждала

И опять вперёд ушла.

И не знают до сих пор

Демокрит, Анаксагор,

Аристотель и Платон,

И Спиноза, и Ньютон,

Шопенгауэр и Кант,

Маркс и Энгельс – фабрикант,

Древний дедушка Евклид…

И у всех душа болит

Безнадёжно и давно —

Чем же кончится оно?

…

Ладно. Вам секрет открою.

Не догнал… Уехал в Трою…

Движение, струясь, подтачивает мир,

Науками, кормя прожорливое племя.

Из вечной пустоты, из абсолютной тьмы,

На свет явились мы, и появилось время.

Защёлкал метроном бесстрастно деловой.

Поток невинных грёз, как винных возлияний,

И тех, кто жив ещё, и тех, кто неживой,

В единстве и борьбе распада и слияний,

Непостижимых душ, недолговечных тел,

Небесных и земных, великих и ничтожных,

К пределу бытия и за его предел,

Через цепочку дел простых и многосложных.

Сознание бредёт, который век подряд,

По сумрачным ходам и тёмным галереям,

Не зажигая свет, на ощупь, наугад,

От дедов и отцов, живёт и не стареет.

Простое вещество, незрячий твой удел,

Создатель упразднил, однажды и навеки.

Сам Космос на себя глядит из наших тел,

И глядя внутрь себя, он видит человека.

Заварим, как её? – мелиссу.

Наполним, как его? – бокал.

Я расскажу тебе, Алиса,

Как вместе с Пушкиным скакал,

На птице-тройке. Он в монокль

Глядит, а лошади несут…

Нет, это был, пожалуй, Гоголь…

Или Некрасов… Ну, не суть.

Арина в кружку подливает —

Подогревает аппетит,

А он, мятежный, всё ругает,

А тройка борзая летит.

Была зима, бразды взрывались.

По снегу, бёдрами крутя,

С водою бабы пробирались,

Под коромыслами кряхтя.

О, нет! Пожалуй было лето.

Что стало с памятью?! Беда!

Припоминаю, что котлеты

В Торжке покушали тогда,

Да наступили на говенья,

Я долго воздух сотрясал,

А он, про чудное мгновенье,

Какой-то барышне писал…

Потом железная дорога.

В окошко смотрим из купе.

Идут крестьяне, славят Бога,

Баулы тащат на пупе.

Бегут покойники толпою.

Кругом шатанья и разброд,

А Павел Власов, с перепою,

На матерь матерно орёт.

Буржуи с толстыми задами.

Рабочий тащит пулемёт.

Поэт одной прекрасной даме

Пожить спокойно не даёт.

Фонарь, ночь, улицы, аптеки,

Трактир, прохожий, самогон,

Война, безногие калеки,

Опломбированный вагон…

А мы всё едем в чистом поле

И колокольчик дин-дин-дин,

И страшно, страшно поневоле

Среди неведомых равнин.

Что сотворили, лиходеи?

Где ваши совесть, ум и честь?…

А у алжирского у дея

Под самым носом шишка есть…

Пусть мы с потёртыми штанами

И редко видим колбасу,

Но с нами Бог, и Пушкин с нами.

А остальное всё – не суть.

Немалые годы легли,

Пока незаметною ношей.

Себя ощущаю вьюнощей,

Но… – где же мои костыли, —

Спрошу, а не, где мои крылья.

Вот эти простые бодылья —

Укор притяженью земли.

Мои неуклюжие спицы

Чуть-чуть оторвут от землицы…

Хотелось бы птицею взвиться,

Рвануться навстречу тебе,

Застыть, распахнувшись объятьем.

Парить над землёю распятьем,

А ты в ослепительном платье

Спускалась бы с вечных небес.

По лунной дорожке, по звездам,

По летам, по зимам, по вёснам,

В которых пожить не смогли,

Туда где поляна у сосен.

Где подлая, поздняя осень

Оставила гнить корабли,

Что были когда-то листами,

Весною на солнце блистали.

Напрасно мы их не сожгли…

Нас ждали тогда перемены

Мы думали, вот переедем…

Но вечные зимы пришли

И нас разлучили… Под крышей

Теперь моё место, а выше…

Не выше, а где-то в ином

Сакральном, желанном, заветном,

Таинственном, тонком, запретном

Твой новый, невидимый дом…

…

Бывает, меж явью и сном

Дыхание чувствую рядом,

И мне удержать тебя надо…

Но этого не суждено,

Пока мы во власти юдоли

И смерти, бессильны до боли,

А жизнь – это просто кино…