Читать книгу Дитя среди чужих - - Страница 12

Когда они вошли в кабинет врача, Дэйв почувствовал пристальный взгляд Мэри.

Прошло полгода с тех пор, как доктора Ре Хамаду назначили оказывать Генри психиатрическую помощь, и Генри делал большие успехи. Он медленно начинал воспринимать окружающий мир. Новый мир. И хотя у Генри были необычные проблемы, все заметили, что ему становилось лучше с тех пор, как начались сеансы с Хамадой раз в две недели.

Когда он переехал к Дэйву и Мэри (после двух изнурительных месяцев стационарной реабилитации, за которые Генри почти полностью восстановился физически, а также дал дяде с тетей возможность прийти к осознанию родительства), опекуны Генри обнаружили в ребенке нечто… уникальное. Выявили странную силу внутри мальчика, о которой новоиспеченные родители могли только догадываться, перешептываясь в темноте своей спальни и обсуждая тайну, в которую превратился Генри. Они пользовались словами вроде «особенный» и «одаренный», хотя совершенно не понимали, что всё это значит – как для самого Генри, так и для их семьи.

Дэйв знал, что у Хамады был опыт работы со всеми типами известных аномалий мозга. Изучал пациентов как с физическими, так и с химическими расстройствами – даже жертв насилия. Дэйв не сомневался, что Хамада хорошо разбирался в пациентах с сильными травмами, а также в том, что в какой-то момент тот увлекся некоторыми второстепенными науками о психике.

Но в чем он сомневался – и даже очень сильно,– так это в том, что этот добрый доктор когда-либо видел что-либо похожее на Генри. И хоть Хамада никогда не говорил о «даре» Генри, Дэйв полагал, что сегодня это изменится. Он ценил осторожность доктора, но ему не терпелось узнать профессиональное мнение о том, что происходит с мальчиком, услышать теорию о призраке, бродящем по коридорам разума Генри, который проник в мысли Дэйва и Мэри и жил с ними последние полгода.

Хамада закрыл дверь кабинета, когда Дэйв и Мэри опустились на большую кушетку в другом конце комнаты от минималистичного стола, прислоненного к увешанной дипломами стене.

– Мистер и миссис Торн, я так рад, что вы пришли,– сказал Хамада, присев на краешек жесткого кожаного кресла рядом с диваном. Его седые волосы были коротко подстрижены, льняной костюм отутюжен, но свободно сидел на худощавом теле.– Я решил, пришло время поговорить нам с глазу на глаз о прогрессе Генри. Пожалуйста, помните, что вы можете рассказать всё Генри, если захотите. Очень важно общаться друг с другом открыто. Думаю, Генри это пойдет на пользу.

Дэйв ничего не сказал, он не любил тянуть кота за яйца, как говаривала его мать. Мэри стряхнула невидимую пылинку со своей идеально отглаженной юбки, ее спина была напряжена, а лицо непроницаемо.

Хамада продолжил:

– Мы добились большого прогресса, и можно с уверенностью сказать, что Генри – особенный. Тем не менее, я подумал, будет разумно обсудить его… – Хамада нервно рассмеялся, покачав головой,– то, что делает Генри уникальным. То, о чем вы, наверное, уже знаете.

Дэйв чувствовал, что Мэри готова вмешаться, и надеялся, что она не станет кричать. Ее забота о Генри – материнский инстинкт защищать – оказалась необузданной. Однако Дэйв любил ее за это. Она стала замечательной матерью, когда у нее появился шанс.

– Мы ничего не знаем, доктор,– сказала она.– Он всего лишь маленький мальчик. Ребенок. Надо быть осторожными. Вы не согласны?

– Конечно, миссис Торн,– ответил Хамада.– Мы все хотим для Генри лучшего. Поэтому я и хотел обсудить с вами его…

Врач ненадолго замялся.

– Назовем это даром,– решил он наконец так, словно скидывал камень с плеч.– В любом случае, так вы намного легче воспримете то, что я вам покажу.

– Покажете? – поднял глаза Дэйв.

– Да. Если позволите.

Хамада встал, обошел кофейный столик и направился к большому дубовому шкафу. Он открыл дверцы, чтобы все увидели телевизор, видеопроигрыватель и небольшую стопку подписанных кассет. Хамада включил телевизор и вставил кассету в аппарат. Потом взял маленький пульт, нажал на кнопку и отошел в сторону. Экран ожил, показав полоску свернутого белого света, затем появились помехи.

– Секундочку… Вот и все.

Дэйв увидел тот же диван, на котором сидел, вот только на экране там были не он с Мэри, а Генри. Хамада на видео отошел и сел, в камеру попадал лишь верхний кусочек его головы.

– Ну что, Генри,– сказала та версия доктора.– Готов?

* * *

Генри здесь нравилось.

Ему нравилось с кем-то говорить, с тем, кто не считает его странным или ненормальным, как некоторые дети в школе. Ничего, что он другой. Зато он знал, что умный, и учеба давалась ему легче, чем другим детям его возраста. Но в школе смеялись над всеми, кто чего-то добивался умом. Синди Векслер любила показывать на него пальцем на перемене, хихикать со своими друзьями и повторять: «Ой, а кто у нас умник! Ой, а кто у нас умник!»

Генри жаждал в жизни только одного: признания. Он хотел, чтобы таких детей, как он, было больше – которых не заботил спорт, внешний вид и крутая одежда; которым нравились физика и история, которым правда нравилось учиться, расширять границы мира, раскрывать его секреты и загадки. Генри считал вселенную запертым ящиком с тяжелой крышкой, которую он отчаянно хотел открыть. Его ужасно бесило то, что эти любопытство и интеллект делали его другим. То, что он был слишком маленьким, чтобы противостоять хулиганам, слишком застенчивым, чтобы заводить новых друзей. Может, даже слишком сломанным своим прошлым.

Наблюдая за Хамадой, Генри снова сосредоточился. Опять карточки. Ну да, сегодня же вторник.

А вторник – это тесты.

Ожидая, когда Хамада начнет, он вытер нос и слегка постучал пятками по передней части дивана. Генри нервничал, ему хотелось быстрее приступить к делу. Он знал, как сильно эти тесты волновали доктора, но Генри они жутко надоели. Для него они не были чем-то особенным. Это же легкотня. Лучше говорить о чем-то другом, например, о дяде Дэйве и тете Мэри или о детях в школе. О том, как ему быть нормальным. Приемлемым.

– Ну, Генри, ты готов? – спросил доктор Хамада, аккуратно разложив карточки на коленях, вечный блокнот лежал рядом открытым, а красная лампочка камеры на штативе в углу не мигала.

Генри кивнул.

– Хорошо,– сказал Хамада,– тогда начнем.

Генри представил, как глаз в его мозгу – тот, что вырос там, пока он спал,– медленно открывается.

Он практически чувствовал, как поднимается тонкое серое веко, раскрывая черный глаз под ним. Его грудь напряглась, но не до боли, и в него полилась информация из сознания доктора – звуки, видения, мысли.

Цвета.

Генри дал черному глазу сфокусироваться на самых ярких цветах, на тех, которые содержали истории и мысли, а остальным позволил превратиться в мягкую статику тускло-коричневых и нежно-серых тонов. Теперь он делал это подсознательно, без усилий. Пока его настоящие глаза сфокусировались на полуоткрытых вертикальных жалюзи на окне, что прикрывали яркий дневной свет, льющийся снаружи, его широко открытый новый глаз уставился на доктора.

Хамада поднял карточку, держа ее наготове перед своей грудью. Сторона, обращенная к Генри, была совершенно пустой, а на другой был нанесен какой-нибудь ярко-синий контур. Генри должен был угадать, что это за контур. Однако он не гадал; он видел его так ясно, как если бы сам держал в руках карточку.

– Звезда,– сказал Генри и вздохнул, изо всех сил стараясь не показывать своей скуки, чтобы доктор не обиделся.

Хамада молча опустил карточку и взял другую.

– Круг,– на автомате ответил Генри.

Хамада убрал круг, взял что-то другое.

Теперь Генри смотрел на Хамаду внимательнее. «Этой я еще не видел». Может, доктор так пытался сделать тест сложнее? Генри чуть не захихикал от этой мысли. «Если бы он только знал, как это легко». Генри нашел описание изображения.

– Закорючки? – спросил мальчик.

– Правильно,– ответил Хамада лишь секунду заколебавшись.– Я только недавно добавил эту карточку.

Генри кивнул и позволил себе слабо улыбнуться, подбодрив Хамаду.

– Генри, когда я снова возьму эту карточку, можешь, пожалуйста, назвать ее волной? Чтобы мы оба понимали, о чем ты.

– Хорошо,– ответил Генри.

Хамада благодарно улыбнулся и продолжил, поднимая карточки одну за другой, а Генри отвечал скучным монотонным голосом, словно повторял простые числа в сотый раз.

– Прямоугольник. Круг. Знак плюс. Круг. Круг. Э-э, волна. Звезда. Круг. Звезда. Волна…

Пока отвечал, мальчик смотрел в окно, на свои дрыгающиеся ноги, на потолок. Только один раз его взгляд метнулся к Хамаде, и то лишь для того, чтобы найти на лице врача удовольствие, а может, и гордость.

К радости Генри так и было.

Видео остановилось.

* * *

– Эти карточки прислал мне коллега из Колумбии,– сказал Хамада, отвечая на невысказанный вопрос.– Их называют картами Зенера, в честь доктора Карла Зенера, известного исследователя ясновидения.

– Что, простите? Ясновидения? – спросила Мэри.

– Изучение парапсихологических явлений. Также вам должны быть известны термины «паранормальные явления» и «телепатия».

– Как у ясновидящих по телевизору? – фыркнула Мэри.– Вы считаете, что после комы у Генри появилось… что? Особые силы? Генри теперь предсказывает будущее?

– Нет-нет, все совсем не так,– спокойно ответил Хамада.– Вы говорите об экстрасенсорности. Это способность видеть то, что нельзя увидеть органами чувств. Но мне кажется, что способности Генри больше походят на телепатию. Если говорить проще, он читает мысли. Например, карты Зенера. Генри не видит эти карты, он видит, как их вижу я.

– И все же, доктор,– сказала Мэри, и Дэйв услышал, как ее голос дрожит от эмоций,– я ценю ваш энтузиазм. Но, если честно, мы платим вам не за эксперименты над ребенком.

Хамада сузил глаза. Он наклонился вперед, сжав руки на коленях в кулаки.

«Полегче, доктор,– подумал Дэйв, иронично про себя ухмыльнувшись,– теперь нельзя давить». Он подумывал вмешаться, бросить Хамаде спасательный круг, потому что правда хотел услышать его мнение. А также он знал, что Мэри уважала людей, которые отстаивают свою точку зрения.

До определенной степени.

– Миссис Торн, эта терапия крайне важна,– сказал Хамада, оставаясь спокойным, на счастье Дэйва.– Она поможет мальчику понять, на что он способен, а сейчас он не понимает. Как и вы. Даже я едва могу это осмыслить. Если Генри осмыслит свои способности, ему станет проще жить. Он не будет думать о своем даре как о чем-то плохом, иначе ребенок может раздражаться или, что еще хуже, замыкаться в себе. Возможно, даже не любить себя. Очевидно, он особенный, но ему нужно понять свою уникальность, а не бояться ее.

Мэри открыла рот, чтобы ответить, но Дэйв вмешался.

– Доктор Хамада, насколько редок, насколько уникален дар Генри? Ведь, как и сказала Мэри, многие заявляют, что имеют такие способности.

– Верно,– сказал Хамада,– но лишь единицы из них проходили тесты под присмотром профессионалов, что смотрели на них через научную призму.

– В смысле, над ними не экспериментировали? – промямлила Мэри.

– Да, именно так.– Хамада подошел к столу, взял тонкий черный блокнот и отдал Дэйву.– Прошу.

Сбитый с толку, Дэйв открыл блокнот на первой странице. Он увидел имя Генри над чередой дат в шахматном порядке в левой колонке. Средняя колонка представляла собой аккуратный вертикальный ряд с цифрой 25. А рядом – такой же ряд из чисел 25.

– Что это? – спросил мужчина.

– Это результаты каждого теста, который я давал Генри с использованием карт Зенера, а также некоторые заметки других небольших, несущественных экспериментов. Здесь, на первой странице, можно увидеть, что он…

– На все ответил верно,– закончила Мэри, глядя поверх руки Дэйва.

– Да, двадцать пять из двадцати пяти, в те первые разы. Я не просто так об этом говорю, уж поверьте. Пожалуйста, просмотрите страницы.

Дэйв начал листать. Месяцы тестов. Даты были разными, но столбцы оставались прежними.

Все одинаковые. Везде 25. Дэйв тихо присвистнул.

– У Генри стопроцентный результат в каждом тесте, который я ему давал. Их уже были десятки, в течение многих недель,– Хамада наклонился вперед, понизив голос.– Средний исторический балл,– а мы говорим о десятках тысяч тестов, даже с теми испытуемыми, которых называют чрезвычайно одаренными, и их проверяли именно по этой системе,– составляет менее десяти процентов.

Дэйв поднял взгляд, и даже Мэри казалась пораженной.

– Так что отвечу на ваш вопрос, мистер Торн. Дар Генри, его сила и точность, невероятно уникален. На сегодняшний день о таком еще никто не слышал.

Дэйв посмотрел на Мэри и заметил, что ее скептицизм медленно рассеивается. «Хорошо,– подумал Дэйв и немного расслабился.– Если мы хотим сделать как лучше, надо поверить».

– А теперь позвольте показать последнюю запись,– сказал Хамада. Он подошел к шкафу и вставил в проигрыватель вторую кассету.– Обычно я не делюсь ни с кем личной информацией,– тихо продолжил он,– но сегодня я сделаю исключение.

– Личной? – переспросила Мэри.

Грустно улыбнувшись, Хамада нажал на «плей».

* * *

Генри больше не хотел играть в эту игру. Он устал, ему было скучно.

Часть его, можно сказать, плохая часть, которая ему не очень нравилась, хотела сжульничать. Назвать неправильный ответ на карточку, да на все карточки! Тогда им больше не придется играть в эту игру, и они вернутся к разговорам о мыслях и чувствах Генри, а не сидеть и разглядывать дурацкие фигуры на дурацком…

– Генри,– позвал Хамада,– ты готов?

Внимание Генри снова переключилось на врача. «Еще один раз,– сказал он себе.—Один раз я посмотрю на карточки, а потом мы еще немного поговорим. Он обещал».

Генри кивнул.

– Отлично. Поехали,– Хамада поднял карточку.

Прошла секунда. Потом еще одна. Генри ждал, когда появится изображение, как это и всегда бывало. Но что-то… блокировало его. Мешало. Он ничего не видел. Генри посмотрел на доктора, сосредоточился, полностью открыл внутренний глаз… Но там была стена мыслей – цветов,– которую он не мог обойти. Темно-зеленый туман, похожий на гороховый суп, окутал Генри, как плотное, непрозрачное облако.

Там было что-то еще, что-то глубокое, как слабо освещенный дорожный знак в густом тумане.

Имя.

– Доктор Хамада,– спросил Генри.– Кто такой Франклин?

Хамада опустил карточку и тяжело сглотнул.

– Что, прости?

– Вы думаете о человеке по имени Франклин. Очень, очень сильно,– сказал Генри, широко раскрыв глаза в притворном раздражении.

Доктор опустил карточку и на мгновение закрыл глаза. Когда они снова открылись, Хамада отвернулся от Генри к дальней стене, будто взгляд в сторону мог помешать Генри видеть.

Генри встал и подошел к доктору. Да, он все видел. Горчично-желтые, темно-зеленые, завитки черного отчаяния, окрашенные проблесками розового изумления. Франклин был человеком, которого любил доктор, и этот человек ушел. Была ссора.

– Вам грустно, да?

Тонкая слеза скатилась по щеке Хамады. Его удивленный взгляд снова метнулся к Генри, и он пораженно кивнул. Генри протянул руку и легонько похлопал врача по колену, детское лицо озарилось улыбкой. Затем он обвил маленькими ручками шею изумленного врача и прижал его к себе.

Хамада поставил запись на паузу.

* * *

Дэйв медленно осознавал то, что видел. Что все это значило.

– Франклин? – спросил он.

Хамада печально улыбнулся.

– Он много лет был моим партнером. Мы решили прекратить отношения в ночь перед моим сеансом с Генри. Я собирался устроить Генри обычный тест, но мои чувства… видимо, они перекрывали мысли. Я смотрел на карточки, но мой разум их не видел. Для Генри это, возможно, было все равно что пытаться увидеть луну сквозь тяжелые черные тучи, заволакивающие ночное небо и закрывающие ему обзор.

– Я не… – начала Мэри.

– Думаю,– перебил Хамада, взвешивая свои слова,– что Генри чувствует то, что чувствуют другие люди, видит их мысли. Представьте, как тогда выглядит его мир. Как душераздирающе. Как ошеломляюще. Как сложно. Его разум был вынужден как-то переводить все эти проекции, преобразовать необработанные данные во что-то понятное, что он может осмыслять. Тогда я узнал, что Генри использует цвета для перевода этой информации: черный обозначает ненависть, красный – гнев, и так далее. Удивительно, как быстро человеческий разум может адаптироваться или, в данном случае, эволюционировать.

Дэйв посмотрел на изображение на экране: Генри так широко раскрыл глаза, когда протянул руку, чтобы утешить этого человека. На его лице была невинная, любящая улыбка. «Милый Генри»,– подумал он и почувствовал новую волну любви к мальчику.

– Как ему помочь, доктор? – спросил Дэйв и почувствовал, как Мэри сжала его руку.– Как защитить нашего сына?

Хамада откинулся на спинку стула и раскрыл ладони – этакий жест интеллектуального поражения.

– Все, что мы можем сделать,– поддерживать и любить его, помогать понять и принять, кто он такой и на что способен.– Врач наклонился вперед и уперся локтями в колени, нахмурив брови.– В конечном счете, Генри сам должен научиться защищаться. И в этом ему никто не сможет помочь. Но он умный мальчик, и если это поможет, если мои теории о его даре верны…

– Что? – спросила Мэри.

Хамада улыбнулся Мэри, но явно внимательно подбирал слова.

– Скажем так, я считаю, что Генри далеко не беззащитен.