Читать книгу Цветы, пробившие асфальт. Путешествие в Советскую Хиппляндию - - Страница 14

Истоки западного движения хиппи лежали в культуре битников, чьи идеи стали основополагающими для их последователей: либеральный и индивидуалистический взгляд на жизнь и любовь, стремление к самобытности в самовыражении и поведении, а также общий скептицизм в отношении политических и моральных устоев. В Советском Союзе не было ничего напрямую связанного с движением битников, а их канонические тексты, такие как «В дороге» Керуака, были слишком далекими от личного жизненного опыта советской молодежи (хотя в те времена они были известны, и некоторые люди даже считали себя битниками)100. Тем не менее какие-то явления определенно существовали и были близки к ощущениям американских и европейских битников. Площадь Маяковского («Маяк» на молодежном жаргоне) почти с самого начала была контркультурным пространством. В 1957 году здесь поставили памятник революционному поэту Владимиру Маяковскому, его открытие сопровождалось чтением стихов под открытым небом – событие, организованное московским комсомолом. Поэтические чтения, однако, продолжились и скоро приобрели совсем иной характер, нежели это задумывалось властями. Молодые люди начали читать стихи собственного сочинения, все больше отклоняясь от официальной линии. Декламирование стихов само по себе стало событием, привлекающим сотни молодых людей, которые стремились насладиться атмосферой свободы и нарушения запретов. В 1961 году власти пресекли деятельность непокорного сообщества молодых поэтов и арестовали трех участников чтений101. Несмотря на это, на протяжении последующих десятилетий поэзия продолжала оставаться символом протеста и молодежного нонконформизма, и даже сами хиппи стремились писать стихи, считая их, как и предыдущие поколения, чистейшей и наиболее подлинной формой интеллектуальной независимости.

В середине 1960‐х вдохновленная поэтическими чтениями на Маяковской площади группа молодых людей, известная под аббревиатурой СМОГ, приняла эстафету, образовав независимое общественное пространство в Москве, устраивая поэтические флешмобы в центре столицы, например на ступеньках библиотеки им. Ленина или у кремлевских ворот. Через Владимира Буковского, бывшего организатора первых Маяковских чтений, они присоединились к зарождающемуся диссидентскому движению, проделав большую часть подготовительной и информационной работы для первой демонстрации диссидентов 5 декабря 1965 года102. Но самое главное, эти молодые люди – и неважно, писали ли они стихи или просто слушали, как читают другие, – почувствовали, что могут стать немного свободнее, если создадут для себя другой мир – в основном через литературу, но также и через то, как они смотрят на самих себя и на окружающих. Название группы парадоксальным образом сочетало в себе иронию и искренность, что также было свойственно и поколению хиппи. СМОГ расшифровывался и как «Самое Молодое Общество Гениев», и как «Смысл, Мудрость, Образ и Глубина», тем самым имитируя и пародируя советскую любовь к аббревиатурам, которые можно было расшифровывать как угодно. Одним из любимых мест встреч стал дворик у второго здания Московского государственного университета на проспекте Маркса, так называемый Психодром. Борис Дубин, «смогист», так пояснил, откуда пришло это слово: «Я думаю, потому, что там были психи. Не нормальные советские люди, а какие-то другие»103. Одна из ранних лидеров хиппи, Света Барабаш по прозвищу Офелия, вращалась в кругах «смогистов». Она была замужем за Игорем Дудинским, студентом факультета журналистики МГУ, который также участвовал в организации диссидентской демонстрации на Пушкинской площади в 1965 году. Дудинский отсчитывает начало своего нонконформизма с момента встречи с битниками и другими представителями богемы в Коктебеле, где он провел летние каникулы 1961 года. Там началась его дружба с Леонидом Талочкиным, впоследствии легендарным коллекционером и летописцем московской нонконформистской художественной среды. Когда Офелия и Дудинский встретились в 1969 году (он был восстановлен в МГУ благодаря серьезным связям своего отца, члена Центрального комитета партии) и поженились, он уже входил в круг писателя Юрия Мамлеева. В крохотной писательской квартирке в Южинском переулке собиралась художественно-литературная богема, например сюда приходили поэты Леонид Губанов, Генрих Сапгир и Игорь Холин, писатель Венедикт Ерофеев, художники Оскар Рабин и Анатолий Зверев, мистик и позднее исламист Гейдар Джемаль104. Офелия, как говорили, была любовницей Мамлеева и Зверева: учитывая, что в кружке практиковали открытые отношения и свободную любовь, это вполне могло быть и правдой. Известно, что спустя много лет после развода с Дудинским, а также после того, как Мамлеев оказался в эмиграции, Офелия продолжала тесно дружить с бывшей гражданской женой писателя Ларисой Пятницкой, которая связывала ее с московской художественной и интеллектуальной богемой105. И хотя в дальнейшем пути Офелии и участников мамлеевского кружка – тех, кто остался в той среде и экспериментировал со все более националистическими идеями, – разошлись, большая часть их ранних идеалов, убеждений и практик определили ее личную интерпретацию хипповской идеологии. Мамлеевский кружок не был диссидентским – в действительности Мамлеев диссидентов не очень любил, поскольку они, по его мнению, писали в стиле официальной литературы, «просто поменяли плюс на минус». По его словам, он сам и его сподвижники создали «целый мир, достаточно разношерстный, но резко отличающийся от официального мира культуры. В том числе и от официально диссидентского мира»106. Группа была увлечена темными силами, оккультными ритуалами и черной магией. Они верили в силу спасения через секс и наркотики и иногда называли свой кружок «салоном сексуальных мистиков» и «сатанистов». Как и многие диссиденты из числа советской интеллигенции, они поставили себе целью разобраться в самой сущности бытия – «природе смертности и этого таинственного черного мира, куда мы все заброшены… чтобы найти божественную силу»107. Как отметила Марлен Ларюэль (Marlene Laruelle), они обсуждали элементы, взятые из метафизики, герметизма, гностицизма, каббалы, магии и астрологии108. Все это позже циркулировало в широких хипповских кругах и отлично сочеталось с общими эскапистскими хипповскими фантазиями. Характеристика, данная Тимофеем Решетовым главной идее знаменитого романа «Шатуны», также демонстрирует роль Мамлеева-автора как законодателя мод для появившегося позже мировоззрения самореализации:

В своем романе «Шатуны» Юрий Мамлеев ставит перед читателем важный вопрос: может ли человеческий дух преодолеть обреченность, предопределенность материального существования и выйти за свои собственные пределы? Действительно ли поиск кажущейся стабильности настолько существенен, или есть иные приоритеты, иные понятия. В таинственном дыхании Бездны, где всякое бытие, казалось бы, исчезает, «метафизические» открывают для себя бесконечный источник самобытия. Самореализация осознается как единственная насущная необходимость. Все прочее, внешнее теряет смысл, обесценивается, растворяется109.

Это страстное желание самореализации уходит корнями в философию андеграунда, но, как подчеркивали Петр Вайль и Александр Генис, это также было прямым следствием того, что вся культура андеграунда позиционировала себя как полную противоположность официальной культуре: «Если официальная эстетика говорила, что цель искусства – улучшение человека и общества, то неофициальная утверждала исключительную ценность самовыражения»110. Так что неудивительно, что советские хиппи считали себя явлением, целью которого была свобода самовыражения, тогда как стремление западных хиппи сделать мир лучше оставалось на заднем плане – эта область уже была занята коммунистической идеологией. Так богемный андеграунд 1960‐х преподал еще один важный урок детям цветов 1970‐х: для андеграунда общественные ценности были противоположны официальным. Настоящие мудрость, искусство и красота могли существовать только вне официальной культуры. Эмманюэль Каррер, автор биографии Эдуарда Лимонова, который вращался в кругах, близких к СМОГу и мамлеевской группе, а также шил и продавал джинсы-клеш московской альтернативной молодежи, так описывал нравы того времени: «Настоящий художник может быть только неудачником. И это не его вина, это вина эпохи, в которой быть неудачником благородно и престижно. <…> Жизнь у неудачников была дерьмовая, но они не пресмыкались, держались своей компанией, ночи напролет просиживали на кухнях за чтением самиздата, яростными спорами и самогонкой»111.

При этом советские хиппи не были просто еще одной вариацией классической советской богемы. С самого начала глобальный компонент движения хиппи, прямая связь с рок-музыкой и внимание к внешним атрибутам, говорил о том, что советские хиппи были чем-то совершенно новым, в то же время впитывавшим в себя элементы культуры оттепели. К сожалению, почти никого, кто вышел бы из богемного андеграунда и присоединился к советскому сообществу хиппи, уже не осталось в живых. Поэтому так мало информации о переменах в мыслях и практиках, и их так трудно обобщить. Вряд ли эта трансформация была в то время чем-то осознанным. Хотя Игорь Дудинский и последовал на время за своей женой Офелией в мир хиппи, он скоро вернулся обратно в классическую московскую богемную среду. Подобно ему, там были и другие художники, писатели и музыканты, которые примерили на себя новый стиль, но в общем и целом остались привязаны к миру культурного и интеллектуального диссидентства: Константин Кузьминский, издатель «Антологии новейшей русской поэзии у Голубой лагуны», ленинградский художник-нонконформист Евгений Рухин, джазовый музыкант-саксофонист Алексей Козлов – все они, оставаясь людьми богемы, на разных этапах интересовались хиппи и с ними общались112. Некоторые люди совершали обратное путешествие: из ранних хиппи – к интеллектуальной богеме. Московский хиппи по прозвищу Достоевский, в реальной жизни Владимир Крюков, получивший позже известность как переводчик Густава Майринка, благодаря Офелии познакомился с мамлеевским кружком и нашел себе там духовное убежище113.

Но тем не менее многие в ранние брежневские годы превратились из нонконформистов 1960‐х в хиппи 1970‐х и остались затем верны своей новой среде, формируя ее раннее мировоззрение. Света Маркова и Саша Пеннанен, оба 1947 года рождения, по своему возрасту скорее принадлежали к поколению оттепели, чем к поколению застоя. Тем не менее они стали основателями московского хипповского движения. О Свете вспоминают как о целеустремленной эксцентричной женщине, которая была идеологическим лидером, тогда как Саша, ее поддержка и опора, ночью вел хипповский образ жизни, а днем работал архитектором в Метрострое. По словам Саши, сам он стал настоящим нонконформистом в 1964 году – когда отрастил длинные волосы и впервые занялся со Светой сексом. В том же году они начали то, что сами называли «экспериментом жизни»; это означало, что они хранили преданность друг другу, но их отношения оставались открытыми и между ними не было никакого чувства собственничества. Они стремились раздвинуть всевозможные границы – духовные, физические, сексуальные и интеллектуальные. Где-то начиная с 1968 года, после непродолжительного увлечения стилем дендизма, пара открыла у себя дома своего рода салон для хиппи, рок-музыкантов, религиозных диссидентов и разных других личностей, которых они считали достойными своего внимания. Постоянные поиски чего-то нового привели их к принятию хипповских идей, это было логическим шагом на пути к более увлекательной и подлинной альтернативе привилегированной советской жизни, в которой они оба выросли (отец Светы был старым большевиком, куратором Центрального музея В. И. Ленина на Красной площади, а мать – влиятельным аппаратчиком в Министерстве пищевой промышленности; отец Саши работал на высоких номенклатурных должностях). Новая мода, просочившаяся через железный занавес в виде конвертов для музыкальных пластинок, журналов и кадров из фильмов, прекрасно соответствовала Светиному чувству стиля и Сашиной страсти к рок-музыке. Нет никаких сомнений в том, что в их общительности присутствовала определенная элитарность. Их презрительное отношение ко всему обычному было столь же сильным, как и их неприязнь ко всему социалистическому. Их квартира отражала их радикальное стремление отличаться от других. Максим Харэль-Фейнберг вспоминал: «И вдруг я оказался в квартире, где не было мебели – на полу лежали одеяла. На стене висела красная фотолампа, на которой зелеными буквами было написано по-английски слово „fuck“. Иногда она вспыхивала, а потом снова гасла»114. По словам Харэля, Саша дотошно проверял людей, оказавшихся здесь впервые, выясняя всю их подноготную, прежде чем распахнуть перед ними двери в своей «салон»115. Отвращение Светы и Саши к советскому режиму и их увлечение наркотиками вскоре привели их к знакомству с широким кругом московского андеграунда, включая криминальных авторитетов. Один из адептов пары, Костя Манго, описывал, как он удивился, когда узнал, что несколько криминальных авторитетов не только были частыми гостями в квартире на проспекте Мира, но и взяли зарождающуюся хипповскую коммуну под свое покровительство116. Саша и Света прекрасно знали о несоответствии кредо американских хиппи и своей ситуации, собирая воедино убеждения, которые приспосабливали западную риторику к советским условиям. В результате получился эклектичный набор из свободной любви, своего рода пацифизма, конспирологических теорий, спиритуализма и яростного индивидуализма. Все это замешивалось на их личном и особенном чувстве беззаботного существования, которое ощущали посетители их салона, где каждую ночь собиралось от тридцати до сорока человек117.

Ил. 7. Света Маркова и Саша Пеннанен, примерно 1967 год. Из архива А. Полева (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Как и Света Маркова, Света Барабаш по прозвищу Офелия прожила недостаточно долго для того, чтобы самой рассказать о себе и своих идеях. Невозможно с полной уверенностью проследить ее переход из последователей Мамлеева, собиравшихся в Южинском переулке, в хипповское сообщество. Биография Светы была довольно типичной для первого поколения хиппи. Ее мама преподавала английский язык шпионам и космонавтам, а отец работал в одном из министерств118. Света поступила на престижный факультет журналистики Московского государственного университета. Там она встретила и своего первого мужа, Игоря Дудинского, и одного из своих многочисленных любовников, эксцентричного Сашу Бородулина, который также происходил из привилегированной семьи – его отцом был знаменитый военный фотограф Лев Бородулин. Бородулин-младший и его друг Александр Липницкий, тоже студент журфака, дружили с Юрой Бураковым и его компанией хиппи. Таким образом, Офелия в одно и то же время познакомилась и с московской богемой, и с зарождающимся московским хипповским сообществом, сформировав в результате свое мировоззрение из элементов обоих119. Но более знаковой для нее оказалась встреча со Светой Марковой, которая стала ее лучшей подругой и которая, скорее всего, и увела ее из богемного южинского кружка в свой хипповский салон. Однако для Офелии это не было окончательным разрывом с богемой. Как уже говорилось выше, между разными группами московского андеграунда существовало много идеологических и личных пересечений. Однако сделать шаг от богемы в сторону хипповства означало вступить в мир более красочный и юный (не в последнюю очередь потому, что это была среда, вдохновленная энергией песен «Роллинг стоунз») и носить одежду, сшитую Царевной-лягушкой. Все, кто знал Офелию, были уверены в том, что она просто влюбилась в новизну и радикальность хипповского движения, посвятив ему всю свою жизнь без остатка, так, как это делали не многие120. Обе Светы видели в хипповстве, его стиле, идеях и постоянных поисках альтернативного сознания полное и всестороннее отрицание советской системы и советской реальности.

Хотя, на первый взгляд, их требования казались не такими четко выраженными, как у политических диссидентов, их критика режима была такой же глубокой, а иногда даже более экзистенциальной. Советские хиппи не разрабатывали альтернативные программы для комсомола и не требовали больше творческой свободы. Они не интересовались разоблачением партийной коррупции или проведением справедливых судов над политическими диссидентами121. Они не видели смысла в этих требованиях, поскольку отвергали весь образ жизни, который был создан советской системой. Они вовсе не были настроены против надежд и чаяний эпохи оттепели, но считали любое взаимодействие с системой ее одобрением122. Они взяли у западных хиппи идеи любви, мира и рок-н-ролла и соединили все это с собственным отчуждением от социалистической системы. Несколько лет спустя Света Маркова сказала в интервью немецкому журналисту, что они, безусловно, считали свой протест более глубоким, чем мучительные попытки людей старшего поколения и тех своих ровесников, которые мечтали о реформах системы: «Мы антикоммунисты. Мы считаем Ленина ничтожеством – таким же, как Сталин»123. Александр Огородников, московский хиппи из «ранних», вскоре ставший выдающимся лидером религиозного подполья, объясняет тотальное неприятие хипповским сообществом существующего режима самой их природой: «Хиппи – это стихийный протест против пошлости и насильственного штампования человеческой личности… <…> Хиппи – блудные дети, бежавшие из советских семей, считают себя маяками западной поп-цивилизации во мраке окружающей действительности, где „совы“ [хип. сленг – советские люди] – как тени своих партийных и административных должностей»124.