Читать книгу Фарфоровый птицелов - - Страница 7

Харчевня. Взял я свои плов и чай с молоком и решил насладиться ими в блаженном уединении. Выбрал крайний столик под зонтиком у арыка, снял кепку – жарко было – и уселся. Но на счёт уединиться – не получилось. Разбитной фрукт со стальными зубами подсел и с преувеличенной искренностью пожелал мне приятного аппетита. Овеял перегаром.

– Брат, возьми мне чего-нибудь, помираю, полный вакуум в брюхе.

Я купил ему два плова и чай с молоком.

– Премного благодарен, брат. На Страшном суде тебе это зачтётся. Я похлопочу. Не обессудь, презренного металла в моих карманах – тю-тю! Будем знакомы, меня зовут и всегда звали, и, наверное, ещё долго будут звать, Силантием. Это в честь прапрадеда по материнской линии.

Я тоже представился. Он похлопал меня по плечу и сказал:

– Ешь, ешь, не стесняйся. Не обращай на меня внимания. Меня всё равно что нет. Я просто ошибка эволюции, опечатка, клякса, пустое место. Нельзя сказать, чтобы природа, трудясь надо мной, превзошла себя. Далеко не так. Я и родиться-то не хотел, помню, сопротивлялся, как только мог. Но силы были неравные. Слишком неравные. А как я вопил! Чуял. Чуял, что меня тут ждёт!

Мы принялись за еду.

Я из вежливости спросил:

– Ну и что такое страшное тебя тут ожидало?

– Труд, будь он неладен! Труд на каждом шагу. Ничего тут не даётся без труда. Какую-нибудь несчастную рыбку из пруда, и то – никак! А я не могу трудиться. Нет, не из-за инвалидности. Нерасположение у меня. Очень сильное нерасположение. Намного сильней меня. Ты ведь, наверное, обратил внимание: каждый человек имеет хоть какую-нибудь да идиосинкразию.

Я удивлённо вскинул глаза.

– Чего это ты вытаращился? Я ещё и не такие словечки знаю! Подумаешь! Так вот, значит, идиосинкразию. Ну, возьми, например, Марину Цветаеву и заставь её заниматься бухгалтерским учётом – не выйдет! Или Володю Высоцкого попробовали бы усадить чертить фундаменты – он бы вам показал! Или ещё хуже: взять, скажем, Владимира Спивакова, надеть ему на голову флягу молочную и бить по этой фляге железной палкой – понравится ему такая музыка? А котельщики только такую и слушают. Ну так вот. Меня природа создала с врождённым нерасположением к труду. К любому – хоть бумажки писать, хоть колодцы копать – не могу! Не моё. Хотел бы, да не могу. Я родился с таким как бы гвоздём в голове, и этот гвоздь проклятый – извечные вопросы: что я такое? И все мы что такое? Какой смысл во всём происходящем? Всё, что меньше этого, для меня просто муть. Вот такой я урод. Специфический. Повторяю, я бы хотел трудиться, но не могу – шлагбаум! Я создан для постижения, понимаешь, я солдат армии постижения, ну, постиженец, если угодно. Профессиональный осознаватель действительности! Кто ещё о себе так скажет? Почти никто. Меня считают сукиным сыном – ишь, нашёл себе занятие! Вот мы – это да! В книжке про Мюнхгаузена, если помнишь, на Луне новых людей добывали по мере надобности из орехов, и они уже были готовенькие: «солдат», «плотник», «крестьянин». Так вот и эти считающие меня ненормальным люди кажутся мне такими же вылупившимися из орехов лунными солдатиками да мужичками. А по мне, так – дезертирами, предавшими главный смысл человеческого бытия. Разве есть что-нибудь важнее, чем мыслить и постигать? А пока что, выходит, я один думаю, отдуваюсь за всех. И на что я натыкаюсь? «Размечтался, паразит, а работать кто будет?!»

Силантий принялся за вторую порцию. Ел он быстро, как будто боялся, что всё вот-вот отнимут.

– Видишь мои зубы? На хорошие у меня не было денег. Даже эти мне такой же мягкотелый доброхот, как ты, оплатил. А выбили мне их стражи порядка за это самое нерасположение к труду. Для порядка, по-видимому. Большое им спасибо! Теперь у меня во рту железный порядок.

Я вклинился в его монолог:

– Хорошо, но чего же ты достиг в том главном, для чего тебя создали неведомые силы?

Силантий проглотил очередную ложку плова, запил чаем:

– Спасибо тебе за этот вопрос. Я очень боялся, что ты его не задашь. Так вот, я всего-навсего открыл смысл человеческого существования.

– В самом деле?

– Согласись, что мир как совокупность представлений о нём существует только в наших головах. Ведь так? Подумай!

– Ну да, вроде бы так.

– Без нас он не был бы собран воедино, в гармоническое целое. Он просто был бы ни-ка-ков, да?

– Ну-у… Пожалуй, да.

Силантий вдруг взбеленился:

– При чем тут «пожалуй»! Что за «пожалуй»! Чего ты мямлишь! Никаков был бы мир без нас, слышишь?! Ни-ка-ков!

– Слышу, слышу, не глухой. Никаков, никаков, никаков!

– То-то же! Ну вот, собственно, и вся истина. Не будет наших голов – не будет никакого Мироздания и ничего вообще! Вот для чего мы существуем. Наш мозг – сборочный цех. Мы условие существования мира, а стало быть, и Бога, и вообще всего и вся.

– Понятно, но тогда над чем же ещё думает твоя голова после открытия такой всеобъемлющей истины?

– Моя голова думает, окончательна ли она, эта истина, имею ли я право преподнести её людям, достаточно ли они созрели для этого? Да и самому мне ещё кое-что нужно понять. Зачем нас так много? Почему любой человек, стоимостью уж никак не ниже целого Мироздания, гибнет, однако же, от каких-то ничтожных бактерий или под колёсами, или от войн, да мало ли ещё от чего? Мрут тысячами, ежедневно. Как комары, которых тряпкой стирают с лобового стекла. Хайямовские вопросы остаются нерешёнными. Как же мне бумажки писать, колодцы копать, оставаться в стороне от главного? Вот я и страдаю за человечество. Терзаюсь, ночей не сплю, недоедаю. Места себе не нахожу. Ад, настоящий ад. Ты когда-нибудь разглядывал часовой механизм? Помнишь, сколько там разных рычажков, собачек, храповичков, пружинок, камешков рубиновых – так всё тонко сделано, нельзя не восхититься. Понимаешь, к чему я клоню? Мы и сами погружены в невероятных размеров и сложности механизм – какая-то скрытая могучая пружина заставляет всё вокруг вращаться, тикать, жужжать, позванивать. Чуешь? Стаи рыб совершают свои слаженные маневры в океане. Планктон размножается, чтобы киты не голодали. Птицы совершают огромные перелёты без всякого компаса. Термиты строят свои города. Пауки ткут паутину. Люди возводят башни и мосты, запускают ракеты чёрт знает куда. В это же самое время пчёлы опыляют растения, фигуристы делают тройные тулупы, школьники гоняют мяч на пустырях, политиканы и масоны плетут свои сети – да что я тебе перечисляю! Сам посмотри вокруг! И всё это – та самая невидимая зверской мощности космическая пружина! Как тут не остолбенеть, не поразиться и не разинуть рот! Всё в слепом экстазе подчиняется ей!

Тут оратор прервал монолог:

– Послушай, чай я что-то не распробовал. Ещё стаканчик тебя не разорит?

– Не разорит.

– Вот спасибо, нынешним бы олигархам да твою щедрость!

Я дал мелочи, Силантий сходил за чаем, положил 3 ложки сахара в стакан, поболтал ложечкой и продолжил:

– Стишок такой есть, может, читал:

За-став-ля-ет простор! – в этом-то всё и дело! А? Не читал? Ну, ладно. Посмотри сам: все живут в своих бездумных экстатических состояниях. Их заставляет простор, а меня почему-то нет! И вот я, несчастный отщепенец, мучаюсь, пытаюсь всё охватить разумом – эх, вечная моя неслиянность с жизнью, отверженность! Ну, представь: экскаватор работает в карьере – вонь, лязг, скрежет, пыль. А в глубине, в недрах экскаватора, один какой-то болт нечаянно оказался наделён сознанием – хорошо ему? «А бедное сердце так жаждет свободы!..» Нет, ты не поймёшь, не поймёшь! Ты и сам в экстазе – тикаешь и жужжишь, понукаемый простором, и тебе за это ещё и платят. Никто, наверное, меня не поймёт. Разве что князь Мышкин. Но их, Мышкиных-то, извини за каламбур, кот наплакал. Одни Иволгины да Рогожины.

С этими словами Силантий, покончив с трапезой, поднялся из-за стола.

– Большое тебе спасибо, брат! Не жалей потраченных денег, твой плов послужит благороднейшему делу постижения истины. Оревуар!

Он отвесил низкий, шутовской поклон и ушёл, оставив меня в глубокой задумчивости: жулик или нет? Русский народ, он же наделён богатой фантазией и врать горазд. Что там Есенин писал? «Человек этот проживал в стране самых отвратительных громил и шарлатанов». Ладно. Если и шарлатан, то неординарный. Я допил свой чай, надел кепку и отправился гулять среди арыков и аллей. Но что-то мне плохо гулялось, какое-то противное беспокойство мешало. Лезла в голову всякая чушь: «А действительно, что я такое? И все мы что такое? Какой смысл во всём происходящем? Зачем нас так много? Зачем тряпкой с ветрового стекла? И ещё болт этот несчастный, там в экскаваторе! Боже мой, боже мой! Какая гомерическая бессмыслица вокруг!»

Обеденный перерыв закончился, а я ухожу всё дальше и дальше от своей конторы. Не несут меня ноги к моему письменному столу, к гаджетам моим. Противятся! Послушайте, если вам где-нибудь встретится постиженец Силантий – ну такой, с железными зубами, – не покупайте ему два плова. И чая с молоком не покупайте! Пусть этот прохвост кушает свою идиосинкразию. Ишь, выискался!

Э-э-э! Кстати! Товарищ! Товарищ! Не читай этот рассказик! Не читай, товарищ! Не читай! Не читай же!!!.. Эх, товарищ…